Совсем недавно наша газета положила начало публикациям о своих творческих работниках. Наш сегодняшний собеседник поистине считается редакционным мэтром, поскольку отдал работе в газете не один десяток лет. Речь об Эдуарде Попове. Это человек чрезвычайно необычной и интересной судьбы.
В нынешнем году у него несколько ярких юбилеев: общий трудовой стаж достиг пятидесяти лет, печатается в различных газетах и журналах с 1960 года, то есть тоже 50 лет, в том числе 40 из них состоял в штате центральной, городской и ведомственной прессы. Эдуард Григорьевич сам создал несколько газет и был их главным редактором. Имеет международные, государственные и ведомственные награды. Одним словом — он наш старейшина.

— Эдуард Григорьевич, откуда вы родом? Кем были ваши предки?
— Родился я на Дальнем Востоке, в Уссурийске. Мои дед Дмитрий Данилович и бабушка Домна Гавриловна со стороны матери — белорусы, хлебопашцы. Наделенные землей по реформе Столыпина, жили зажиточно, имели большое хозяйство. Но пришла советская власть, а вместе с ней — коллективизация. Вот дед с семьей и бежал от грозящего раскулачивания из Могилевской области через всю Россию на Дальний Восток и оказался рабочим селекционной станции в Уссурийске.
Со стороны отца все предки тоже от сохи, только они воронежские царские крестьяне, поскольку были приписаны к романовскому дворцу, замку внучки императора Николая I Евгении Максимилиановны Ольденбургской. Работали и в поле, и в замке. Отец Григорий Фомич Попов благодаря успешной учебе в школе оказался в садоводческом техникуме, учился у выдающегося биолога и селекционера Мичурина и соответственно оказался на селекционной станции в Уссурийске, где деды сдружились, где поженили Аню и Гришу и где я родился. Вскоре, когда мне и года не было, отца перевели под Воронеж — в Задонск. Потом война. Отец на фронте с первого дня. В июле 1942¬го большую часть Воронежа захватили гитлеровцы. Начались массовые расстрелы. Разве могли мы — семья политрука батальона морской пехоты — оставаться в городе? Бежали аж до Саратова. В одной из бомбежек мне повредили ногу. В 44¬м вернулись в Воронеж. В школу меня, обезножившего, возила на саночках бабушка. Военный полк, где заместителем командира был мой отец, каким­то чудом перевели после войны в Воронеж, и меня ставили на ноги в военном госпитале.
— Как дальше складывалась ваша судьба?
— Поскольку отец продолжал служить и после войны, школы приходилось постоянно менять. Только обоснуется на одном месте, получим квартиру — отца переводят в другое место. Жили в Ленинграде, Алма­Ате, Целинограде. Доучивался я в вечерней школе. Но учился неплохо, чуть¬чуть не дотянул до серебряной медали, не хватило одного балла.
— Что же вас в конечном итоге привело в журналистику?
— Пережив все ужасы холодных зим и голодных лет, военных и послевоенных, я захотел самостоятельности и в 1954 году поступил в воронежское училище механизации сельского хозяйства. А уже в следующем году, по его окончании, оказался в диком захолустье — в Западной Сибири, в Большеуковской МТС на самом крайнем севере Омской области. Мне, как и многим моим товарищам, было 18 лет, и нас всерьез там никто не воспринимал. Тракторов не дали, использовали как подсобную рабсилу. То прицепщиками, то на лесопилке, но на погрузке. На ночной погрузке зерна я опять получил травму все на том же колене. Больница в двадцати километрах. Помощи нет. Отвезли, когда подошла угроза ампутации ноги. Поднимали на ноги уже в Воронеже.
Врачи помогли — и я снова за работу. Какие профессии только не перепробовал. Был инкассатором, заводским художником¬шрифтистом, инструктором райкома комсомола, начальником ударной комсомольской стройки (строили первый в Воронеже зимний плавательный бассейн). Мой отец впадал в гнев: «Что ты мечешься? Ерундой занимаешься, бездельем». А я ему: «Ну не хочу я быть строителем, врачом, технологом и еще кем­то. Пока не знаю, что хочу».
А тут еще небольшое ДТП отправило меня в травматологию. Полтора года операций мало что дали. Вернее, дали инвалидность. Гуляю с палочкой, по больничному листу получаю деньги. А тут воронежские хоккеисты на зональные игры в Тамбов собрались. Пристают к тренеру Жезлову: «Давай Эдика с собой возьмем. Он наш дружок, свой парень». Насели всем миром на Владимира Михайловича, и он сдался. Но с условием, что я весь месяц буду по телефону передавать отчеты об играх в областную «Молодежку». У меня получилось. Поработал в «Молодом коммунаре» и уехал поступать в МГУ. Поступил. Вот вкратце и все. Вся последующая жизнь уже проходила в Москве.
— Не могли бы вы назвать издания, с которыми довелось сотрудничать?
— «Московский водник» (ныне закрыта), отраслевая многотиражка «Знамя труда» на заводе «Москабель», «Вечерняя Москва», специальный корреспондент журнала Госкомиздата СССР «В мире книг», журнал «Строительство трубопроводов» Миннефтегазстроя…
— А как попали в милицейскую прессу?
— Была вакансия ответственного секретаря в газете «На боевом посту». Пригласили на беседу в политотдел ГУВД и одобрили кандидатуру. Было это в 1973 году. Все шло нормально. Но в 1979 году пригласил меня на должность редактора ежемесячника Управления ГАИ ГУВД Мосгорисполкома «За безопасность движения» начальник столичной Госавтоиспекции генерал­майор милиции Алексей Петрович Ноздряков. Я дал согласие. Сначала стал крепко возражать мой редактор Борис Иванович Соколов: «Не ходи. Ты не знаешь, что за обстановка в ГАИ, да и в самом журнале. С твоим­то характером…» Но я его не послушал. Тогда против моего ухода восстал один из заместителей начальника ГУВД: «Не одобряю. Замены нет». Тогда я не знал, что переход в ГАИ окажется тупиком. Не надо было слушать генерала Ноздрякова. Но он вцепился намертво, решив добиться моего перевода во что бы то ни стало и довел дело до тогдашнего министра внутренних дел генерала армии Николая Анисимовича Щелокова, с которым состоял в приятельских отношениях. И перевод состоялся.
— И чем же все это обернулось? Как быстро вы осознали тупиковость ситуации?
— Уже при выпуске своего первого номера журнала я наделал глупостей, которые мне могли обойтись очень дорого. Журнал (его все звали именно так, хотя это был бюллетень) имел большой тираж — 80 тысяч только по Москве, но он попадал и за рубеж. Издание это ежегодно объявляло конкурс «За безопасность движения», церемонии награждения победителей которого проводились в Колонном зале Дома Союзов. Стоило мне, первому заместителю председателя конкурса, отправить в МГК КПСС рапорт о разладе безаварийной работы в каком­либо транспортном предприятии города, последствия для его руководства могли быть самые суровые. В редколлегии журнала состояли сам начальник Главмосавтотранса Герой Соцтруда Гоберман, космонавты Горбатко, Глазков и еще ряд видных фигур Москвы. Вот я и решил по молодости и глупости проявить активность — внести посильную лепту в обновление и ремонт московских трасс. Проехался по одному из районов, оценивая состояние дорог. Картина не из приятных: выбоины, трещины, бордюрный камень то выглядывает из покрытия, то утонул. Словом, я подготовил и напечатал передовую статью на эту тему. Вышел из печати номер. Дня через два звонит мне заместитель председателя Моссовета Костенко: дескать, зайди ко мне на часок. Встретились. Он и говорит: «Эдуард Григорьевич, статья твоя вредная, провокационная». Я ему: «Это почему же?» «А потому, что мы не можем взять на себя ремонт огромного количества трасс Москвы вот так одним чохом. Это требует времени и еще раз времени». «Нет, — говорю, — времени у нас как раз в обрез. До Олимпиады полтора года осталось. Вот так и будем всему миру показывать убожество наших дорог?» А он мне: «Да, до Олимпиады времени в обрез, а нам достраивать гостиницы, Олимпийскую деревню, Лужники, Крылатский комплекс и еще десятки и сотни объектов. Ты хоть представляешь, сколько отчетов нам предстоит перед МОК? Ну а олимпийскую трассу мы построим отменно к удовольствию твоего печатного органа. А пока ты только провоцируешь москвичей на дополнительный поток жалоб на состояние московских дорог».
Словом, мы друг друга не поняли. Я ушел, размышляя так: сиди себе в Моссовете, дорогой товарищ Костенко, ты мне не указ. Для меня начальство — начальник УГАИ, начальник ГУВД и МГК КПСС. И в следующем номере «За безопасность движения» закатил статью в продолжение предыдущей, да еще использовал свежие письма читателей. На этот раз Костенко не звонил, на беседу не звал, но в пятницу из отдела пропаганды МГК последовал звонок: «В понедельник к 10 часам утра — в отдел». «Зачем бы? — думал я. — Может, новую более интересную должность предложат?» Наивный я человек.
В понедельник, как в песне поется «С утра побрившись и галстук новый…», явился. Меня провели к одному из секретарей МГК. Не буду называть фамилии. Знал его издалека, то есть слышал выступление, сидя в зале. Молодой, умный, симпатичный. Не отвечая на приветствие, он молча указал пальцем на кресло. Я сел. Помолчав несколько секунд и разглядывая меня, он сказал:
— Вот эта ваша статейка… С вами беседовали?
Я молча кивнул.
— Вы чего¬нибудь не поняли?
— Я понял.
— Что вы поняли?
— Я понял, что до Олимпиады осталось полтора года, а наши московские дороги…
Вот тут он перешел на «ты» и очень сильно повысил голос. До крика.
— Я же спросил тебя, …, чего ты не понял? Иди отсюда вон. И не надо нам этих сопливых сенсаций.
Все это сопровождалось таким отборным матом, какой умели употреблять только работники партаппарата. Я не помню, вышел или вылетел из кабинета, задом или передом. Очень сожалею, что в приемной не взглянул на себя в зеркало, чтобы увидеть, какого был цвета — красного, зеленого или серого.
Весь день не работал, сидел в своем кабинете, подперев голову руками, а к 18.00 был как обычно на совещании у генерала. Я понимал, что с треском изгнан. Алексей Петрович поднял меня последним. Когда случалось что­то серьезное, он не кричал, а говорил тихо и внятно.
— Вас сегодня вызывали в МГК?
Я кивнул.
— Сделайте, пожалуйста, так, чтобы вас туда больше никогда не вызывали.
После мне рассказали, что генерал, спасая своего протеже, ездил к министру.
— В газете «На боевом посту» вам довелось работать с очень многими людьми. Кто вспоминается особо?
— Помню и люблю Владимира Куличева (ныне покойного), Алексея Гололобова, Владимира Горемыкина, Сергея Коркина, Евгения Катышева и многих других. Я упомянул Владимира Горемыкина и хотел бы добавить, что это совершенно уникальная личность. Он числился в редакции внештатным фотокорреспондентом, но по основной работе был таксистом. Так вот, день отработав в таксопарке, на второй он являлся в газету и выполнял редакционные задания. Причем трудился абсолютно бескорыстно. Руководство газеты неоднократно поднимало вопрос об оплате его труда, но он всегда отшучивался — мол, я на такси достаточно зарабатываю. Его знала вся Москва. И уж тем более руководство милиции, генералы с ним всегда здоровались за руку. Был и еще один талантливый фотограф — Николай Горбиков. В газете он состоял сначала в штате, а впоследствии числился внештатным сотрудником. Его работы, кроме нашей газеты, охотно публиковали и все центральные СМИ.
— Помнится, в первоапрельском номере газеты за прошлый год был опубликован ваш рассказ о том, как к вам три раза обращался один и тот же гражданин с просьбой опубликовать его материал, и все три раза, мало того что он находил вас на новом посту, но каждый раз следовал неминуемый отказ…
— Кстати, фамилия этого человека — Рассказов. Это был легендарный сыщик. Его знали и уважали редакторы всех московских газет. И надо ж было ему встретиться с Эдиком Поповым, который чуть не свел с ума его своими перемещениями... 
— Расскажите вкратце эту историю.
— Суть истории такова. Я как раз находился в стадии перевода из «Вечерней Москвы» в газету «На боевом посту». Шел 1973 год. На момент появления в редакции «Вечерки» Леонида Петровича у меня в этой газете был последний рабочий день. На следующий день я должен был выйти в «Московский комсомолец», где вел рубрику «Глазами светофора», и потом уже на новую работу. И вот, приходит Леонид Рассказов и предлагает опубликовать в «Вечерке» свою вещицу. Я наскоро пробежал текст и вернул автору, сказав, что для читателей «Вечерней Москвы» этот материал не представляет интереса. Мой визави был обескуражен таким ответом, но попрощался и вышел. Надо ли объяснять, в каком он был шоке, когда на следующий день, придя в «Московский комсомолец», снова увидел меня. Он изменился в лице, но все же протянул мне свой материал. Я опять возвратил его с теми же словами: «Не представляет интереса». Но самый страшный удар ожидал Рассказова, когда он появился в редакции газеты «На боевом посту» и снова попал ко мне… Он решил, что это наваждение, что у него поехала крыша. Видя его состояние, я все ему объяснил. И потом всегда при встрече мы с хохотом вспоминали эту почти детективную историю…
— Не могли бы вы припомнить еще какой­нибудь казусный случай.
— Таких случаев было великое множество. Многие из них касались опечаток. Вспоминается, например, случай, который стоил поста редактору газеты Борису Соколову. Публиковали информацию ТАСС об очередном пленуме ЦК партии. Материал оканчивался следующей фразой: «На этом Пленум ЦК КПСС завершил свою работу». Но по нелепому стечению обстоятельств в эту фразу вкралась лишняя буква и получилось следующее: «На этом Пленуме ЦК КПСС завершил свою работу». То есть одним махом мы покончили с Центральным комитетом Коммунистической партии Советского Союза. Скандал был великий. Разбирательством занималось КГБ. Бориса Соколова, как я уже говорил, сняли с работы. Остальные, к счастью, не пострадали.
Вообще, работа любой газеты не только тяжелая, но и очень опасная. Никогда не знаешь, как твое слово отзовется.
— Что вы больше всего цените в журналистике?
— Общение. Неинтересных мест на земле и неинтересных людей не бывает.
— Чего бы вы хотели себе пожелать?
— Себе — здоровья, а родной газете — процветания.

Беседовала Наталья АЛЕКСЕЕВА,
фото А. БАСТАКОВА и из личного архива Э.Г. Попова