Многие старые сотрудники уголовного розыска хорошо помнили вспышку преступности в годы Империалистической войны и особенно в годы войны гражданской, подавить которую удалось далеко не сразу. Мы ждали, что и с началом Великой Отечественной войны преступники оживятся. Однако первые три-четыре дня мы сидели на Петровке и изнывали от безделья — ни одного заявления. Может быть, это объяснялось в какой-то мере тем, что во дворах стали дежурить жильцы, но главное не в этом.

Когда немцы были под Можайском и Волоколамском, нас замучили кражи автомашин. Многие из них совершали военнослужащие. Приезжали в Москву на своих побитых полуторках в баню или по другим делам, бросали машины, брали здесь более новые и уезжали.

Много хлопот нам доставляли бомбёжки. Ведь были жертвы. Люди уходили в бомбоубежища, а мы спешили на место взрыва. Надо было устанавливать личность убитых, организовывать отправку трупов в морги, а раненых в больницы, охранять имущество.

Личный состав одной из диверсионно­партизанских групп, сформированной из муровцев. Фото сделано во дворе Петровки, 38, старшим оперуполномоченным Потапьевым перед убытием спецгруппы в тыл врага

16 октября во время очередной бомбёжки мы увидели, что многие в панике разбегаются. Привозим раненых в институт Склифосовского, а там никого нет, все врачи и медсёстры разбежались.

В октябре же пришлось расследовать несколько фактов грабежей — паника и грабёж на Заставе Ильича, на мясокомбинате и в других местах. Как-то вызывает меня начальник управления Романченко и говорит, что грабят мясокомбинат. Срочно приказал взять три тачанки, сотрудников и выехать туда. Мы приезжаем, когда уже растаскивали последний вагон с мясопродуктами. В основном сами же рабочие комбината. До них дошёл приказ заминировать и всё взорвать. Вот они и бросились на вагоны, чтобы не дать продуктам просто погибнуть. Такая же вещь произошла и на фабрике № 3, где шили бельё для армии. Рабочим сказали, что все запасы и фабрика будут уничтожены. Рабочие смяли охрану и стали растаскивать бельё и материал. Всё это объясняется неорганизованностью и нерасторопностью при эвакуации имущества, паническими заявлениями некоторых не очень умных руководителей о том, что немцы уже под Москвой, что вывозить имущество и продукты некому и некуда, поэтому всё необходимо уничтожить. Это были в известной мере стихийные возмущения рабочих против попыток бессмысленного уничтожения результатов их труда.

Георгий Тыльнер

В сентябре-ноябре нередко раздавались звонки в МУР о том, что задержан директор некоего завода или комбината с машиной продуктов или каким-нибудь другим имуществом. У нас был приказ разбираться со всеми подобными преступниками в течение трёх суток, судить и приводить приговор в исполнение. Однако при всём при этом не было ни массовой паники, ни вооружённого бандитизма, ни квартирных краж в этот период времени. Сами граждане охраняли порядок и не допускали многих эксцессов — кастрюлю на голову и на дежурство во дворе, на крышу тушить зажигалки.

Всех нас стали организовывать в милицейскую дивизию. Как-то приехал начальник управления из горкома партии и объявил: «Коммунисты никогда не боялись смотреть правде в глаза. Москву, видимо, временно придётся оставить, чтобы собравшись с новыми силами ударить через некоторое время по врагу. Но без боя мы столицу не сдадим». Нас всех начали учить военному делу уже как милицейское военное формирование. Романченко — командир дивизии, я — помощник начальника второго отдела штаба. Обучали нас несколько генералов — преподавателей эвакуированных военных академий. Начали рыть окопы, устраивать заграждения и надолбы от Ваганьковского кладбища до Киевского вокзала.

Но эта дивизия существовала недолго, скоро нам пришлось вернуться к своим милицейским обязанностям. Много хлопот доставляло переселение людей из домов, расположенных вблизи объектов, предназначенных к взрыву, на случай прорыва немцев в Москву. Подъезжали военные машины, людям говорили: «Ничего с собой твёрдого не брать, только необходимые мягкие вещи». Сажали людей в машины и отвозили в квартиры, из которых жильцы эвакуировались. Вот тут-то кражи и начались. Главным образом из квартир эвакуированных. Совершались они, в основном, работниками домоуправлений — водопроводчиками, электриками. Особенно много заявлений о кражах стало поступать в 1943 году, когда в Москву стали возвращаться некоторые эвакуированные.

Приходилось выезжать на место падения каждой крупной бомбы. Выезжали обычно по 4—5 человек для регистрации пострадавших, установления личности погибших, сбора личных вещей. В моргах Москвы по специально утверждённому начальником МУРа графику постоянно дежурили по два сотрудника милиции.

Многие бомбы не разрывались. Среди них только 500- и 1000-килограммовых бомб было, кажется, 186 штук. Причём все они были чехословацкого производства. Спасибо за это чехословацким антифашистам. Если же бомба попадала в торговое предприятие или склад материальных ценностей, вместе с нами выезжали и сотрудники БХСС. После каждой бомбёжки писались докладные — сколько бомб разорвалось, сколько нет, какие последствия, сколько жертв.

По вопросу заброски диверсионных групп мне несколько раз приходилось выезжать в штаб Рокоссовского. Помню, как меня там угощали спиртом. Я говорю: «Да как вы пьёте неразведённый спирт». А мне отвечают: «Мы его разводим кагором». В одну из поездок офицеры штаба попросили меня в следующий раз привезти хорошие пластинки для патефона.

Во время войны все мы были на казарменном положении, на Петровке дневали и ночевали. Первый этаж административного здания был переоборудован под спальные помещении. Но несмотря ни на что, жизнь продолжалась.

Новое пополнение шло в милицию в те времена по мобилизации горкома партии. Сначала тысяча человек, потом ещё и ещё. Пополнялась милиция за счёт женщин и мужчин непризывного возраста. Новое пополнение обучалось быстро, две-четыре недели — и на пост.

Георгий ТЫЛЬНЕР