С Русланом ХАСЯНОВЫМ, совсем недавно награждённым медалью «Патриот России», мы знакомы давно. Некоторые его близкие родственники проходили службу в рядах столичных правоохранителей. А про своего тестя, майора одного из подразделений тогда ещё милиции Москвы, Руслан Борисович написал рассказ, который запланирован в печать в альманахе «День писателя». Кстати, отец Руслана, Борис Хасянов, был корреспондентом газеты «Известия», и из-под его пера вышло множество статей о работе столичной ГАИ. Одна из публикаций, где он сам запечатлён на фото, называется «Мы ваш труд и покой охраняем».

С Русланом мы много говорили о
Великой Отечественной войне. Да, всё, что пишут в СМИ, мы читаем, но семейные разговоры с воевавшими дедами и бабушками имеют особое настроение, доверительное и совсем не парадное. Рассказ о войне от родного деда звучит совсем по-другому… и просто, и страшно.

Деда Руслана звали Мялик Невмянов. По-русски обращались к нему Миша или Михаил. Рассказ о нём записан практически без поправок, из первых уст.

***

Бывало, попросишь деда рассказать о войне, а он задумается, уставится в одну точку и только через какое-то время начнёт говорить. Вспоминая, дед никогда не смотрел на меня. Взгляд его был направлен в никуда. Или туда, где идут бои, где сослуживцы, где всё время пахнет порохом и кровью.

— Эх, сыно-ок, нынче вспоминать всё это трудно. Будто бывало всё вчерась. Повидали мы сынок, повидали!

— А часто было страшно, дед?

— А всегда бывало страшно. От начала и до конца. Самое неприятное то, что мы никогда не знали, куда нас гонят. Не знали, что будет через час, а может и через минуту. Бывало, готовились к бою, а бывало, бой начинался внезапно. Всё время нас гнали-гнали куда-то, перевозили, перегоняли. Бывало, не мылись подолгу. В снег садились, а вокруг всё серое!

— Что серое, дед?

— Вши сынок, вши. Мы их с рубах да с гимнастёрок в снег, помню, стряхивали. Спали-то все вместе. На холоде теплее рядом спать.

Был у меня сослуживец. Товарищ мой хороший, Григорьев была его фамилия. Вот только что-то не заладилось у него с командиром. Ух и не любил его командир. Спать ему мало давал. Чуть что — Григорьев, чуть что — Григорьев. Издевался над моим товарищем. А однажды не выдержал я. Говорю: «Так не годится, товарищ командир. Зачем Вы так над Григорьевым издеваетесь?» А он мне в ответ: «Что? Невмянов? Ну и до тебя я ещё доберусь, татарская морда!» Прямо при всех ребятах мне — «татарская морда». Обидно стало. Но тогда не знал я ещё, что теперь он мне вслед так будет всё время кричать. Бывало, кричит: «Невмянов! Принести воды! И поживее, татарская морда!» Ну довёл он нас с Григорьевым. И однажды решили мы командира проучить по-мужски. Знали, что нас сурово накажут потом, а может и расстреляют, а проучить сволочь эту надо было. И вот однажды мы с Григорьевым после отбоя подкараулили командира и побили его. Ну сначала, конечно, вызвали на разговор. А он нас опять оскорблять. Ну и намяли мы ему бока тогда.

— И что вам потом было? Потом.

— Ой, сыно-ок… Нас в штрафбат с Григорьевым отправили. Штрафной батальон. Ух там и жарко было. Там же как: до смерти воюешь, оттуда обратно ходу нет. Или до смерти в бою, или до первой крови, до первого ранения. Так вот, в штрафбате в этом в первом же бою моему Григорьеву осколком снаряда голову оторвало. Прямо на моих глазах. Жаль Григорьева. Хороший парень был. А командира того после разбирательства тоже там не оставили. Перевели его тогда из того батальона куда-то.

Руслан Хасянов

Мялик Невмянов

— Дед, ну а ты-то как из штрафного батальона вышел?

— По ранению. Ногу мне порвало осколком, и меня со штрафбата и списали. Искупил кровью — это называется. Но не всё просто. К боям, надо сказать, привыкаешь. Но каждый раз, конечно, страшно бывало. А тот бой я запомнил. Разбили нас тогда полностью. В котёл самый сунули. В самое пекло. Со всего батальона нас двое осталось. Поле боя затихло. Немцы идут, прочёсывают. Отстреливают раненых. Добивают.

Рядом со мной тоже раненый малый. Немцы к нам приближаются. Автоматные очереди тарахтят. Всё ближе они, ближе. Я и говорю этому парню, что рядом: «Нас сейчас добьют с тобой. Но ещё есть шанс! Давай доползём к орудию! Видишь там мёртвых много. Мертвецами накроемся и притворимся неживыми. Только ты не подведи. Тихо лежи. Когда подойдут, не дыши!» Ну и поползли мы с тем парнем к орудию.

— К пушке?

— Да, к пушке. Закопались под трупы.

Немцы подошли и не увидели, что мы живые, мы же на себя мёртвых втащили. Так вот и лежали под мертвецами. Жара. Лето было. Они портиться начали. А вылезти не можем, немцы ходят. Речь слышна ихняя. Я думал, задохнусь от вонищи. Но жить захочешь — стерпишь.

— А нога?

— Нога кровоточила. Не до ноги тогда было. Пролежали мы до темноты. А как стемнело совсем, выбрались из-под трупов и к нашим стали добираться. Еле дошли тогда.

— А наши что?

— Ну что наши… В госпиталь нас отправили. Рассказали мы всё, объяснили. Кровью я искупил. Потом меня опять уже в обычную часть определили.

…Осколок из ноги деда тогда вынимать не стали. Нельзя было. Пострадало бы сухожилие. Так и звенел этот осколок при прохождении контроля в аэропортах. Так и остался он у него в ноге.

— Дед, как ты палец-то потерял? (у деда отсутствовал указательный палец правой руки).

— Как палец потерял? А это нам задание тогда дали. Доставить пакет в другую часть. Двоих послали. Меня и ещё одного парня. Нам надо было через лес пройти. Вокруг бои идут, а мы лесом пробираемся. Самое трудное было асфальтовую дорогу пересечь, что по лесу проходила. На дороге той немцы стояли. Пересечь незаметно не получалось у нас. Пакет тот при мне был. Ну подошли мы. Осмотрелись. Немцы стоят прямо на дороге. А нам на ту сторону леса надо, что за дорогой. Отдохнули мы маленько, ну и рванули. Немцы сразу заметили, и давай по нам огонь из автоматов. Парень тот ещё на асфальте рухнул. Там и остался. Убили его. А я проскочил. Только руку очень обожгло. Обожгло и кольнуло! Вышел я тогда уже один на ту часть через лес. Говорю: «У меня пакет командиру!» Командир пришёл. А я в рукавицах. Докладываю, так, мол, и так, у меня для Вас пакет. Снимаю рукавицу, а она не снимается. Тяну сильнее, а от боли в глазах темно. Тогда этот командир и говорит: «Ну-ка дай-ка!» Как он дёрнул мне рукавицу-то. Она снялась, а на руке пальца нет! Палец-то в рукавице остался. Ну меня опять в госпиталь…

Молодых было жалко. Чем дольше воюешь, тем ты опытнее. Молодые вылезали, понапрасну подставлялись. Очень много ребят зазря полегло.

— А при обороне Ленинграда что было?

— Ой, сынок... Всё было. С голоду падали люди. Умирали на ходу. В городе перебили всех собак и кошек, всех голубей и крыс, всех сожрали. Жрать было нечего. И даже тогда мародёры были в городе. Ну с ними разговор был короткий — к стенке и амба! Помню, построил нас командир в шеренгу и говорит: «Не покупайте ничего в городе мясного. Не покупайте и не обменивайте. По городу ходит человеческое мясо. И пронёс по шеренге котлету надломленную, а в котлете этой — человеческий ноготь.

— Дед, а ты собаку ел?

— Ел. Одну поймали мы. Худющая была. На баранину похожа.

— А кошку ел?

— Кошку есть не стал. Ребята ели, а я не стал. Мясо у кошки противное, синее какое-то.

— Дед, а когда в бой подниматься надо и в атаку бежать, а вокруг грохот взрывов. Бывало, что живот схватывало?

— Однажды бой шёл. К нам молодых тогда пригнали. Подползает ко мне молодой и говорит: «Миша! Миша, что мне делать? Я обделался!» Я ему говорю тогда: «Вон, видишь, немец лежит свежий! Только что завалили. Сымай с него портки, да надевай! У них кальсоны хорошие. А он мне: «Да ты что?» А я: «А что? Ну и бегай вонючим!» Тогда паренёк и снял с мёртвого немца кальсоны-то. Помню, бой идёт, а он портки переодевает. Смешно было…

— Дед, а как вам сообщили о Победе?

— У, сынок! О Победе нам сообщили у Берлина уже! Ой, помню, как Победу объявили, так наш командир приказал доставить нам бочку спирта и две бочки пива!

При этих словах дед расплылся в улыбке. Рядом сидела бабушка.

 — Ох, старый! Представляю! Небось, упились вы тогда там, пока не описались? — беззлобно предположила бабушка Сания Сянятуловна.

 — Да! Да! Да! — с восторженной улыбкой подтвердил дед.

И, вновь глядя вдаль, добавил:

— Ох и гуляли мы тогда, сынок!

Бабушка смотрела телевизор. Когда вспомнила, что сегодня 22 июня, её нижняя губа начала судорожно трястись и покатились слёзы. Она снова и снова вспоминала, как забирали взрослых мужчин и молодых ребят на войну из татарского села Сабацай, что в Нижегородской области.

Забрали всех днём позже, после начала войны. Сбор состоялся у сельсовета. Две грузовые машины с шофёрами тоже отправлялись на войну. В эти два грузовика всем было не поместиться. Большинство из села уходило пешком. Восемьдесят семь человек ушло под стоны и плач матерей, жён, сестёр, детей. Женщины остались без мужчин. В селе — только старики, больные и несовершеннолетние.

Краткое и эмоциональное воспоминание бабушки перешло на воспоминание об объявлении Победы.

В тот день все женщины были либо на ферме, либо в поле. Бабушка — в поле. Вдруг верхом на лошади во весь опор скачет бригадир-мужчина — инвалид, уже вернувшийся с войны.

— Женщины! Победа! Война закончилась! Победа!

Бабы побросали вилы. Все стали кричать и плакать. Некоторые в шоке катались по земле и рыдали. Сильно плакали. Были и те, кто даже кусал в истерике землю.

Из восьмидесяти семи мобилизованных в татарское село Сабацай вернулись лишь десять человек. Все инвалиды. Кто без руки, кто без ноги, кто без глаза…

Руслан окончил рассказ про деда Мялика… Солдата, одного из миллионов.

…Шелестят зелёной травой и рожью поля в окрестностях села. Всё то же солнце, та же трава. По извилистой просёлочной дороге катится группа мальчишек на велосипедах. Это потомки тех, кто отдал свои жизни за мир на нашей земле.

Мои родные деды и по матери, и по отцу тоже могли бы вспомнить о войне что-то своё. Но они не вернулись. Оба погибли в 1943-м. Спасибо Руслану за деда, за бабушку, за общение с ними. Спасибо нашим дедам, нашим бабушкам за то, что выстояли, за то, что защитили. Вечная им память!

Константин СПАССКИЙ, фото из семейного архива Руслана ХАСЯНОВА, коллаж Николая РАЧКОВА