НОТА «ЛЯ» — ДО ПОТОЛКА
В гостях у «Петровки, 38» актёр театра и кино, кинорежиссёр, народный артист России Александр Панкратов-Чёрный.ИСТОКИ
—Моего деда, Якова Токарёва, в 1927 году из Петербурга сослали в Сибирь, в Алтайский край. Он был царский офицер, служил в охране царя в Петербурге, отвечал за «безопасность путешествия» по парадной золотой лестнице Зимнего дворца, которая вела в апартаменты, где государь император принимал дипломатов. В роду были все офицеры-казаки, по материнской линии — донские, по отцовской — черниговские. Дед воспитывал меня, как казака, вожжами порол за каждую погрешность. Но вожжи ещё ничего, вот когда под руку попадалась уздечка с железными удилами, тогда — пиши пропало! Благодаря бабушке Аннушке в пять лет я уже неплохо читал и писал стихи, а дед вожжами отучал меня от сочинительства. Позже, когда я поступил в театральное училище, он сказал – «от щелкопёрства отвёл, а от сцены не удалось, в артисты пошёл, надо же так низко пасть».
У деда с бабушкой Аннушкой было шестеро детей — троих расстреляли, трое отсидели в сталинских лагерях, даже пройдя войну в штрафных батальонах, они отсиживали эти сроки после войны. Мой дядя Терентий, старший брат мамы, сидел на Колыме вместе с гениальным артистом Георгием Степановичем Жжёновым. Когда я стал студентом-актёром и он узнал, что Терентий Токарёв мой родной дядя, он меня очень оберегал. Во всяком случае, бедному актёру-студенту дядя Жора всегда отстёгивал энную сумму и никогда не брал её назад. В своё время актёр был благодарен дяде, старожилу лагеря, который ему помогал, когда тот туда попал в 38-летнем возрасте.
Я родился в бедной многодетной семье, в которой дети не знали, что такое чувство сытости. Отец хотя и вернулся с войны живым, но в 1952 году скончался от старых ран, мать выбивалась из сил и едва сводила концы с концами. Она прошла всю войну, служила в железнодорожных войсках, была контужена, отмечена многими наградами и медалями. После войны работала бригадиром разнорабочих на стройке. В 1959 году, когда мне исполнилось 10 лет, мы переехали с Алтайского края в Кемеровскую область к её тёте Марии, моей двоюродной бабушке, которая также отсидела в лагерях на Колыме, золото отмывала, стала инвалидом — её практически расплющило вагонеткой. Получив компенсацию за безвинно отсиженные годы, позже она уехала жить в Среднюю Азию. В Туркмении, в Ашхабаде есть мемориальная доска на детском доме. «Дом построен на средства Марии Алексеевны Козловой». Она благотворительно построила этот дом и работала при нём нянечкой.
Чаяния матери о военной карьере для меня разбились в дребезги, когда я объявил, что поеду учиться на актёра. Мама стала меня убеждать, что военное дело выгодное, «кормёжка и одёжка казённая, на себя посмотри, ты у меня же страшненький, а за офицерами всегда симпатичные девчонки ухлёстывают, глядишь, и у тебя жизнь образуется». Верила в меня только сестра Зиночка, она-то и устроила мой побег из дома в театральное училище. Я прекрасно понимал, что поступи я в театральное училище, помогать мне будет некому, надо научиться рассчитывать только на самого себя.
На экзамене читал Пушкина, но педагог по речи забраковала моё выступление, увидела неуважение к поэтическому пространству в прочтении «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя». Но я сказал, что у нас в Сибири это обычное явление природы. Спас меня Георгий Яворовский, директор театрального училища, куда я поступал. Он сжалился надо мной, потому что, как оказалось, мы земляки и он тоже отсидел в лагерях на Алтае. Так я стал студентом.
Я был жаден до учёбы. До этого я ни разу не был в театре. Первый раз увидел постановку Ярославского театра, который там гастролировал. Параллельно ходил в поэтическую секцию, и за два года стал самым модным студенческим поэтом. Сначала поэт Лев Ошанин обратил на меня внимание, а затем на Всероссийском семинаре поэтов — классик советской поэзии Павел Антокольский. Я о себе возомнил невесть что и ушёл из театрального на филологический факультет. А в 1967 году меня исключают из института без права поступления в другие высшие учебные заведения. Я посвятил стихотворение советскому поэту-фронтовику Павлу Когану и сразу попал в разряд антисоветчиков. В кошмарном сне сложно было представить что будет, когда я попадусь на глаза маме — вся семья была из ссыльных, и я попал под ту же метлу… Устроился поближе к литературе — подметал улицу Нижнего Новгорода на Почтовом спуске, где находился дом-музей Пешкова, в котором прошло детство Горького. За этой работой меня и встретили педагоги из театрального училища, они-то меня и восстановили.
Кино
В 1969 году, окончив актёрский факультет Горьковского театрального училища, Александр с успехом работал актёром Пензенского драматического театра. А в 1976 году закончил режиссёрский факультет ВГИКа (мастерскую Ефима Дзигана). Кстати, именно во ВГИКе родилась приставка к его фамилии — Чёрный, которой он обязан цвету своих волос и тому, что на курсе у него оказался однофамилец.
— Во ВГИКе в процессе учебы я был удостоен 18 призов на всевозможных кинофестивалях, конкурсах и единственный от двух мастерских был направлен на работу на Мосфильм.
Мой кинодебют состоялся в фильме Андрея Кончаловского «Сибириада». Познакомил нас мой однокурсник Володя Грамматиков. Кончаловский был тогда членом жюри на Международном кинофестивале в Мангейме, где увидел мою курсовую работу — короткометражный фильм «Урок», за который я получил серебряный приз. Он пригласил меня вторым кинорежиссёром на «Сибириаду». Фильм делался под заказ политбюро о нефтяниках. Я должен был лететь на выбор натуры в Тобольск. Но на пути оказался в армии, в Таманской дивизии, 406-ом парадно-показном полку. Муштра жуткая, был пулемётчиком, продолжил службу в разведроте…
Я ждал своих режиссёрских воплощений на экране, но легенды кинематографа Алов, Наумов и Райзман так и не запускали мои сценарии, хоть пробивал их мой педагог Дзиган. Оказалось, некоторые не могли пережить, что я привольно живу в кинематографе, тормозили процесс и мои диссидентские стишки. Временно назначают руководить объединением Марлена Хуциева, и Дзигану удаётся продвинуть «друга Понкратыча», как он меня назвал. Тогда я понял, что после «Похождения графа Невзорова» (1982) мне не дадут ничего снимать в кино, и я опять переключился на театр.
Я ощущал на себе постоянные чиновничьи препоны. Не дали снять фильм «Иммигранты» по повести Алексея Толстого в Голливуде, я реально сидел без работы, мыл трамвайные вагоны в трамвайном депо и в таксопарке, на что-то надо было жить. Потом родился сын… Снял свой третий фильм «Салон красоты», который получил приз как самый прокатный фильм.
В 1998 году Кончаловский меня ввёл в комиссию при Госкино рецензировать сценарии молодых сценаристов. Мне попадается сценарий «Идиот-90» в стиле Гайдая, но я увидел трагифарс в этой картине, и назвал её «Система ниппель». За неё получил Гран-при на кинофестивале. Но Ельцин расценил картину, как «удар по нашей демократии». Фильм не пропустили. Я бросил режиссуру, стал сниматься и актёрствую до сих пор.
Однако настоящая популярность приходит к актёру только через несколько лет. В 1983 году он снялся в фильме «Мы из джаза». Работу в фильме считает своей самой любимой ролью. Там он впервые получил от своего сокурсника Карена Шахназарова возможность выступить во всём блеске своего комедийного дарования и был представлен зрителю как музыкальный актёр, хотя таковым на самом деле не являлся. Пел за него известный кинооператор Владимир Шевцик, который настолько тембрально поймал интонацию, что все посчитали, что поёт сам актёр.
— Елена Образцова, мой хороший друг, на этот счёт говорила: «У тебя нота «ля» висит до потолка, в смысле «высокая», значит, знаешь ноты!».
Я уже больше 20 лет режиссурой не занимаюсь, но мне приносят кипу сценариев: и как для режиссёра, и как для актёра. Очень мало интересного. Сценарии не пишу — это скучно для меня, а драматургия, на мой взгляд, куда-то ушла…
Что происходит у меня сейчас на театральных подмостках? Я участвую в двух антрепризных спектаклях. Один — в Санкт-Петербурге, другой — в Москве. Это две комедии. Первая — «Заложники любви». А вторая «Любовь — не картошка, не выбросишь в окошко!». Мы там играем вместе с Ниночкой Усатовой. Третья антреприза в трагикомедийном жанре. Там речь идёт о двух старушках-блокадницах, которых пытаются выселить из квартиры, а я играю роль бомжа — бывшего прапорщика в отставке.
Поэзия
— Стихи я стал писать как-то очень странно. Наверное, всегда нужен человеку эмоциональный стресс, чтобы к чему-то подвинуться, даже если этот человек — ребёнок. В детстве я неровно дышал к своей однокласснице Лидочке, а она испытывала ко мне жалость — я был щупленький, маленький и конопатый, бабы говорили в деревне — «курами засиженный». Лидочка подкармливала меня, в парту подкладывала пирожки. Гармонист Ваня Сидоров увидел такое и сочинил злые частушки в мой адрес. Но сделал доброе дело, благодаря ему я стал писать стихи. До этого случая никогда этого не делал. Собрал весь фольклор и написал сатирический памфлет. Образованность мучила… Там было всё «на французском»… Бабушка тогда посоветовала больше такое не писать, и я стал сочинять о природе, людях, любви, нежности, о России. В 60-х годах, будучи школьником, я уже писал стихи, которые даже печатались в журналах и газетах.
В 1996 году был выпущен отдельным изданием мой сборник лирики «Шаги к стихам», в Америке — сборник «Избранное» с предисловием Бэллы Ахмадулиной. Во Франции вышла книга «Хочу сказать», которая была удостоена премии Ксении Блаженной Петербургской, после чего меня приняли в Ассоциацию союза писателей Европы.
Храм Христа Спасителя, кстати, моими стихами открывался. Был конкурс. Патриарх Алексий II определил мои стихи, как молитву. Сводным хором дирижировал Владимир Минин, симфоническим оркестром — Владимир Федосеев, а Иосиф Кобзон пел: «Господи, дай же нам волю, рощу с берёзовым соком, песню с печалью и болью, с птицей, парящей высоко. Господи, дай же нам волю». Музыку к моим стихам написала композитор Луиза Хмельницкая, старшая сестра актёра Бориса Хмельницкого.
Благотворительность
— Для меня всегда было главным — поддерживать тех, кто в этом нуждается. Ведь и меня в своё время поддержали многие из тех, кого уже нет в живых, и те, кто остаётся и сейчас рядом.
Я много ездил по госпиталям, когда шла война в Афганистане, в Чечне. Мы с великой актрисой, блокадницей Любовью Соколовой поднимали настроение и дух бойцам. Тяжело было, зрелище не для слабонервных людей. «Он не видел ордена и медали, их ему, убитому, после смерти дали. Автомат захлёбывался и дрожал, а он падал в камни и бежал, бежал… Он об этом помнил и спешил, спешил и совсем не думал, что совсем не жил…» — это стихотворение я посвятил молодому 21-летнему юноше, связисту, руки которого я держал, когда он умирал.
Мы бывали также в Южной Осетии, в городе Цхинвал. От нашего фонда памяти Евдокимова строится детский медицинский центр.
Личное
Жена моя — киновед Юлия Монахова, дочь известного кинооператора Владимира Монахова, который с Бондарчуком «Судьбу человека» снимал. Она — очаровательный человечек, болгарка, но российского разлива. Из города Болгары, что под Одессой. Сын Владимир закончил ГИТИС, знает всё о рок-н-ролле, пишет тексты на английском языке, сам поёт, у него своя музыкальная группа. Ездил в США, Канаду, выступал там перед местными студентами. Принимали на ура! А у нас, в России, он сам поставил трагический спектакль «Выход есть», с одним актёром на сцене.
Самые грандиозные планы на данный момент — достроить дачный дом и отдыхать в нём.
Айрин ДАШКОВА,
фото Николая ГОРБИКОВА, шарж Николая РАЧКОВА
—Моего деда, Якова Токарёва, в 1927 году из Петербурга сослали в Сибирь, в Алтайский край. Он был царский офицер, служил в охране царя в Петербурге, отвечал за «безопасность путешествия» по парадной золотой лестнице Зимнего дворца, которая вела в апартаменты, где государь император принимал дипломатов. В роду были все офицеры-казаки, по материнской линии — донские, по отцовской — черниговские. Дед воспитывал меня, как казака, вожжами порол за каждую погрешность. Но вожжи ещё ничего, вот когда под руку попадалась уздечка с железными удилами, тогда — пиши пропало! Благодаря бабушке Аннушке в пять лет я уже неплохо читал и писал стихи, а дед вожжами отучал меня от сочинительства. Позже, когда я поступил в театральное училище, он сказал – «от щелкопёрства отвёл, а от сцены не удалось, в артисты пошёл, надо же так низко пасть».
У деда с бабушкой Аннушкой было шестеро детей — троих расстреляли, трое отсидели в сталинских лагерях, даже пройдя войну в штрафных батальонах, они отсиживали эти сроки после войны. Мой дядя Терентий, старший брат мамы, сидел на Колыме вместе с гениальным артистом Георгием Степановичем Жжёновым. Когда я стал студентом-актёром и он узнал, что Терентий Токарёв мой родной дядя, он меня очень оберегал. Во всяком случае, бедному актёру-студенту дядя Жора всегда отстёгивал энную сумму и никогда не брал её назад. В своё время актёр был благодарен дяде, старожилу лагеря, который ему помогал, когда тот туда попал в 38-летнем возрасте.Я родился в бедной многодетной семье, в которой дети не знали, что такое чувство сытости. Отец хотя и вернулся с войны живым, но в 1952 году скончался от старых ран, мать выбивалась из сил и едва сводила концы с концами. Она прошла всю войну, служила в железнодорожных войсках, была контужена, отмечена многими наградами и медалями. После войны работала бригадиром разнорабочих на стройке. В 1959 году, когда мне исполнилось 10 лет, мы переехали с Алтайского края в Кемеровскую область к её тёте Марии, моей двоюродной бабушке, которая также отсидела в лагерях на Колыме, золото отмывала, стала инвалидом — её практически расплющило вагонеткой. Получив компенсацию за безвинно отсиженные годы, позже она уехала жить в Среднюю Азию. В Туркмении, в Ашхабаде есть мемориальная доска на детском доме. «Дом построен на средства Марии Алексеевны Козловой». Она благотворительно построила этот дом и работала при нём нянечкой.
Чаяния матери о военной карьере для меня разбились в дребезги, когда я объявил, что поеду учиться на актёра. Мама стала меня убеждать, что военное дело выгодное, «кормёжка и одёжка казённая, на себя посмотри, ты у меня же страшненький, а за офицерами всегда симпатичные девчонки ухлёстывают, глядишь, и у тебя жизнь образуется». Верила в меня только сестра Зиночка, она-то и устроила мой побег из дома в театральное училище. Я прекрасно понимал, что поступи я в театральное училище, помогать мне будет некому, надо научиться рассчитывать только на самого себя.
На экзамене читал Пушкина, но педагог по речи забраковала моё выступление, увидела неуважение к поэтическому пространству в прочтении «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя». Но я сказал, что у нас в Сибири это обычное явление природы. Спас меня Георгий Яворовский, директор театрального училища, куда я поступал. Он сжалился надо мной, потому что, как оказалось, мы земляки и он тоже отсидел в лагерях на Алтае. Так я стал студентом.
Я был жаден до учёбы. До этого я ни разу не был в театре. Первый раз увидел постановку Ярославского театра, который там гастролировал. Параллельно ходил в поэтическую секцию, и за два года стал самым модным студенческим поэтом. Сначала поэт Лев Ошанин обратил на меня внимание, а затем на Всероссийском семинаре поэтов — классик советской поэзии Павел Антокольский. Я о себе возомнил невесть что и ушёл из театрального на филологический факультет. А в 1967 году меня исключают из института без права поступления в другие высшие учебные заведения. Я посвятил стихотворение советскому поэту-фронтовику Павлу Когану и сразу попал в разряд антисоветчиков. В кошмарном сне сложно было представить что будет, когда я попадусь на глаза маме — вся семья была из ссыльных, и я попал под ту же метлу… Устроился поближе к литературе — подметал улицу Нижнего Новгорода на Почтовом спуске, где находился дом-музей Пешкова, в котором прошло детство Горького. За этой работой меня и встретили педагоги из театрального училища, они-то меня и восстановили.
Кино
В 1969 году, окончив актёрский факультет Горьковского театрального училища, Александр с успехом работал актёром Пензенского драматического театра. А в 1976 году закончил режиссёрский факультет ВГИКа (мастерскую Ефима Дзигана). Кстати, именно во ВГИКе родилась приставка к его фамилии — Чёрный, которой он обязан цвету своих волос и тому, что на курсе у него оказался однофамилец.
— Во ВГИКе в процессе учебы я был удостоен 18 призов на всевозможных кинофестивалях, конкурсах и единственный от двух мастерских был направлен на работу на Мосфильм.
Мой кинодебют состоялся в фильме Андрея Кончаловского «Сибириада». Познакомил нас мой однокурсник Володя Грамматиков. Кончаловский был тогда членом жюри на Международном кинофестивале в Мангейме, где увидел мою курсовую работу — короткометражный фильм «Урок», за который я получил серебряный приз. Он пригласил меня вторым кинорежиссёром на «Сибириаду». Фильм делался под заказ политбюро о нефтяниках. Я должен был лететь на выбор натуры в Тобольск. Но на пути оказался в армии, в Таманской дивизии, 406-ом парадно-показном полку. Муштра жуткая, был пулемётчиком, продолжил службу в разведроте…
Я ждал своих режиссёрских воплощений на экране, но легенды кинематографа Алов, Наумов и Райзман так и не запускали мои сценарии, хоть пробивал их мой педагог Дзиган. Оказалось, некоторые не могли пережить, что я привольно живу в кинематографе, тормозили процесс и мои диссидентские стишки. Временно назначают руководить объединением Марлена Хуциева, и Дзигану удаётся продвинуть «друга Понкратыча», как он меня назвал. Тогда я понял, что после «Похождения графа Невзорова» (1982) мне не дадут ничего снимать в кино, и я опять переключился на театр.
Я ощущал на себе постоянные чиновничьи препоны. Не дали снять фильм «Иммигранты» по повести Алексея Толстого в Голливуде, я реально сидел без работы, мыл трамвайные вагоны в трамвайном депо и в таксопарке, на что-то надо было жить. Потом родился сын… Снял свой третий фильм «Салон красоты», который получил приз как самый прокатный фильм.
В 1998 году Кончаловский меня ввёл в комиссию при Госкино рецензировать сценарии молодых сценаристов. Мне попадается сценарий «Идиот-90» в стиле Гайдая, но я увидел трагифарс в этой картине, и назвал её «Система ниппель». За неё получил Гран-при на кинофестивале. Но Ельцин расценил картину, как «удар по нашей демократии». Фильм не пропустили. Я бросил режиссуру, стал сниматься и актёрствую до сих пор.
Однако настоящая популярность приходит к актёру только через несколько лет. В 1983 году он снялся в фильме «Мы из джаза». Работу в фильме считает своей самой любимой ролью. Там он впервые получил от своего сокурсника Карена Шахназарова возможность выступить во всём блеске своего комедийного дарования и был представлен зрителю как музыкальный актёр, хотя таковым на самом деле не являлся. Пел за него известный кинооператор Владимир Шевцик, который настолько тембрально поймал интонацию, что все посчитали, что поёт сам актёр.
— Елена Образцова, мой хороший друг, на этот счёт говорила: «У тебя нота «ля» висит до потолка, в смысле «высокая», значит, знаешь ноты!».
Я уже больше 20 лет режиссурой не занимаюсь, но мне приносят кипу сценариев: и как для режиссёра, и как для актёра. Очень мало интересного. Сценарии не пишу — это скучно для меня, а драматургия, на мой взгляд, куда-то ушла…
Что происходит у меня сейчас на театральных подмостках? Я участвую в двух антрепризных спектаклях. Один — в Санкт-Петербурге, другой — в Москве. Это две комедии. Первая — «Заложники любви». А вторая «Любовь — не картошка, не выбросишь в окошко!». Мы там играем вместе с Ниночкой Усатовой. Третья антреприза в трагикомедийном жанре. Там речь идёт о двух старушках-блокадницах, которых пытаются выселить из квартиры, а я играю роль бомжа — бывшего прапорщика в отставке.
Поэзия
— Стихи я стал писать как-то очень странно. Наверное, всегда нужен человеку эмоциональный стресс, чтобы к чему-то подвинуться, даже если этот человек — ребёнок. В детстве я неровно дышал к своей однокласснице Лидочке, а она испытывала ко мне жалость — я был щупленький, маленький и конопатый, бабы говорили в деревне — «курами засиженный». Лидочка подкармливала меня, в парту подкладывала пирожки. Гармонист Ваня Сидоров увидел такое и сочинил злые частушки в мой адрес. Но сделал доброе дело, благодаря ему я стал писать стихи. До этого случая никогда этого не делал. Собрал весь фольклор и написал сатирический памфлет. Образованность мучила… Там было всё «на французском»… Бабушка тогда посоветовала больше такое не писать, и я стал сочинять о природе, людях, любви, нежности, о России. В 60-х годах, будучи школьником, я уже писал стихи, которые даже печатались в журналах и газетах.
В 1996 году был выпущен отдельным изданием мой сборник лирики «Шаги к стихам», в Америке — сборник «Избранное» с предисловием Бэллы Ахмадулиной. Во Франции вышла книга «Хочу сказать», которая была удостоена премии Ксении Блаженной Петербургской, после чего меня приняли в Ассоциацию союза писателей Европы.
Храм Христа Спасителя, кстати, моими стихами открывался. Был конкурс. Патриарх Алексий II определил мои стихи, как молитву. Сводным хором дирижировал Владимир Минин, симфоническим оркестром — Владимир Федосеев, а Иосиф Кобзон пел: «Господи, дай же нам волю, рощу с берёзовым соком, песню с печалью и болью, с птицей, парящей высоко. Господи, дай же нам волю». Музыку к моим стихам написала композитор Луиза Хмельницкая, старшая сестра актёра Бориса Хмельницкого.
Благотворительность
— Для меня всегда было главным — поддерживать тех, кто в этом нуждается. Ведь и меня в своё время поддержали многие из тех, кого уже нет в живых, и те, кто остаётся и сейчас рядом.
Я много ездил по госпиталям, когда шла война в Афганистане, в Чечне. Мы с великой актрисой, блокадницей Любовью Соколовой поднимали настроение и дух бойцам. Тяжело было, зрелище не для слабонервных людей. «Он не видел ордена и медали, их ему, убитому, после смерти дали. Автомат захлёбывался и дрожал, а он падал в камни и бежал, бежал… Он об этом помнил и спешил, спешил и совсем не думал, что совсем не жил…» — это стихотворение я посвятил молодому 21-летнему юноше, связисту, руки которого я держал, когда он умирал.
Мы бывали также в Южной Осетии, в городе Цхинвал. От нашего фонда памяти Евдокимова строится детский медицинский центр.
Личное
Жена моя — киновед Юлия Монахова, дочь известного кинооператора Владимира Монахова, который с Бондарчуком «Судьбу человека» снимал. Она — очаровательный человечек, болгарка, но российского разлива. Из города Болгары, что под Одессой. Сын Владимир закончил ГИТИС, знает всё о рок-н-ролле, пишет тексты на английском языке, сам поёт, у него своя музыкальная группа. Ездил в США, Канаду, выступал там перед местными студентами. Принимали на ура! А у нас, в России, он сам поставил трагический спектакль «Выход есть», с одним актёром на сцене.
Самые грандиозные планы на данный момент — достроить дачный дом и отдыхать в нём.
Айрин ДАШКОВА,
фото Николая ГОРБИКОВА, шарж Николая РАЧКОВА