Ветеран Великой Отечественной войны, участник боёв под Ржевом, полковник в отставке Анатолий Иосифович Черенкевич продолжает свой рассказ о молодых годах и тяжёлых фронтовых буднях.

(Окончание. Начало в № 24)

— Вам пришлось участвовать в Погорело-Городищенской операции?

— Да, в июле 1942 года 188-я танковая бригада получила приказ — выдвигаться на запад. Погрузились в теплушки и поехали. Вкатились в Москву, и на станции Лихоборы остановились. До родного дома — буквально сто метров! Я искал глазами кого-нибудь из прохожих, чтобы они позвали отца. Но никого так и не увидел, и вскоре наш эшелон медленно пошёл на запад.

Мы разгружались неподалёку от насёленного пункта Шаховское. Запомнилось, что здесь был высокий перрон и машины с платформ съезжали прямо на него. Потом пошли маршем на Погорелое Городище. Шли ночью, наше командование сумело сохранить втайне предстоящее наступление.

— Скажите, а вы тогда знали, что это очень старое поселение, связанное с такими историческими личностями, как Иван Грозный и Александр Пушкин? Здесь Александр Сергеевич нашёл царскую грамоту с упоминанием своего предка, местного воеводы.

— Нет, конечно, никто нам ничего не говорил, хотя политработники совещания проводили — настраивали на борьбу с фашистами. 1 августа 1942 года началось наступление. Мы наступали в направлении населённого пункта Княжьи Горы. Когда вышли на исходные позиции, то по немецким позициям через наши головы дали залп «катюши», — ощущение, скажу, очень и очень неприятное. После артиллерийской подготовки мы пошли в атаку. Немцы бежали. Когда мы зашли в их блиндажи, то котелки стояли всё ещё с горячей едой.

Местность там болотистая, дорог хороших мало, постоянные дожди. Здесь наши английские танки стали застревать, «садиться на пузо». Их приходилось вытаскивать и чуть ли не выталкивать.

11 августа наш батальон получил задачу — двумя взводами автоматчиков атаковать позиции немцев, которые окопались на опушке деревни. Пулемётному взводу надлежало поддержать огнём их движение. Я наметил позиции для пулемётов и решил (наводчик был молодой и какой-то ненадёжный) лечь за один из них. Мы были как бы немного сверху и наступали вниз.

Боем руководил командир батальона Голубничий. Он сам повёл автоматчиков в атаку. Но, видно, немцы сразу определили, кто он, сосредоточили огонь на нём. Вскоре он погиб от попадания пули или осколка мины в голову.

Когда начался бой, я с пулемёта постоянно поддерживал атаку пехоты. Несколько раз немцы подымались в контратаку, но огнём пулемёта заставлял их возвращаться обратно в окоп. Полагаю, что в том бою мне удалось уничтожить человек десять-пятнадцать.

Немцам это не понравилось — по моей позиции стал стрелять миномёт. С воем полетели мины. Чтобы укрыться от них, я подался немного вперёд, и вдруг что-то меня ударило в бок. Я хотел крикнуть — из этого бока пошёл воздух. Оказалось, что большой осколок пробил мне ребро и застрял в позвоночнике. В теле слабость, силы исчезли. Как-то вся жизнь в одну минуту передо мною пронеслась, все родные вспомнились.

Ко мне подошёл командир взвода автоматчиков и сказал: «Тебе, лейтенант, пистолет уже не понадобится, возьму его себе», — и забрал. Пистолет этот, «Парабеллум», я взял у убитого мною немца. Ещё взял полевую сумку с какими-то документами и отдал Голубничему, даже не знаю, успел ли он их прочитать. Трофейные пистолеты тогда были в редкость.

Мои подчинённые сломали несколько берёзок и с помощью плащ-палаток соорудили носилки. Меня оттащили в тыл, на опушке леса был какой-то домик — там меня оставили, сказали, что скоро санитарная машина приедет.

— А как эта деревня называлась?

— Ельня. Нет, не та Ельня, что под Гжатском, где у Красной Армии гвардия появилась, — это небольшая тверская деревня, домов на 50. Мы её, кстати, освободили!

…Машину на опушке леса я ждал почти сутки. Потом раненных погрузили и повезли в Погорелое Городище, в медсанбат. Пока ехали — нас дважды обстреляли немецкие самолёты, хотя на машине были красные кресты.

Рана болела, чувствовал себя я неважно, но почему-то сейчас вспоминается весёлое. В медсанбате санитарками были местные девушки. Я попросил одну из них принести «утку», и она куда-то пропала. А потом появилась и говорит, что всю деревню обошла, ничего нет, всю живность немцы съели. Вот такая простота.

В медсанбате я провёл три дня, ждал санитарного поезда. Нас привезли в Москву в эвакогоспиталь, который размещался в Тимирязевской сельскохозяйственной академии, это совсем рядом с Лихоборами. Я написал записку родным — вечером они пришли. Меня до этого ещё не лечили, не было аппарата, чтобы сделать рентген. Отец решил перевести меня в железнодорожную поликлинику более высокого уровня. Но для этого нужно было поехать с ним туда. Мы приехали. При осмотре врач провёл зондирование — сделал прокол, определяя, где осколок мины. Видимо, что-то задел, потому, что, когда я вернулся в Тимирязевку, очень плохо себя почувствовал. Лёг на кровать, позвал нянечку и попросил её рассказать мне… сказку. Она побежала к врачу. Меня срочно положили на рентген. Оказалось, что кровь залила легкие, я чуть не умер.

Утром меня направили на операцию — в госпиталь наркомата путей сообщения, который располагался в Покровском-Стрешневе. Мне показали молоденькую девочку, мою ровесницу, — она и будет оперировать. Я возразил: неопытная! На меня прикрикнули, мол, выбираешь, но там был мудрый врач Николай Жигалко, который видел, что я боюсь, и решил сам меня оперировать.

Операция проходила тяжело, я всё слышал, что делали, как пилили ребра. Врач сказал, что осколок нельзя трогать, он застрял в позвоночнике. Так я с тех пор и живу с этим осколком.

— Как долго вы находились в госпитале? И что потом?

— Три месяца я провёл на больничной койке. В ноябре 1942 года прошёл медкомиссию. Дали справку, что был ранен. С нею пошёл в военный комиссариат.

— А военком тот самый?

— Тот самый. Узнал меня и сказал, что направляет меня в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию проводить занятия по военной подготовке. Здесь меня приняли очень тепло. Через какое-то время вызвал Василий Сергеевич Немчинов, известный учёный, директор академии, предложил стать начальником штаба местной противовоздушной обороны. Это было повышение, оклад стал больше.

В академии я познакомился с одним товарищем, который предложил «не околачиваться в тылу», а «давай, пройдём медкомиссию, и пусть нас направят на курсы «Выстрел», а потом на фронт».

Мы пошли на медкомиссию — присутствовал врач, который знал меня и моё ранение. Когда он услышал о курсах «Выстрел» — развёл руками: какие курсы, тебя ветер шатает, ты дышать не можешь, как надо. В конце концов я получил направление на более «боевую должность» — в военный комиссариат Краснопресненского района Москвы. Был назначен помощником начальника 1-й части. Я занимался «бронированием» и «разбронированием» людей и розыском дезертиров.

— А дезертиров много было?

— Нет, немного. Я ходил в их семьи и интересовался, есть ли от них какие-нибудь вести. Если были вести, то сообщал в СМЕРШ. Но ни одного дезертира мы не поймали.

Была ещё одна горькая обязанность — сообщать родным и близким о том, что их сыновья, мужья, братья погибли. О, как тяжело было! До сих пор помню…

— Долго вы состояли в этой должности?

— Всего год. Но за это время в моей жизни произошло огромное событие. Я проверял Московский университет, где познакомился с девушкой. Она мне сразу очень понравилась. Стал передавать ей приветы. Звали её Лида, Лидия Карловна Смилгайн. Отец её был латышским стрелком, охранял Ленина.

Лидия училась в музыкальном училище. Как-то её подружка пригласила поиграть в кинотеатре «Москва» перед фильмами, тогда это было в моде.

— Это как в кинофильме «Место встречи изменить нельзя», где перед сеансом пела актриса Наталья Крачковская?

— Да, только Лида играла на аккордеоне. У неё хорошо получалось. Но вот беда, у неё появился поклонник — грузин, который сразу проявил настырность и даже наглость. Все попытки уклониться от ухажёра не принесли результата. Наоборот, он дал понять, что Лида от него не уйдёт.

Она попросила помочь. Что делать? В эти дни на фронт от Театра Красной Армии отправлялась концертная бригада. Я предложил ей записаться в эту бригаду. Лида рвалась в действующую армию и, конечно, согласилась.

Но возникла проблема. В те годы аккордеоны выпускала фабрика «Красный партизан», и весили инструменты свыше пуда. Если играть в фойе кинотеатра на нём как-то можно было, то каково ехать с таким музыкальным грузом на фронт?

Я увидел в комиссионном магазине прекрасный немецкий трофейный аккордеон. И тут всплыла ещё проблема — инструмент стоил 18 тысяч рублей, огромные деньги. Лида приуныла, но её выручила мама. Она продала фамильное кольцо, на эти деньги купили аккордеон.

Лидия уехала на фронт и успешно там концертировала. А когда она вернулась, я сделал ей предложение, она его приняла. Мы поженились 6 мая 1945 года. Вместе прожили 74 с половиной года. Лидия Карловна ушла в сентябре 2019 года. Я часто включаю её музыку — она так прекрасно играла фронтовые песни на аккордеоне.

— Это её инструмент лежит?

— Да, тот самый аккордеон.

— Анатолий Иосифович, а как дальше сложилась ваша служба?

— Я ведь был маркшейдером, подземным строителем, и меня тянуло к этой работе. Оказалось, что создаётся специальная строительная партия, которая будет заниматься прокладкой нового маршрута Военно-Грузинской дороги на Кавказе. Я вызвался участвовать в работе.

Однако кадровик сообщил, что маркшейдеры не нужны, а нужны хорошие «картёжники» (люди, которые умеют хорошо читать топографические карты) в штаб тыла Красной Армии. Конечно, я дал согласие. Штаб находился по адресу: улица Горького, дом 20.

Со мною побеседовал начальник отдела генерал-майор Сергей Николаевич Перетерский, грамотный воспитанный офицер, дворянин, между прочим. Потом я узнал, что ему было поручено писать книгу «Тыл в годы Великой Отечественной войны». Он проверил моё знание карт, умение их читать, оформлять. Потом меня вызвал замполит штаба тыла генерал-лейтенант Колесов, который также стал меня расспрашивать. Я ответил на все его вопросы, но на этот раз о двоюродном репрессивном брате не сказал.

— Уже стали учёным!

— Меня приняли, и я несколько лет служил в штабе тыла Красной Армии. Потом в Советской армии прошла реформа — был учреждён пост заместителя министра обороны по строительству и расквартированию войск. На эту должность назначили генерал-полковника Василия Евлампиевича Белокоскова, ранее служившего заместителем начальника тыла.

Он пригласил меня перейти с ним в новую структуру заместителем начальника секретариата. Я согласился. Мне пришлось служить с ним, а также с генерал-полковником Александром Ивановичем Шебуниным, генералом армии Александром Николаевичем Комаровским, маршалом инженерных войск Арчилом Викторовичем Геловани.

В 1976 году вышел в отставку. Как раз шло строительство объектов Московской олимпиады. И там пригодился мой организаторский и строительный опыт.

— Вы общались с видными военачальниками. Каковы они с такого короткого расстояния?

— Вначале расскажу один случай. В конце войны мне было приказано прибыть на совещание, на котором присутствовали такие военачальники, как Георгий Константинович Жуков, Александр Михайлович Василевский Александр Иннокентьевич Антонов и другие. В мою задачу входило вести записи, а потом нарисовать обстановку на карте. До сих пор в душе моей восторг от встречи с такими людьми.

С Василевским мне потом часто приходилось пересекаться на учениях — в Закавказье, в Белоруссии — он, несмотря на различия в звании, всегда здоровался, был приветливым, говорил ободряющие слова. Что касается заместителей министра обороны по строительству и расквартированию, с которыми пришлось работать, то все они были очень знающими людьми.

***

Жизнь пролетает быстро, и нам всегда не хватает немного времени — что-то доделать, договорить… 7 июля мы должны были отметить 101-ю годовщину полковника Анатолия Черенкевича. Увы, 28 июня, не дожив до этой даты несколько дней, он ушёл от нас. Ушёл один из последних участников Великой Отечественной. Всё выше и дальше улетают в небо журавли! Поклон и вечная благодарность вам, защитники Родины.

Беседовал Владимир ГАЛАЙКО, фото автора и из архива Анатолия ЧЕРЕНКЕВИЧА