Сегодняшняя публикация — это рассказ-версия о судьбе великого футболиста, 75-летний юбилей которого отмечается 21 июля, и событиях 55-летней давности, отнявших у народа его радость, его кумира Эдуарда Стрельцова, прозванного «Стрельцом».

 

Следователи областной прокуратуры схватились за головы: «Эдик! Что же ты натворил?!»

Говорят, что Лев Иванович Яшин, узнав о случившемся, воскликнул в сердцах: «Всё! Накрылся чемпионат!»

Кто-то из великих наших тренеров, спустя много лет, заметил: «Если бы на чемпионат мира в Швецию попал Стрельцов, то неизвестно, кто бы стал королём футбола: он или Пеле».

Хрущёв, когда ему доложили о деле Стрельцова, рыкнул: «Судить по всей строгости закона!» Приговор девятнадцатилетнему парню, однако, тем самым был вынесен без суда и следствия.

На суде дело Стрельцова могло принять ещё более зловещий, расстрельный оборот. Не мудрствуя лукаво, раздавленный, лишённый поддержки, запутавшийся (не в себе — в той вакханалии чиновничьей злобы, творимой вокруг него), Эдик сказал: «Знал бы, что так всё будет, ей богу, остался бы во Франции». Прокурор тут же «впаял» ему измену Родине. Но обвинение это быстро развалилось: уж больно не вязался простодушный, верящий всем, искренний Эдик со зловещим обликом изменника. А уж лучше бы и остался, думается теперь, горела бы тогда в мире ещё одна футбольная звезда первой величины, глядишь, хватило бы её света и на нас с вами. Но совершенно ясно и другое: никогда бы такой человек, как Стрельцов, ни в каких Франциях не остался бы, плоть от плоти был детищем послевоенной России, без неё он жить не мог, она, правда, попыталась, но не смогла тоже.

…Мы сидим на знаменитой кухне Юрия Моргулиса, известнейшего нашего фотокорреспондента. Побывал на этой его кухне, считай, почти весь цвет нашего футбола — не сегодняшнего, убогого, а того — крепкого, яркого, легендарного. Так получилось, что был Юрий одним из последних журналистов, с которым незадолго до смерти встретился Стрельцов.

Николая Маношина представлять болельщикам со стажем не надо. Играл он в «Торпедо» золотого образца 1960 года. Играл в сборной, которая в то время не боялась даже бразильцев.

Я Эдика (только так по сию пору и называют его болельщики) не знал. Видеть-то видел. Специально бегал на стадион, дабы прикоснуться к чуду. Несколько лет тому назад в Новосибирске столкнула меня судьба с одним бывшим следователем. Фамилии его не помню, да и не столь она важна. Он, следователь этот, вёл в своё время дело Стрельцова… Ну, вёл не вёл, но какое-то касательство к нему имел. Вот так и стал я обладателем кое-какой любопытной информации…

Горьки были наши воспоминания. Куда горше той водки, которой мы помянули чистую душу самого великого нашего футболиста…

Чтобы понять случившееся, надо знать, кто такой был Эдуард Стрельцов. Кое-кто говорит, что причиной его несчастья стала инфантильность, то есть некая суженность сознания. Но все, кто хорошо знал Стрельцова, отдавали себе отчёт в том, что он по-настоящему великий человек. Это величие было сродни величию Моцарта, Дали, Энштейна. Им всем было дано от Бога сочинять музыку, писать картины, осмысливать мир. Бог создал Эдика для того, чтобы он играл в футбол. Величие предполагает ту высшую степень простоты, которая позволяет человеку полностью раскрыть себя — в музыке ли, в живописи, в науке, в игре.

Стрельцову были чужды меркантильность и суетливость. Не был он и тщеславным. Не разыгрывал из себя живого бога.

Коля Маношин (тогда именно Коля) приехал на свои первые сборы на торпедовскую «родовую» базу, в Мячиково, и в столовой по незнанию уселся на стрельцовское место. А надо сказать, в футбольном мире не приведи Господь по мелочи перебежать дорогу лидерам и вообще старшим. Существует сложная шкала примет и поступков, жестов и слов. Всё разложено по полочкам. Суеверие? Конечно! Но ни в одной команде мира новичок не может занять чужое место в автобусе или той же столовой. Команда притихла. Ждали грозы. Стрельцов уже был Стрельцовым. Лучше него в стране не было.

Эдик появился, оценил обстановку, спокойно подошёл к Николаю и сказал: «Коля, ты знаешь, это моё место. Я тебя очень прошу в следующий раз сядь куда-нибудь, ладно?» И отправился в другой конец зала. Маношин за этот эпизод, когда великий мастер сумел разобраться с новичком, не уронив его достоинства, был благодарен Стрельцову всю жизнь.

Мало кто знает, что Стрельцов, став олимпийским чемпионом, остался без медали. Нет, её у него никто не отбирал. Он подарил её Никите Симоняну. В 1956 году медалями награждались только участники финального матча. Эдик — широкая душа, получив медаль, отдал её своему старшему товарищу: тот уже заканчивал карьеру, а Стрельцов намеревался в свои семнадцать лет ещё играть и выигрывать.

С годами он не изменился. И в пожилом возрасте он помогал всякому, кто обращался к нему, до кого дотягивался сам. И не было в нём дешёвой фанаберии, свойственной нашим звёздам. Даже на поле не стремился он сделать зла, хотя игра есть игра, в ней то, что зло для одних, добро — для других. Он мог даже пожалеть защиту и не забить своего гола. Часто добрый человек в нём брал верх над спортсменом. Хотя бывало, конечно, всякое. Бывало, что и он мстил.

…Играло «Торпедо» с киевлянами. Киеву нужна была ничья. «Торпедо» в тот год в чемпионате не светило, посему результат особого значения для автозаводцев не имел. Тренер киевлян Виктор Маслов, мудрый, знающий всё и вся в футболе, умолял перед игрой своих защитников: «Ребята, заклинаю, не трогайте Эдика!» Игра шла ни шатко ни валко. И катилась к закономерной ничьей. Убедившись, что до конца осталось минут десять, киевские защитники решили «отметиться» (тогда жёлтых карточек не было) и показать, что Стрельцов им не страшен. Пару раз уложили его на терн — нагло и бесцеремонно. Благодушный до этой минуты Эдик рассвирепел. Времени действительно было в обрез, но он успел два раза протаранить, разбросать, на одной ноге обыграть всю мощную оборону и забить два гола.

Примерно то же самое произошло в матче с какой-то чехословацкой командой в 1967 году. Чехи грубили напропалую, провоцировали, открыто оскорбляли. (Надвигалась пражская весна 1968 года, но можно ли было считать политические напряги поводом для калеченья людей?!) Эдик в отместку всласть произдевался над всей командой. Да ещё на глазах её раздосадованных болельщиков.

Эдикова мягкость (может, даже мягкотелость), неспособность отказать, а в молодости бесшабашность, неумение разобраться в людях были оборотной стороной его доброты.

…Итак, июнь 1958 года, Москва. Последние приготовления к чемпионату мира в Швеции. И положенное по регламенту собеседование, и напутствие в Центральном комитете партии. Напутствие в данном случае получилось материнским — ребят принимала Екатерина Фурцева, очень большой в то время деятель. Особой политической грамотёнки с наших футболистов и тогда не требовали. Поэтому ребята проскакивали через «поднебесье» со свистом.

Но тут случилось странное. Стрельцов пробыл в кабинете у партийной матроны чуть ли не полчаса.

Много лет спустя в раздевалке торпедовского стадиона насквозь простуженный Стрельцов рассказывал, что беседа с всесильной Екатериной Алексеевной произвела на него гнетущее впечатление. Поначалу эта мало что понимающая в спорте тётка пела всяческие дифирамбы. Причём чувствовалась какая-то напряжённость, что-то неестественное шло от этих красивых слов. Затем Фурцева поведала Эдику, что он очень нравится её дочери. Эдик отреагировал на это вполне индифферентно. Во-первых, к женскому вниманию было ему не привыкать. Во-вторых, привилегированную дочку он и в глаза не видел. В-третьих, Эдик был не из породы донжуанов. Но чем дальше шёл разговор, тем больше Эдик понимал, что его… хотят женить. Что его сватают. Что его прямо-таки тащут на потребу истосковавшейся принцессы. Самое же страшное заключалось в том, что Эдик не знал, что ответить на эти притязания. «Что-то всё-таки я ответил, — говорил Стрельцов. — Да, видно, не то. Да и что я мог тогда сообразить — ведь мальчишка был, ничего в жизни не понимал. Но одно я понял, ребята, что-то эта баба против меня затаила. Это, наверное, и был первый звонок...»

(Продолжение следует.)

 

Леонид ШАРОВ