Я не пишу о Высоцком по его юбилеям, а лишь когда душа моя созвучна памяти, когда нахлынет, что бывает не так уж часто. Сегодня совпало: Володе было бы 75. Сминусуешь 32 года в тот знойный июль олимпийского лета, и такое сожаление, такая тоска охватывает: сколько не написано! Он и теперь был бы очень даже молодым.

В квартире на Малой Грузинской, 28, которая теперь так знаменита, Владимир Высоцкий и Марина Влади жили лишь последние три с лишним года. Другие адреса не менее известны, потому что воспеты в песнях: «Дом на Первой Мещанской в конце», «Где мой чёрный пистолет? На Большом Каретном». Первая Мещанская улица стала проспектом Мира, а дом, где Володя родился, пронумерован как 126-й. В Большом Каретном переулке, где прошли школьные годы Володи, — дом 15, квартира 4.

А вот квартира в доме на улице Матвеевской, где прожиты годы расцвета, творческой зрелости поэта, мало кому известна. Более семи лет он соседствовал и дружил с моим соседом и дружком Эдиком Володарским. В одну из двух квартир в Матвеевском наездами в ту пору побывали Никита Михалков, Володя Акимов, Белла Ахмадулина, Борис Мессерер, Вадим Трунин, Сева Абдулов, Геннадий Шпаликов, Георгий Рерберг, Валентин Ежов, Слава Говорухин…

Всех, кого я встречал лишь только у одного Володарского, перечислить невозможно.

С Высоцким, хотя соседствовали с 1971 года, познакомились мы не сразу. Повод возник где-то году в 74-м, когда заместитель ответственного секретаря газеты «Советская культура», в которой я в то время пописывал, Владислав Перфильев, думаю, с подачи главреда Алексея Романова, направил меня за интервью к Высоцкому в театр. Почему именно меня? Потому что знал Перфильев о моей дружбе с Володарским и предполагал его ходатайство перед Высоцким. Высоцкого не печатали, однако это не означало его желания общаться с любой газетой и на любую тему.

Володарский довольно легко уговорил Высоцкого на нашу встречу, дескать, Эдик Попов парень свой в доску, перевирать интервью не будет и так далее. Скандала я не предполагал.

Встретились мы в Театре на Таганке. Володя вышел ко мне через служебный вход, провёл какими-то техническими коридорчиками в артистическую комнату. У него была отдельная, хотя почти все остальные актёры похвастать тем же не могли. До спектакля оставалось около получаса, и Володя одевался в костюм Хлопуши, готовясь к «Пугачёву», разминался и попросил без церемоний излагать цель интервью. И я в соответствии с редакционным заданием посетовал на то, что к очень хорошим песням Высоцкого примазались какие-то сочинители из блатного мира и шпарят голосом Высоцкого всякую лагерную разухабщину. Заметив, что Высоцкий сильно подурнел лицом после всей ахинеи, что я ему изложил, я попробовал было пятиться назад, дескать, эти самые блатные песни тоже хороши, мы во дворе их пели в годы молодые. Но при чём здесь Высоцкий, при чём блатной мир, который весь огульно считает его сидевшим в лагерях, да ещё по длительным срокам, если через Володарского я точно знаю, что в биографии Высоцкого такого не было. Словом, редакция газеты «Советская культура» предлагает (наивный я человек!) разобраться в том, что к Володе не имеет отношения, и отмести в сторону.

— Эта газеточка, — отвечал Высоцкий, — которой управляет радетель моего реноме Романов, зря себя обеспокоила визитом. Передай ей, что мне отрекаться не от чего и люди прекрасно разбираются где Высоцкий, а где не Высоцкий. Если бы она соответствовала своему названию, то предложила бы тебе другую тему: почему при такой популярности ни одно из моих стихотворений, положенных на музыку, не опубликовано? Романов-то считает меня чуть ли не врагом Советской власти. У тебя, Эдик, есть отличная тема — борьба с преступностью, работаешь ты в милицейской газете. И не браться бы тебе за дело постыдное. Между прочим, Эдик Володарский рассказывал много хорошего о тебе, так что не будем ссориться, а оставайся-ка лучше на спектакле, место я тебе выпрошу.

Я знал, с каким трудом приобретаются билеты на спектакли с участием Высоцкого, как пишут многотысячные номера на ладонях, поддерживая очередность, как в зимнюю стужу жгут костры по ночам у театра на Таганской площади школьники и студенты. Но я отказался от предложения Высоцкого, стыд сжигал мне щеки, я понял всю глупость своего положения и унижения снести не мог. По сути дела меня выставили, к тому же поделом. Сославшись на какое-то срочное дело, я покинул театр. Позже я многие спектакли на Таганке видел с участием Володи, с ним же мы и приезжали на спектакли, но вот «Пугачёва» я пропустил навсегда.

Теперь по рассказам, воспоминаниям о Высоцком известно, как он относился к друзьям, как ценил, любил их и защищал. Когда Сева Абдулов попал в тяжелейшую автокатастрофу где-то под Ефремовым, когда он многие недели находился между жизнью и смертью, Володя метался между Москвой и Ефремовым, между спектаклями и больницами, плакал и пел для медперсонала, заклинал врачей вытащить Севу с того света. И ведь вытащили.

Помню, на хмельного Эдика Володарского после ресторана, почуяв хорошую добычу, напала шпана матвеевская. Официанты всё просекли, предвидя охоту за Володарским, они позвонили жене, а Фарида в тревоге перезвонила Высоцкому. От наших домов до «Горки» на автомашине Володя пролетел за несколько секунд. И вовремя. Против десятка амбалов он бросился, не раздумывая. Может, и досталось бы обоим, но кто-то из нападавших узнал Высоцкого. Грабёж не состоялся. Шпана отлично знала, что за Высоцкого можно позже лишиться и живота.

Так вот, о его заступничестве. В июле 1976 года Высоцкий позвонил мне с просьбой вмешаться в одну историю: незаконно задержан детский врач из Филатовской больницы Владимир Фоломеев. Потом он звонил ещё и ещё, настаивая на том, что это либо недоразумение, либо произвол. Против врача было возбуждено уголовное дело за нападение на сотрудника милиции. Не такой уж Володя был гонимый или беззащитный, да и связи у него были. Обращался он за помощью к генералам МВД, но дело казалось очевидным и кому-то надо было не просто снять телефонную трубку, но заняться расследованием.

Зная мою настырность при журналистском расследовании каких-либо несправедливых, тем паче незаконных поступков милиции, в редакцию вечером приехали Володарский, Высоцкий, Сева Абдулов и сам пострадавший Володя Фоломеев. Все четверо рассказали безобразную историю о том, как участковый по ошибке доставил молодого врача Филатовки на опорный пункт, где обыскивали, да и вообще обращались с ним сотрудники 91-го отделения милиции издевательски. Врач на следующий день подал жалобу в прокуратуру Черёмушкинского района. И тогда начальник 91-го отделения сфабриковал на Фоломеева материал о нападении на заместителя начальника отделения майора Корчагина. Словом, я обратился к подполковнику милиции Герману Кудрякову (кажется, тогда он был и.о. начальника Черёмушкинского РУВД) с просьбой разобраться в этом деле, но встретил полное равнодушие и отказ.

По приказу заместителя начальника ГУВД Москвы Дмитрия Захаровича Киселёва расследование силами инспекции по личному составу было проведено, врач оправдан. Может быть, дело как-то и затихло бы, но я не мог не разразиться гневной статьёй в собственной газете. Результат был более чем неожиданный. Газета «На боевом посту», то есть номер с этой статьёй попал на стол 1-му секретарю МГК КПСС Виктору Васильевичу Гришину, который спешно собрал внеочередное заседание бюро МГК. Это легендарное бюро потрясло всю официальную верхушку Москвы. На бюро были приглашены все руководители силовых структур, нарсуда, редакторы газет ну и, конечно, все руководители милицейского главка. Я там не был, но то, что разнос был основательный, мне на следующий день объяснили руководители ГУВД. Уволить не осмелились.

Позже, в день 70-летия газеты мой закадычный дружок Эдик Володарский («царствие ему небесное!) посетил нашу газету и оставил поздравление:

Я рад нашей встрече в такой знаменательный день. Поздравляю вас, друзья мои, с 70-летием газеты!

Вашу газету всегда воспринимал не только как трибуну и пропагандиста лучшего милицейского опыта, но и как принципиального и честного заступника несправедливо обиженных. К сожалению, в милиции такое бывает. В милицейской истории, в целом героической, высокой и достойной, нет-нет да и проскользнёт страничка постыдная. Именно с просьбой избавить честного человека от незаслуженных гонений, восстановить справедливость обращались в давние времена мы с Высоцким к редакции. Таких случаев было два. Не хочу их называть в этот день, но не могу не поблагодарить и газету, и Эдуарда Попова, который, как я помню, нервных клеток сжёг немало, пока вёл журналистское расследование по фактам безответственности и разгильдяйства. В семидесятые годы надо было иметь много мужества и чести, чтобы сказать, пусть и неугодную большому начальству, но правду.

Что пожелать вам сегодня, друзья мои? Острого журналистского зрения, мужества и великого трудолюбия! Чутко прислушивайтесь к десятимиллионному голосу Москвы, он поможет выбрать верный курс в водовороте событий. Успехов вам!»

Высоцкий, также как и Эдик, не остался в долгу, оценивая мои вступления против лжи и насилия. В середине 70-х вышла пластинка-альбом «Алиса в стране чудес». В этой сказке главные роли исполняли Высоцкий и Абдулов. Володарский хотя ничего там не исполнял, но к памятным надписям для меня присоединился.

Ну подарили мне пластинку-альбом, ну просто шуточный подарок. Я не буду цитировать дружеские предписания Эдика и Севы, но по теме сегодняшнего разговора воспроизведу только слова Владимира:

«Дорогому Эдику Попову, который натворил много добрых дел!» И подпись: Высоцкий.

Энтузиасты, молодые ребята, участвовавшие в создании Центра Высоцкого на Таганке, неоднократно просили передать в Центр эту реликвию. Может быть, и действительно этому подарку надлежит находиться там. Но пока не решаюсь.

Однажды читатели газеты «Поле чудес», газеты для людей азартных, интересующихся играми, историями вокруг игр, полемизируя на тему: играл ли Владимир Высоцкий в рулетку, в карты или на бильярде — словом, во что-нибудь азартное, обратились к редакции. Газета в свою очередь обратилась ко мне с просьбой исследовать эту тему. Я — ко всем моим приятелям, близким к Высоцкому. Это было в начале 90-х. Нет, отвечают однозначно, Володя не был игроком. А Володарский сказал, как отрубил: «Достоевского здесь не ищи».

Но как же тогда быть с его стихами?

Помню, я однажды и в очко,

и в штос играл,

с кем играл — не помню

этой стервы.

Я ему тогда двух сук из зоны проиграл,

Эх, зря пошёл я в пику,

а не в черву.

Кто нынче знает, что такое штос? Между тем, эта по нашим дням редкая карточная игра упоминается у Чехова в «Острове Сахалин». «Майдан — это игорный дом, маленькое Монте-Карло, развивающее в арестанте заразительную страсть к штосу и другим азартным играм». Откуда бы Высоцкому знать про штос? Впрочем, он сам не раз рассказывал, как любит копаться во всевозможных словарях и энциклопедиях — вот, видимо, и выкопал штос. Как и я, но по его наводке.

Картёжная тема нет-нет да и мелькает в его песенных строках: «Мы сыграли с Талем десять партий — в преферанс, в очко и на бильярде…», «За меня ребята отдадут долги…» Не могло же быть так, чтобы в послевоенной коммунальной жизни всегда и во всём азартный Володя, будучи пацаном, не познакомился с картами.

Вы вдумайтесь в простые

эти строки,

что нам романы всех времён

и стран!

В них всё — бараки, длинные,

как сроки,

скандалы, драки, карты

и обман.

Оттолкнувшись от стихов, я сделал первую свою находку. И даже не находку, а скорее открытие. На телефонный звонок откликнулся мой старинный приятель и первейший школьный дружок Высоцкого Володя Акимов, с которым он несколько лет сидел за одной партой:

— В карты? Конечно же играл. В пору старших классов и ещё какое-то время по окончании школы мы частенько собирались в Лиховом переулке у Миши Горховера. У него была своя малюсенькая комнатка рядом с кухней — богатство для пацана по тем временам необыкновенное. Собирались и у меня дома на Садовой-Каретной. Играли в рамс, этакий азартный и блатной покер, где были все его признаки — прикуп, взятки и т.п. Денег нам откуда было взять? Играли по копеечке, и максимальный выигрыш мог обеспечить ну, скажем, пару порций мороженого. Карты были для нас одним из способов общения.

В компании были только свои: Игорь Кохановский, Володя Высоцкий, Миша Горховер, Витя Ратинов, Володя Баев, может, ещё кто-то, сейчас не вспомню, но все из нашей 186-й московской школы. Помаленьку, как умели, жулили и шулеровали — ну, лишнюю карту пальцем прижимали, старались незаметно сбросить ненужную. При этом вели разговоры о великих шулерах. Мне захотелось отличиться знанием дела, начитанностью, вот я и придумал легенду о якобы существовавшей в Варшаве международной школе шулеров. Удачная мухлёвка была для каждого гордостью, а если она раскрывалась, то под общий хохот и наигранное возмущение её в соответствии с моей легендой называли «варшавой».

Потом это перешло в стих. Вот он, секрет строки для исследователей творчества Высоцкого:

Вот раньше жизнь — и вверх,

и вниз идёшь без конвоира,

покуришь «план»,

пойдёшь на бан

и щиплешь пассажиров.

А на разбой берёшь с собой

надёжную шалаву,

потом за грудь кого-нибудь —

и делаешь «варшаву».

По словам Акимова, играли они года три, потом, повзрослев, забросили. В бильярд тоже пытались, в парк Горького бегали, там учились шары катать. Но игроком никто из них не стал.

Разумеется, в те годы в московских двориках играли не только в карты. Свидетельствует Михаил Горховер:

— Я могу совершенно точно сказать, во что мы тогда играли, — «казаки-разбойники», «догонялочки», а позже «пристеночка», «расшибец», где надо было бросить монету и попасть в кон.

Замечу, Володя Акимов стал известным киносценаристом, режиссёром, Игорь Кохановский — поэтом (может, помните его шлягер «Бабье лето»), Витя Ратинов — мастер спорта по штанге, тренировал сборную СССР. Володя Баев стал следователем и весь свой милицейский путь прошёл на Петровке, 38, Миша Гроховер стал музыкантом-джазистом. То есть буквально все, не говоря уж о Высоцком, стали людьми творческими. Шутки шутками, но не увлечение ли картами помогло? Ведь если задуматься, карточная игра — это творческий процесс, да ещё какой! Известно, в своих стихах Высоцкий преображался в реального лётчика, альпиниста, военного, шофёра, зэка — да так, что читатели свято верили и слагали легенды о нём. Позже, когда его не стало, поняли, что сила перевоплощённая шла от таланта и знания темы «от» и «до».

Передо мной любой факир —

ну просто карлик,

я их держу заместо мелких фраеров.

Возьмите мне билет до Монте-Карло,

я потревожу ихних шулеров.

Не соблазнят меня ни ихние красотки,

а на рулетку — только б мне взглянуть.

Их банкомёты мне вылижут подмётки,

а я — на поезд и в обратный путь.

Играть я буду и на красных, и на чёрных,

и в Монте-Карло я облажу все углы.

Останутся у них в домах игорных

одни хвалёные зелёные столы.

Я привезу с собою массу впечатлений,

попью коктейль, послушаю джаз-банд.

Я привезу с собою кучу ихних денег

и всю валюту сдам в советский банк.

Я говорю про всё про это без ухарства,

шутить мне некогда —

мне «вышка» на носу.

На пользу нашему родному государству

наверняка я этим принесу.

Путешествуя с женой Мариной Влади, Высоцкий в Монте-Карло всё-таки оказался. Впрочем, об этом лучше послушать воспоминания самой Марины.

«Мы берём жетоны и, не зная правил, — ты потому, что в СССР нет казино, я потому, что всю жизнь избегала таких заведений из-за наследственной склонности к игре, — начинаем смотреть, как играют за разными столами.

На своём непонятном французском языке ты обращаешься к крупье: «Ставьте три». И бросаешь свои жетоны на поле. Крупье ставит их на тридцать три, ты хочешь его поправить, повторяя: «На три». Я тебя удерживаю, он понял — на тридцать три — и уже запустил рулетку. Лицо у тебя напряжено, даже трагично — можно подумать что речь идёт о твоей жизни. Глядя на тебя, я вспоминаю выражение лица одного из героев Достоевского. Тебя внезапно захватила страсть к игре — прямо здесь, в этом неосвещённом зале, утром, с тремя играющими старичками в качестве партнёров. У тебя это — первый раз, ты вошёл в раж.

Шарик подпрыгивает, падает, ещё немного катится — эти секунды кажутся тебе вечностью — и останавливается наконец на… тридцати трёх.

… В другой раз попытка заканчивается не так славно. Мы садимся в самолёт цыплячьего цвета и летим в Лас-Вегас. До тебя невозможно дотронуться — бьёт электричеством. Путешествие и так удивительно, но Лас-Вегас — это шоу, рекламы, пустыня, игра, и ты грезишь о нём с самого приезда в Соединённые Штаты…

Сорок пять градусов в тени. После утомительного туристского дня мы стоим перед игровыми автоматами. Здесь их можно видеть повсюду — даже в туалетах. Мы решаем поставить каждый по сто долларов, и, чтобы не портить тебе удовольствие, я ухожу в другой конец зала играть в лотерею. Я выигрываю и издали смотрю на тебя. Ты стоишь возле «Блэк Джека». Тасует карты очаровательная банкирша, ты зачарованно смотришь, как они мелькают у неё в руках… Рядом с тобой играет японец с сосредоточенным лицом, а сын вынимает деньги. У тебя в лице ни кровинки, как только я подхожу, ты молча протягиваешь руку и, положив в карман мои доллары, говоришь мне сквозь зубы:

— Ты вовремя пришла, я как раз собирался продолжать игру, потому что нашёл на полу пятидесятидолларовую бумажку, но только что опять её потерял.

Я верь тебе — с тобой всегда происходят невероятные истории. Я чувствую себя немного не в своей тарелке. Мне не нравится, как ты настроен, но опять же, не желая портить тебе удовольствия, я отправляюсь в номер спать, сжав на прощанье твою руку в знак поддержки…

Но как только я вытянула уставшие ноги, свет включается, ты буквально бросаешься на меня и с бешеными глазами и блестящим от пота лицом требуешь денег:

— Те, которые ты прячешь, — деньги на путешествие!

Я отползаю на другой край кровати. Ты обегаешь её и кричишь срывающимся голосом, чтобы я отдала тебе деньги. Ты хватаешь меня за плечи — ты, который ни разу не поднял на меня руку даже в худшие моменты пьяного бреда, — и принимаешься меня трясти. Ты вытаскиваешь меня из постели и подталкиваешь к шкафу, где я прячу сумочку. На насилие я реагирую соответственно: вынув сумочку, я швыряю тебе в лицо всё ей содержимое. Ты подбираешь пачку долларов и исчезаешь, хлопнув дверью. Я остаюсь в обалдении. Я ведь знаю, что ты не пьёшь, и всё-таки твоя ярость меня пугает. Когда я видела у тебя это выражение лица?..

Я натягиваю рубашку, джинсы, бросаюсь к лифту — я вспомнила: Монте-Карло, рулетка, номер тридцать три, букет купюр! Но уже поздно. Ты сидишь убитый, с опущенными руками. Рядом с тобой невозмутимые японцы укладывают зелёные пачки денег. Ты всё проиграл. Все деньги на путешествие! В несколько минут тебя утопило настоящее сумасшествие азарта».

И всё-таки можно смело утверждать: Высоцкий игроком не был. Два эпизода, приведённых Мариной Влади, — исключение, которое лишь подтверждает его способность воспламеняться азартом, страстью. Резонно заметила мне по этому поводу Фарида, жена Эдуарда Володарского: «Володя был человеком целостным и ничего не делал наполовину, и если уж чем-то увлекался, то всерьёз. Дело даже не в том, что проведя с ним под одной крышей очень много часов, мы знали все его наклонности и увлечения. А в том, что, если бы он играл в азартные игры по большому счёту, это бы знали все».

Пил ли Высоцкий? Ну, это даже не вопрос. Но из деликатности или желания поддержать реноме поэта, эту тему редко затрагивают. Марина Влади в книге «Владимир, или Прерванный полёт» довольно ярко и убедительно ответила на этот вопрос: не только к водке, но и к наркотикам имел пристрастие. Иначе откуда бы взяться денежному долгу в десятки тысяч полновесных в то время рублей. Это при том, что Высоцкий ежегодно давал сотни концертов (неофициальных), получая гонорары не ниже четырёхсот рублей за каждый. Да и кто из нас, знающих действительное состояние дел в стране и не имеющих возможности сказать об этом, кто из нас не пил? Журналисты спивались, поэты вешались и стрелялись.

Из песенки блатного пошиба мы только и знали: как только налетел на самосвал, так в Склифосовского попал. Да только не ведали, каков этот самосвал и сколько лобовых ударов с тупорылой махиной уготовила судьба самому поэту.

Знала Москва, знали театралы на Таганке: не вышел на сцену актёр — значит, «развязал». Вот вам и всеобщий траур. А вернулся — значит, полный порядок, снова можно стоять ночами за билетами на Высоцкого. И лишь немногим было известно, что все обстоит гораздо серьёзнее.

Сначала росли водочные дозы от стакана до беспредела.

Первая клиническая смерть настигла Высоцкого в 1968-м. В 1971-м — две реанимации с интервалом в полтора месяца.

А по рукам в списках ходили стихи Андрея Вознесенского.

За упокой Высоцкого Владимира

коленопреклонённая Москва,

разгладивши битловки,

заводила

его потусторонние слова.

Владимир умер в 2 часа.

И бездыханно

стояли полные глаза,

как два стакана.

А над губой росли усы

пустой утехой,

резинкой врезались трусы,

разит аптекой.

Спи, шансонье всея Руси,

отпетый,

ушёл твой ангел в небеси обедать.

Володька, если горлом кровь,

Володька,

когда от умных докторов воротит,

а баба, русый журавель, в отлёте,

орёт за тридевять земель:

«Володя»!

Бродил закатною Москвой,

как богомаз мастеровой,

чуть выпив,

шёл, популярней, чем Пеле,

носил гитару на плече,

как пару нимбов.

(Один для матери — большой, золотенький,

под ним для мальчика — меньшой…)

Володька!

За этот голос с хрипотцой, дрожь сводит,

отравленная хлеб-соль мелодий,

купил в валютке шарф цветной,

да не походишь.

Отныне вечный выходной —

свободен.

О златоустом блатаре рыдай, Россия.

Какое время на дворе — таков мессия.

Но в Склифосовке филиал

                                               Евангелия.

И воскрешающий сказал:

«Закрыть едальники!»

Твоею песенкой ревя под маскою,

врачи произвели реанимацию.

Ввернули серые твои,

как в новоселье.

Сказали: «Топай. Чти ГАИ.

Пой веселее».

Вернулась снова жизнь в тебя.

И ты, отудобев,

нам говоришь: «Вы все — туда.

А я — оттуда!..» Гремите оркестры,

Козыри — крести.

Высоцкий воскресе.

Воистину воскресе!

Да, ангелы у Высоцкого были. Вполне реальные, с фамилиями и именами: реаниматоры Леонид Сульповар, Валерий Строков, Александр Дорфман и ещё 60 других врачей и медсестёр НИИ им. Склифосовского.

По пророчествам Завета, Мессия должен был явиться в унижении, не будучи признанным, совершить искупление своими страданиями и крестной смертью. Но Мессия  XX века — это совсем иное дело. Многократное восхождение на Голгофу и многократное же распятие даже Книга Гиннесса не примет. Институт принимал и возвращал к жизни Владимира Высоцкого более двух десятков раз! Он многократно умирал до той самой последней смерти в ночь с 24 на 25 июля 1980-го. И весь Склиф, от главврача до уборщицы, был свидетелем воскресений. Сказано: филиал Евангелия!

Ангелы делали своё дело, черти — своё. Прижизненно ни одной книги, практически ни строчки издано не было. Поэт был лишён возможности посредством печатного слова общаться со своим народом. Чьи-то безжалостные руки добывали для него медленную белую смерть. Росли дозы, учащались неофициальные концерты, приносившие многие тысячи, и неизменно росли долги. Бизнесмены при поэте, они теперь причисляют себя к рангу друзей. Рассказывают, что среди них был врач, вполне официально приставленный к поэту и озадаченный широко известным ведомством. В Склифе знают его имя и фамилию…

Поэт был обречён.

Эдуард ПОПОВ