ПОД ВЗРЫВЫ НАРОДНОГО ВОСТОРГА
Многоликий спортМосква во все времена считалась большой любительницей спорта. Особой любовью пользовались зимние рысистые бега. Во второй половине ХIХ века они устраивались на Москве-реке между Москворецким и Большим Каменным мостами. Они замечательно описаны в воспоминаниях П.И. Богатырёва в иллюстрированном приложении к газете «Московский листок» за 1906—1907 год, отрывки из которых предлагаем читателям.
На льду выстраивалась большая беседка, которая служила трибуной для именитых и платных гостей, хотя и на льду было много платной публики. Вокруг беседки выстраивался обнесённый изгородью «круг» для лошадей, бегущих на приз.
Во время бега обе набережные и оба моста, Москворецкий и Большой Каменный, были переполнены любопытствующим народом. Эти зрители смотрели соревнование бесплатно. Десятки тысяч, а, может, и целая сотня тысяч болельщиков заполняла эти даровые места.
Особенно велик наплыв зрителей бывал, когда шли тройки. Русский человек любит тройку, как что-то широкое, разгульное, удалое, что захватывает как вихрь, жжёт душу огнём молодечества. Есть что-то азартное в русской тройке, что-то опьяняющее: кажется, оторвался бы от земли и унёсся за облака. Какой потрясающий крик вырывается из ста тысяч грудей, когда лихая тройка, стройно несущаяся птицей быстролётной, «подходила» первой к «столбу»! Взрыв крика сопровождался оглушительными аплодисментами. Это была какая-то буря народного восторга.
На этих бегах славилась тройка Караулова. Публика уже наперёд знала, какие бы новые тройки не являлись, но приз возьмёт Караулов. И публика не обманывалась. До поры. На бегах однажды появился со своей тройкой простой мужик Лаптев. Тройка его была запряжена в простые дровни с мочальной сбруей, сам он и его подручный — сын — были в лаптях, в деревенских шубах и шапках. Появление такого оригинала было встречено многоголосым хохотом. Все тройки в щёгольских санях и сбруе, а тут дровни и мочало.
Лаптева и его тройку никто не видел и не знал, и все были уверены, что он осрамится и что карауловская тройка навсегда отобьёт у него охоту являться на бега. Словом, ждали комического дебюта. Ждали первого звонка, ударил второй, а потом и третий — и тройки рванули. Карауловская впереди, за ней вытянулся целый шлейф, а тройка Лаптева самая последняя. Пронеслись половину дистанции — полторы версты. Лаптев крепко надвинул свою шапку, взял у мальчика кнут, взмахнул им над лошадьми: «Родные, не выдайте!» — и вихрем прошёлся вдоль всей кавалькады, обдав всех снежной пылью. И прежде чем все тройки прошли последний поворот, Лаптев уже пролетел призовой столб, и звонок возвестил о его безусловной победе. Ни одна тройка не попала «во флаг», то есть все они были далее тридцати саженей от призового столба в тот момент, когда Лаптев уже пролетел его… В первые мгновения публика онемела, оцепенела, не веря своим глазам, но когда поняла, что произошло чудо, то по адресу Лаптева пронёсся такой крик восторга, что казалось, и лёд на реке треснет, и стена кремлёвская обрушится…
В другой раз Лаптев на всём ходу остановил тройку, чтобы поднять слетевшую с головы шапку, и. надвинув её, пустил коней во весь опор. Они, как соколы, сразу сорвались с места, без всякого разбега. И на этот раз Лаптев не пустил никого «во флаг».
Лаптев приезжал на бега зим семь или восемь. Впоследствии у него уже была другая тройка, резвее прежней. Лошади его оказались, по освидетельствовании, простыми домашними лошадьми степной породы, хотя молва приписывала им кровь английских лошадей, но это оказалось вздором.
Сам Лаптев — крестьянин Саратовской губернии. Он приезжал в Москву с товаром, занимаясь гужевым промыслом. Останавливался он в «Рогожской», и его лошадей приходили смотреть толпами. Лаптев был так популярен в то время, что довольно было, чтобы его имя появилось на беговой афише, — и народ бессчётными тысячами валил на Москву-реку. На «кругу» его встречали криками восторга. Да, встречали, как народного героя.
Народные гулянья на Москве сопровождались хорами, представлениями ряженых, скоморохов. Но без соревнований, где можно было показать молодецкую удаль. Соревновались борцы, гиревики, но рысистые бега стояли особняком на любом празднике.
Эдуард ПОПОВ
Во время бега обе набережные и оба моста, Москворецкий и Большой Каменный, были переполнены любопытствующим народом. Эти зрители смотрели соревнование бесплатно. Десятки тысяч, а, может, и целая сотня тысяч болельщиков заполняла эти даровые места.
Особенно велик наплыв зрителей бывал, когда шли тройки. Русский человек любит тройку, как что-то широкое, разгульное, удалое, что захватывает как вихрь, жжёт душу огнём молодечества. Есть что-то азартное в русской тройке, что-то опьяняющее: кажется, оторвался бы от земли и унёсся за облака. Какой потрясающий крик вырывается из ста тысяч грудей, когда лихая тройка, стройно несущаяся птицей быстролётной, «подходила» первой к «столбу»! Взрыв крика сопровождался оглушительными аплодисментами. Это была какая-то буря народного восторга.
На этих бегах славилась тройка Караулова. Публика уже наперёд знала, какие бы новые тройки не являлись, но приз возьмёт Караулов. И публика не обманывалась. До поры. На бегах однажды появился со своей тройкой простой мужик Лаптев. Тройка его была запряжена в простые дровни с мочальной сбруей, сам он и его подручный — сын — были в лаптях, в деревенских шубах и шапках. Появление такого оригинала было встречено многоголосым хохотом. Все тройки в щёгольских санях и сбруе, а тут дровни и мочало.
Лаптева и его тройку никто не видел и не знал, и все были уверены, что он осрамится и что карауловская тройка навсегда отобьёт у него охоту являться на бега. Словом, ждали комического дебюта. Ждали первого звонка, ударил второй, а потом и третий — и тройки рванули. Карауловская впереди, за ней вытянулся целый шлейф, а тройка Лаптева самая последняя. Пронеслись половину дистанции — полторы версты. Лаптев крепко надвинул свою шапку, взял у мальчика кнут, взмахнул им над лошадьми: «Родные, не выдайте!» — и вихрем прошёлся вдоль всей кавалькады, обдав всех снежной пылью. И прежде чем все тройки прошли последний поворот, Лаптев уже пролетел призовой столб, и звонок возвестил о его безусловной победе. Ни одна тройка не попала «во флаг», то есть все они были далее тридцати саженей от призового столба в тот момент, когда Лаптев уже пролетел его… В первые мгновения публика онемела, оцепенела, не веря своим глазам, но когда поняла, что произошло чудо, то по адресу Лаптева пронёсся такой крик восторга, что казалось, и лёд на реке треснет, и стена кремлёвская обрушится…
В другой раз Лаптев на всём ходу остановил тройку, чтобы поднять слетевшую с головы шапку, и. надвинув её, пустил коней во весь опор. Они, как соколы, сразу сорвались с места, без всякого разбега. И на этот раз Лаптев не пустил никого «во флаг».
Лаптев приезжал на бега зим семь или восемь. Впоследствии у него уже была другая тройка, резвее прежней. Лошади его оказались, по освидетельствовании, простыми домашними лошадьми степной породы, хотя молва приписывала им кровь английских лошадей, но это оказалось вздором.
Сам Лаптев — крестьянин Саратовской губернии. Он приезжал в Москву с товаром, занимаясь гужевым промыслом. Останавливался он в «Рогожской», и его лошадей приходили смотреть толпами. Лаптев был так популярен в то время, что довольно было, чтобы его имя появилось на беговой афише, — и народ бессчётными тысячами валил на Москву-реку. На «кругу» его встречали криками восторга. Да, встречали, как народного героя.
Народные гулянья на Москве сопровождались хорами, представлениями ряженых, скоморохов. Но без соревнований, где можно было показать молодецкую удаль. Соревновались борцы, гиревики, но рысистые бега стояли особняком на любом празднике.
Эдуард ПОПОВ