На трибунах становится тише,

Тает быстрое время чудес,

До свиданья, наш ласковый Миша,

Возвращайся в свой сказочный лес.

Не грусти, улыбнись на прощание,

Вспоминай эти дни, вспоминай,

Пожелай исполненья желаний,

Новой встречи нам всем пожелай.

3 августа 1980 года под эту проникновенную песню, сочинённую Александрой Пахмутовой и Николаем Добронравовым и душевно пропетую Львом Лещенко и Татьяной Анциферовой, вся страна прощалась с московской Олимпиадой, вытирала слёзы и долго махала вслед улетающему талисману спортивного праздника — Мишке.

Впрочем, в тот миг не все грустили — некоторые люди находились в очень даже приподнятом настроении. Это были спортивные чиновники, которые поняли, что их усилия не пропали даром, — соревнования удались, они «крутили дырочки» для наград на лацканах пиджаков. Это — сами спортсмены, чьи рекорды и достижения были вознаграждены медалями разного достоинства. Это, наконец, руководители большого числа обеспечивающих организаций, без которых праздник вряд ли получился таким блестяще организованным. Но больше всех окончанию московской Олимпиады радовались… представители уголовного мира и в первую очередь квартирные воры.

Не открою никакой тайны, если сообщу, что в преддверии спортивного праздника столица Советского Союза была «почищена». Пожалуй, со времён 1941 года, когда её улицы контролировались вооружёнными патрулями, такой всеобъемлющей зачистки в Москве не было. Были обнаружены и закрыты все места «сомнительных развлечений», бандитские «явки» и «малины», привокзальные «шалманы». Разного рода выпивающие личности, а также неработающие, имеющие судимости, — всех выпроводили из Белокаменной на «сотый километр».

И конечно, здорово прихватили преступный мир с его «ворами в законе». С кем-то побеседовали, кого-то «приютили в ДОПРе», кого-то припугнули, а некоторых вызвали в отделение и «попросили» — уехать из города. В конечном счёте Москва стала такой, как её описывали в партийных документах, — коммунистическим городом. Красивым, мирным, спокойным.

В один из дней проведения Олимпиады дежурная часть городской милиции не зафиксировала ни одного правонарушения. В таком-то мегаполисе! Впрочем, одна жалоба поступила — от тёщи на зятя, какая-то семейная размолвка, но от них не застрахованы даже образцовые «коммунистические города».

Естественно, «спрессованный» уголовный мир ждал и никак не мог дождаться завершения Олимпиады. Впрочем, и московская милиция не сразу, не в один момент отменила запреты — «с тормозов» снимали медленно. Но, почувствовав, что «гроза закончилась», преступный мир стал возвращаться в «свои берега». Пик этого возвращения пришёлся на 1983 год и вылился в «ураган» квартирных краж. Воровство приняло какие-то гомерические размеры.

Стоит вспомнить, что люди того времени как в столице страны, так и в провинции жили очень открыто. В ту пору не было стальных дверей на входах в подъезд, посетителей не встречали бдительные консьержки, похожие на тюремных надзирателей, не было решёток на первых и последних этажах. Два замка в дверях квартиры — очень редкое явление. Да и, собственно, бывало, что, уходя из дому, хозяева квартир эти самые ключи спокойно прятали под коврик у входных дверей. Жили честно!

И вот на эту «простоту и невинность» обрушился вихрь квартирных воров, «соскучившихся по богатой Москве». Причём  съехалось «на охоту в Москву» ворьё со всего огромного Советского Союза — из Одессы, Ростова, Тбилиси, Баку, Средней Азии.

О том, что происходило в те дни, можно судить по такому факту: квартира крупного милицейского руководителя, начальника Красногвардейского районного управления внутренних дел (самого крупного в столице по территории) подполковника милиции Виктора Тальновского (фамилия изменена — Прим. автора), обворовывалась дважды.

Его жилище находилось недалеко от вокзала, и «гости Москвы», сойдя с поезда, не мудрствуя лукаво, шли грабить ближайшие дома. Первый раз в квартире находилась дочь подполковника милиции, ученица старших классов, которая, услышав, что кто-то вскрыл входную дверь, выбежала на балкон и стала звать на помощь. Её зов услышали, соседи вызвали милицию, и воры, как говорится, далеко не ушли.

Дабы повысить надёжность охраны, подполковник милиции поставил в квартире сигнализацию. Она и сработала, когда через пару недель нежданные гости вскрыли входную дверь. Воры зашли в квартиру, начали её «досмотр» и вдруг в окно увидели, что приехал наряд милиции — проверить сработку сигнализации. Они поняли, что выход из подъезда для них закрыт. Тогда «лихие ребята» сумели перелезть на соседний балкон и проникли в соседскую квартиру. В ней сидел подвыпивший хозяин и в лёгкой полудрёме смотрел по телевизору какой-то зарубежный детектив. Неожиданно прямо из телеящика появились два кавказца в кепках с огромными козырьками. Они держали в руках ножи и потребовали «сыдэть смырно». «Гости столицы» быстро открыли входную дверь и нырнули в подъезд. Надо отдать должное соседу подполковника милиции: видимо, сказалась любовь к детективам — тот быстро пришёл в себя и позвал милиционеров вневедомственной охраны, которые задержали «людей в кепках».

Напомним, эти страсти-мордасти происходили в квартире милицейского руководителя. А что уж там говорить о жилье обычного гражданина!

Стоит разуверить некоторых читателей — тех, кто считает квартирные кражи не очень серьёзным преступлением. Конечно, при ограблении жилищ «кровь рекою» обычно не льётся, нет погонь, автомобильных гонок, визга тормозов, перестрелок…

Но квартирные кражи очень болезненны, и они задевают, выбивают из привычного режима многих людей. Ещё в далёком XVII веке английский юрист Эдуард Кок написал фразу «My house is my castle». В переводе это звучит «Мой дом — моя крепость». Советские граждане, несмотря на красные коммунистические книжицы у сердца, хотели жить по сформулированному ещё в годы правления юной буржуазии юридическому правилу. Они хотели чувствовать себя в своём доме в полной безопасности. А когда это правило не выполнялось, то стоит ли удивляться количеству жалоб прямиком в ЦК КПСС на московских милиционеров, «не умеющих ловить домушников»? А в ЦК разговор был короткий — потому руководители столичной милиции и спрашивали очень жёстко за нераскрытые квартирные кражи.

Бывший в те годы начальником Люблинского РУВД полковник милиции Василий Балагура (впоследствии генерал, заместитель начальника ГУВД Москвы) вспоминал:

— Тогдашний начальник ГУВД держал на особом счету грабежи квартир москвичей и жёстко требовал не допускать таких преступлений. А у меня в районе, как назло, каждый день две-три квартиры грабили. Мы проанализировали повадки вора и пришли к выводу, что скоро может подвергнуться грабежу район Капотня. Действуя на опережение, расставили офицеров в засады буквально в каждом подъезде. Время тянулось, ничего не происходило. И тогда заскучавший офицер милиции предложил помощь спускающейся с этажа девушке, несущей две сумки с вещами — давай помогу. Её реакция (аж подпрыгнула) вначале удивила, а когда он увидел такси, стоящее у подъезда, то вдруг понял: да это же и есть тот самый неуловимый домушник! Он не ошибся — это была воровка по фамилии Рудь.

На счету этой симпатичной, миловидной и хрупкой девицы оказались сотни квартир. Она осматривала в подъездах электрические счётчики и те квартиры, в которых они не крутились, взламывала — у неё была «фомка». Быстро набивала сумки вещами, выходила, грузилась в такси — водители ничего не подозревали — и ехала к себе. Квартировала она в Подмосковье. Когда заместитель начальника ГУВД по оперативной работе генерал-майор Алексей Бугаев, направленный в 1983 году из КГБ на укрепление столичной милиции, узнал о поимке, то приехал лично её допросить.

Перелом в борьбе с квартирными кражами произошёл после того как руководство ГУВД приказало сотрудникам следственного управления проанализировать этот процесс. Один из следователей подполковник милиции Виктор Довжук (впоследствии генерал юстиции) пришёл к выводу, что сложилась неправильная практика расследования этих дел.

Скажем, вначале преступника допрашивал следователь одного района, в котором произошла кража, потом это дело переходило в другой район, где была следующая кража, потом в третий… Затягивалось время расследования. Оказалось, что среди следователей существует немало желающих «повесить» на этих преступников и «не их квартирные кражи». И «вешали». На суде вор говорил, что пятнадцать квартир действительно он обворовал, а пятнадцать — не его, дескать, попросили взять на себя, он и взял, но они — не его. Доказательств вины вправду не было. Суд отправлял дело на доследование. Скандал.

Подполковник милиции предложил создать отдел, который бы занимался только квартирными кражами, чтобы один следователь брал это дело и, никому его не передавая, вёл до конца. Эту идею поддержало руководство ГУВД. Отделу был присвоен седьмой номер, начальником его назначили Довжука.

Первое, с чего началась работа, — это выработка методики закрепления доказательной базы. Дело в том, что, как правило, доказательств ограблений было мало — ворованные вещи давно проданы, деньги потрачены, обвинение в основном базировалось на признании пойманных воров. А они могли менять показания. Поэтому все их признания — номер обворованной квартиры, её план, её внутреннее убранство и ещё тысячи мелочей — сразу проверялись и закреплялись проверкой на месте, для чего выезжали на место преступ-
ления. Это были косвенные улики, но очень важные. К примеру, если вор сказал, что в это время рядом с подъездом сидела женщина в такой-то одежде и качала детскую коляску, то следователи находили эту женщину, и она подтверждала этот факт. И потом, если вор вдруг хотел отказаться, то не мог этого сделать. Женщина как бы уже «закрепила» его появление на месте преступления.

Сотрудники седьмого отдела расследовали тысячи квартирных краж. Очень разные были случаи, но рекордсменом по необычности можно считать дело, которое вёл майор милиции Александр Гузин.

Сотрудникам милиции удалось задержать квартирного вора по фамилии Пётр Михайленко, при котором была найдена 48-страничная тетрадь, почти вся исписанная мелким почерком. Сразу стало понятно, что это какие-то зашифрованные данные. Наверняка следователям никогда не удалось бы их прочесть, если бы не болезнь Михайленко. Он подхватил где-то серьёзную инфекцию, долго не знал о ней и не приступал к лечению. А когда приступил, то понял, что нужна помощь государственных структур. Поэтому начал рассказывать. Но, как говорится, без боя не сдавался.

Михайленко требовал, чтобы вечером его брали из переполненной камеры и везли в следственное управление, где условия комфортнее. Он также требовал, чтобы допрос начинался с ужина — просил «супчик и второе блюдо» покупать в ресторане. Так и делали, угождали, а Михайленко, в свою очередь, рассказывал о своих «подвигах».

Промышлял он только квартирными кражами. Одновременно «вёл» десять-двенадцать жилищ. Гулял по вечерам в престижных районах и высматривал квартиры, в которых окна не светились. Потом заходил в подъезд и проверял эти же квартиры с помощью электрических счётчиков и почтовых ящиков (забирают газеты или нет). Каждый раз для точности выводов, ставил на дверях этих квартир метки — нитки развешивал, кнопки и спички вставлял. Если «метки» оставались на месте, то не спеша подбирал ключ и входил внутрь.

Как правило, ночь проводил в присмотренной квартире, принимал душ, ужинал и располагался в хозяйской постели. Искал и забирал только драгоценности и деньги. Утром, побрившись и позавтракав, аккуратно всё заправив, уходил. Вечером он «посещал» очередное жилище.

Конечно, Михайленко был человеком небесталанным, жалко, что свои способности тратил на воровство. Умная организация «процесса» позволяла ему избегать пунктов скупки краденых вещей, которые постоянно были в поле зрения милиции и где ловили львиную долю воров. Драгоценности он копил, а деньги проедал и пропивал. Любил жить с комфортом.

Удивительное дело, но многие граждане, возвратившиеся из отпуска и не нашедшие своих драгоценностей и «заначек», в милицию не обращались. Они полагали, что забыли, где спрятали их и что скоро вещи найдутся. Лишь изредка в дежурную часть приходили люди и очень неуверенно утверждали, что их обворовали.

В «кондуите» Михайленко насчитывались записи о нескольких сотнях жилищ. Обладая исключительной зрительной памятью, он каждый вечер «расшифровывал» одну запись. Съедал свой ужин из ресторана и ложился спать в камере. Майор милиции Гузин терпеливо выслушивал сетования Михайленко, который считал, что его никогда бы не поймали, если бы не та самая коварная болезнь, и «закреплял доказательную базу». Но где-то после 120-й обворованной им квартиры Александр Григорьевич сказал преступнику, что он требует сдать спрятанные драгоценности. Немного сопротивляясь, Михайленко сказал, что сделает это ближайшей ночью. И настоял: только ночью.

Каково же было удивление следователя, когда он узнал, что ехать придётся на кладбище. Дабы не допустить побега, заказали мощный караул и повезли Михайленко на погост. Ночь выдалась очень тёмной, дождливой. Как только зашли на кладбище, разразилась настоящая гроза. Тем не менее вор безошибочно привёл милиционеров к нужной могиле. Вскоре промокшие до ниток сотрудники нашли свёрток, в котором хранилось свыше килограмма золотых перстней, серёг, колец, часов…

…Седьмой отдел создавался на короткий период, но просуществовал почти девять лет. Вот результаты его работы только за один год. В суд было отправлено 114 уголовных дел на 290 обвиняемых, которые совершили 1108 преступлений. Следственным путём самостоятельно и во взаимодействии с другими подразделениями было раскрыто 596 преступлений, дополнительно привлечён к уголовной ответственности 41 обвиняемый из числа лиц, систематически занимающихся приобретением и сбытом имущества, заведомо добытого преступным путём.

В начале 80-х годов на борьбу с квартирными кражами была поднята вся московская милиция, которой при активной помощи общественности удалось максимально уменьшить этот вид преступлений и утвердить принцип: «Мой дом — моя крепость».

Владимир ГАЛАЙКО, фото из открытых источников