ПОИСК СОКРОВИЩ
Звонок из музея
Утро 25 апреля 1927 года. Дежурный по Московскому уголовному розыску Н. Безруков, закончив составлять суточный рапорт, сказал своему помощнику:
 |
| Неизвестные сотрудники уголовного розыска 1930х годов |
— Ну, дружище, всё, что могло произойти за наше дежурство, произошло. Иду на доклад, а потом спать.
Его прервал телефонный звонок. Безруков, сняв трубку, услышал взволнованный мужской голос.
— Спокойнее, спокойнее, гражданин, — попросил он. — Говорите по порядку: кто звонит, откуда, что случилось?
— Вас беспокоит заместитель учёного секретаря Музея изящных искусств, что на Волхонке. У нас огромное несчастье: украдены уникальные полотна западных мастеров. Их стоимость около миллиона рублей золотом…
— Ничего не трогать. Никого не впускать. Сами оставайтесь на месте. Мы скоро будем…
Через несколько минут милицейская машина затормозила у ворот музея. Вслед за сотрудниками МУРа прибыли работники ОГПУ СССР и Центророзыска НКВД РСФСР. Осмотр места происшествия, предварительный опрос служащих музея позволили сделать следующие предположения. Преступник или преступники проникли в здание и вынесли картины через второе от входа окно, расположенное на уровне среднего мужского роста. Для этого требовалось лишь разбить стекло и, просунув руку, открыть щеколду. Расследование осложнялось тем, что один из технических работников музея, увидев в вестибюле осколки, решил, что это дело рук хулиганов, смёл всё в кучу и выбросил в мусорный ящик. Туда же попали обрывки женского белья и носовой платок, обнаруженные тут же, под скамьёй у разбитого окна. Сплоховал и заместитель учёного секретаря музея, звонивший в МУР. За подрамником одной из похищенных картин он нашёл записку, оставленную преступником. Вместо того, чтобы не прикасаться к ней до приезда милиции — на записке могли быть отпечатки пальцев, — заместитель ученого секретаря пустил её по рукам, показывал всем сотрудникам музея.
Видимо, преступник действовал по заранее намеченному плану. Он взял лучшие полотна. Из Голландского зала исчез «Христос» Рембрандта (XVII век), из Итальянского — «Се человек» Тициана (XVI век), «Святое семейство» Корреджио (XIII век), «Бичевание Христа», приписываемое Пизано (также XIII век) и «Иоанн Богослов» Карло Дольчи (XVII век). Две первые картины были варварски вырезаны из подрамников.
Экспертиза
Обратились к экспертизе. В научно-техническом отделе Главного управления милиции НКВД тщательно исследовали осколки оконного стекла, но отпечатков пальцев, пригодных для идентификации, на них не обнаружили. Во многом были виноваты сотрудники музея, которые нарушили обстановку места преступления. С другой стороны, сложность заключалась в том, что преступник оказался опытным и предусмотрительным. На предметах женского туалета, найденных у окна, эксперты обнаружили мелкие стеклянные осколки. Значит, преступник обернул руки тряпками, оберегая пальцы от порезов и боясь оставить отпечатки.
С нетерпением ожидали работники розыска заключения экспертов, исследовавших записку. Химическим карандашом на почтовом листе бумаги с помощью линейки стилизованным шрифтом на церковно-славянском языке были выведены: «Христос мертвъ бысть смертию жизнь оживися».
Записку изучали три экспертных комиссии: художественно-каллиграфическая, психиатрическая и религиоведческая. Первая пришла к выводу, что автор записки старался скрыть свою индивидуальность (об этом говорили штрихи букв, выполненные с помощью линейки). Кроме того, этот человек, вероятно, имел художественный вкус — им похищены самые ценные картины. По мнению психиатров, записку написал молодой или ближе к среднему возрасту человек, интеллектуально развитый. Наконец, религиоведческая экспертиза при участии митрополита Московского установила, что автор записки владеет знанием пасхально-церковных песнопений.
Начало
Осмотр места происшествия и материалы экспертизы вызвали у работников розыска оживлённые споры. Одни считали, что преступника надо искать в религиозной среде, другие — в среде фанатиков и психопатов. Третьи утверждали, что похитителей картин можно найти только среди лиц, принадлежащих к кругам работников искусства. Четвёртые полагали, что всё это — дело рук матёрых уголовных преступников.
Выслушав все точки зрения, начальник МУРа В.В. Емельянов принял решение работать над всеми версиями одновременно, с охватом не только Москвы, но и других городов. Разумеется, объектом самого пристального внимания стали работники музея. Но всё было тщетно, преступник как в воду канул.
Через какое-то время из негласных источников поступила информация, что приехавший в Москву киевский вор Рудько, по кличке Корзубый, в своё время похитивший бриллианты, украшавшие икону Иверской часовни в Москве, может иметь отношение и к краже картин. Однако, когда Рудько задержали, выяснилось, что он намеревался обокрасть не Музей изящных искусств, а фабрику Московского ювелирного товарищества.
Наконец довольно обнадёживающие сведения поступили из Астраханского уголовного розыска. В сообщении говорилось о том, что в марте 1927 года бывший московский вор Якобсон собирался выехать в столицу для того, чтобы совершить кражу в одном из музеев. О Якобсоне было известно, что ещё в 1925 году он вступил в сговор с одним иностранным дипкурьером, которому обещал за крупную сумму денег похитить для него несколько картин из Третьяковской галереи. Как потом выяснилось, вор отказался от своего замысла потому, что дипкурьер внезапно уехал и обратно не вернулся. «А может, он нашёл нового покупателя?» — подумали в Москве и занялись Якобсоном. Однако выезжавшая в Астрахань оперативная группа МУРа возвратилась ни с чем.
И тут свершилось неожиданное — нашлась одна из похищенных картин.
Четыре месяца спустя
В августе 1927 года проживающий в Москве итальянец Лопайне через городского посыльного получил письмо и посылку, в которой находилась картина «Бичевание Христа». Письмо было отпечатано на пишущей машинке и заканчивалось подписью «Братья Плятер». Автор письма предлагал итальянцу купить полотно Пизано, добавляя, что он сам с большим трудом приобрёл этот шедевр родоначальника итальянской живописи, но готов уступить эту реликвию, чтобы картина вернулась на свою родину — в Италию…
После этого состоялось несколько телефонных разговоров, из содержания которых итальянец смог убедиться, что его собеседник, один из «братьев Плятеров», достаточно хорошо осведомлён о его прошлом и настоящем. Звонивший пытался убедить Лопайне в подлинности картины, отсутствии какой-либо провокации с его стороны и обоюдной выгодности предлагаемой сделки.
Но итальянец колебался. Ему, конечно, хотелось приобрести картину, но он боялся возможной провокации, в результате которой могло вскрыться его, мягко говоря, контрреволюционное прошлое: во время Гражданской войны он состоял офицером в одной из частей колчаковской армии. В результате он всё же решил не рисковать, через итальянскую миссию в Москве сообщил о случившемся в милицию и передал картину Пизано в распоряжение советских властей.
Итак, одна картина возвращена. Но где же остальные, и кто стоит за этими «братьями»? Работа по установлению лиц, причастных к краже, получила новый импульс, однако оперативно-розыскные мероприятия, проводимые ОГПУ, Центророзыском и МУРом, положительных результатов не давали. Не помогло и газетное объявление, в котором Наркомпрос и Наркомвнудел РСФСР обещали «крупную денежную награду тому лицу, которое окажет содействие в розыске картин».
Разговор на бегах
Прошло три года. Интерес к поиску похищенных картин несколько ослаб. Ударная группа по борьбе с бандитизмом при Оперотделе ОГПУ, которая изначально отвечала за «агентурно-розыскную разработку» по этому делу, благополучно передала все материалы в МУР, но и там уже потеряли всякую надежду на успех, полагая, что картины «уплыли» за границу или их похититель умер.
За это время в Московском уголовном розыске, как и во всей столичной милиции, произошли значительные изменения. Сюда пришли новые руководители и сотрудники, а начальником МУРа стал опытный чекист, способный криминалист Ф.П. Фокин. Внимательно проанализировав дело о краже сокровищ, он пришёл к выводу, что преступление совершено одним человеком, а не группой, как предполагали некоторые. Поэтому преступнику легко было скрыть свою тайну. Розыск картин активизировали.
И вот, в начале сентября 1931 года от одного из оперативных источников в МУР поступила информация об интересном разговоре, состоявшемся на трибуне Московского ипподрома. Один из завсегдатаев бегов, некто Федорович, проиграв крупную сумму денег, сказал своему партнёру:
— Подожди, сейчас у меня денег нет, но я знаю, где их достать.
— А какие гарантии? — спросил выигравший.
— Обязательство Наркомпроса и НКВД, — многозначительно ответил Федорович.
Фокин, которому доложили об этом оперативном сигнале, предположил, что речь могла идти как раз о вознаграждении за помощь в розыске похищенных картин. Фигурантом заинтересовались. Федорович оказался служащим Народного комиссариата почт и телеграфов. Человек культурный и образованный, частенько посещавший церковь. В числе его близких друзей был художник Кокарев, который, правда, в момент кражи картин находился в заключении.
После обстоятельной проверки Фокин решил вызвать Федоровича на Петровку. Беседа продолжалась несколько часов.
— Что вам известно о похищенных из Музея изящных искусств картинах? — спросил под конец Фокин.
Федорович смутился, но через несколько секунд ответил:
— О них я слышал от одного человека, но его уже нет в живых.
— А кто он и давно ли умер?
— Вы о нём, наверное, знаете: это бывший московский вор, который последние годы жил в Астрахани, но фамилию его я забыл.
Федорович явно намекал на Якобсона. Когда же его спросили, где и при каких обстоятельствах он познакомился с этим человеком, Федорович так запутался, что не мог свести концы с концами.
— Придётся вас допросить, но уже под протокол, — сказал в заключение Фокин.
Развязка
Допрос поручили опытнейшему следователю, старшему уполномоченному 7-го отделения МУРа Кочубинскому.
— Лично мне неизвестно, где находятся картины, — заявил Федорович. — Но мой друг, художник Кокарев, который сейчас находится в местах лишения свободы, однажды дал мне понять, что знает, где они могут быть.
Заметив заинтересованность сотрудника МУРа, Федорович попросил дать ему возможность встретиться с Кокаревым, чтобы склонить его к откровенному разговору с работниками милиции, однако в просьбе ему отказали. Тем не менее Кокарева затребовали этапом в Москву. Когда же Федоровичу, остававшемуся на свободе, стало известно об этом, он тут же сделал новое заявление, смысл которого заключался в том, что какой-то неизвестный прислал ему письмо и план с указанием местонахождения картин.
И вот ранним сентябрьским утром 1931 года группа сотрудников МУРа, вооружённых лопатами и планом, представленным Федоровичем, направляется в Покровское-Стрешнево. На территории заброшенного армейского полигона начались раскопки. В одной из насыпей, где раньше размещался военный пост, на глубине 40 сантиметров довольно быстро обнаружили большую жестяную коробку. В ней лежали два полотна: «Иоанн Богослов» Карла Дольчи и «Святое семейство» Корреджо. Других картин в коробке не оказалось.
Через какое-то время Федорович вновь вышел на связь и сообщил, что ему позвонил тот же неизвестный и предложил получить на почте письмо «до востребования», в котором имеется план захоронения других картин.
…Малинский район Московской области. Неглубокая канава в полутора километрах от местечка Ягличево. Метр за метром лопаты вгрызаются в землю. Однако, перекидав за день несколько тонн земли, оперативники уехали ни с чем. На второй день работа продолжилась. Выкопана полукилометровая траншея, а результатов опять нет. И только в глубоких осенних сумерках, когда люди уже падали от усталости, раздался радостный возглас:
— Есть, что-то есть!
Общими усилиями вытащили из земли металлический бак, плотно закрытый крышкой и промазанный краской. Когда оперативники вскрыли его, их радости не было предела — в баке лежали разыскиваемые картины…
Муровцы подозревали, что Федорович каким-то образом причастен к краже из музея, но у них не было прямых доказательств его вины, а логику к делу не подошьёшь. Ясность внёс доставленный из мест лишения свободы Кокарев. На допросе он показал, что ещё в 1924 году Федорович подбивал его на кражу этих самых картин, но тогда они так и не решились пойти на преступление. После этого Федорович был взят под стражу, а через несколько месяцев он предстал перед Особым совещанием при ОГПУ СССР.
* * *
Над раскрытием преступлений такого уровня часто трудятся десятки, а то и сотни сотрудников правоохранительных органов. Так произошло и в данном случае, о чём свидетельствуют десятки томов с оперативными материалами. В своём очерке автор, который в период описываемых событий работал экспертом в научно-техническом отделении МУРа, а в 1943 году в течение восьми месяцев даже возглавлял это легендарное управление, упоминает лишь Емельянова, Фокина и следователя Кочубинского. Других фамилий нет, и это правильно, потому что тогда очерк превратился бы в огромный список личного состава и мог потерять всякий «читабельный» вид. Одно плохо: ни автор, ни архивы не сохранили имени сыщика, получившего агентурное сообщение о разговоре на Московском ипподроме, с которого и началось раскрытие резонансного преступления. В этой связи напрашивается аналогия с армией. Если у военных: с одной стороны — Маршал Победы, а с другой — памятник Неизвестному Солдату, то в уголовном розыске в данном случае — это начальник МУРа и неизвестный сыщик. И хотя, каждый из них сделал всё, что от него зависело, пусть этот очерк будет памятником не только начальнику, но и «неизвестному сыщику».
Леонид РАССКАЗОВ
Его прервал телефонный звонок. Безруков, сняв трубку, услышал взволнованный мужской голос.
— Спокойнее, спокойнее, гражданин, — попросил он. — Говорите по порядку: кто звонит, откуда, что случилось?
— Вас беспокоит заместитель учёного секретаря Музея изящных искусств, что на Волхонке. У нас огромное несчастье: украдены уникальные полотна западных мастеров. Их стоимость около миллиона рублей золотом…
— Ничего не трогать. Никого не впускать. Сами оставайтесь на месте. Мы скоро будем…
 |
| Неизвестный оперативный сотрудник |
Видимо, преступник действовал по заранее намеченному плану. Он взял лучшие полотна. Из Голландского зала исчез «Христос» Рембрандта (XVII век), из Итальянского — «Се человек» Тициана (XVI век), «Святое семейство» Корреджио (XIII век), «Бичевание Христа», приписываемое Пизано (также XIII век) и «Иоанн Богослов» Карло Дольчи (XVII век). Две первые картины были варварски вырезаны из подрамников.
Экспертиза
Обратились к экспертизе. В научно-техническом отделе Главного управления милиции НКВД тщательно исследовали осколки оконного стекла, но отпечатков пальцев, пригодных для идентификации, на них не обнаружили. Во многом были виноваты сотрудники музея, которые нарушили обстановку места преступления. С другой стороны, сложность заключалась в том, что преступник оказался опытным и предусмотрительным. На предметах женского туалета, найденных у окна, эксперты обнаружили мелкие стеклянные осколки. Значит, преступник обернул руки тряпками, оберегая пальцы от порезов и боясь оставить отпечатки.
 |
| Корреджо. «Святое семейство» |
Записку изучали три экспертных комиссии: художественно-каллиграфическая, психиатрическая и религиоведческая. Первая пришла к выводу, что автор записки старался скрыть свою индивидуальность (об этом говорили штрихи букв, выполненные с помощью линейки). Кроме того, этот человек, вероятно, имел художественный вкус — им похищены самые ценные картины. По мнению психиатров, записку написал молодой или ближе к среднему возрасту человек, интеллектуально развитый. Наконец, религиоведческая экспертиза при участии митрополита Московского установила, что автор записки владеет знанием пасхально-церковных песнопений.
Начало
Осмотр места происшествия и материалы экспертизы вызвали у работников розыска оживлённые споры. Одни считали, что преступника надо искать в религиозной среде, другие — в среде фанатиков и психопатов. Третьи утверждали, что похитителей картин можно найти только среди лиц, принадлежащих к кругам работников искусства. Четвёртые полагали, что всё это — дело рук матёрых уголовных преступников.
Выслушав все точки зрения, начальник МУРа В.В. Емельянов принял решение работать над всеми версиями одновременно, с охватом не только Москвы, но и других городов. Разумеется, объектом самого пристального внимания стали работники музея. Но всё было тщетно, преступник как в воду канул.
Через какое-то время из негласных источников поступила информация, что приехавший в Москву киевский вор Рудько, по кличке Корзубый, в своё время похитивший бриллианты, украшавшие икону Иверской часовни в Москве, может иметь отношение и к краже картин. Однако, когда Рудько задержали, выяснилось, что он намеревался обокрасть не Музей изящных искусств, а фабрику Московского ювелирного товарищества.
Наконец довольно обнадёживающие сведения поступили из Астраханского уголовного розыска. В сообщении говорилось о том, что в марте 1927 года бывший московский вор Якобсон собирался выехать в столицу для того, чтобы совершить кражу в одном из музеев. О Якобсоне было известно, что ещё в 1925 году он вступил в сговор с одним иностранным дипкурьером, которому обещал за крупную сумму денег похитить для него несколько картин из Третьяковской галереи. Как потом выяснилось, вор отказался от своего замысла потому, что дипкурьер внезапно уехал и обратно не вернулся. «А может, он нашёл нового покупателя?» — подумали в Москве и занялись Якобсоном. Однако выезжавшая в Астрахань оперативная группа МУРа возвратилась ни с чем.
И тут свершилось неожиданное — нашлась одна из похищенных картин.
Четыре месяца спустя
В августе 1927 года проживающий в Москве итальянец Лопайне через городского посыльного получил письмо и посылку, в которой находилась картина «Бичевание Христа». Письмо было отпечатано на пишущей машинке и заканчивалось подписью «Братья Плятер». Автор письма предлагал итальянцу купить полотно Пизано, добавляя, что он сам с большим трудом приобрёл этот шедевр родоначальника итальянской живописи, но готов уступить эту реликвию, чтобы картина вернулась на свою родину — в Италию…
После этого состоялось несколько телефонных разговоров, из содержания которых итальянец смог убедиться, что его собеседник, один из «братьев Плятеров», достаточно хорошо осведомлён о его прошлом и настоящем. Звонивший пытался убедить Лопайне в подлинности картины, отсутствии какой-либо провокации с его стороны и обоюдной выгодности предлагаемой сделки.
Но итальянец колебался. Ему, конечно, хотелось приобрести картину, но он боялся возможной провокации, в результате которой могло вскрыться его, мягко говоря, контрреволюционное прошлое: во время Гражданской войны он состоял офицером в одной из частей колчаковской армии. В результате он всё же решил не рисковать, через итальянскую миссию в Москве сообщил о случившемся в милицию и передал картину Пизано в распоряжение советских властей.
Итак, одна картина возвращена. Но где же остальные, и кто стоит за этими «братьями»? Работа по установлению лиц, причастных к краже, получила новый импульс, однако оперативно-розыскные мероприятия, проводимые ОГПУ, Центророзыском и МУРом, положительных результатов не давали. Не помогло и газетное объявление, в котором Наркомпрос и Наркомвнудел РСФСР обещали «крупную денежную награду тому лицу, которое окажет содействие в розыске картин».
Разговор на бегах
Прошло три года. Интерес к поиску похищенных картин несколько ослаб. Ударная группа по борьбе с бандитизмом при Оперотделе ОГПУ, которая изначально отвечала за «агентурно-розыскную разработку» по этому делу, благополучно передала все материалы в МУР, но и там уже потеряли всякую надежду на успех, полагая, что картины «уплыли» за границу или их похититель умер.
За это время в Московском уголовном розыске, как и во всей столичной милиции, произошли значительные изменения. Сюда пришли новые руководители и сотрудники, а начальником МУРа стал опытный чекист, способный криминалист Ф.П. Фокин. Внимательно проанализировав дело о краже сокровищ, он пришёл к выводу, что преступление совершено одним человеком, а не группой, как предполагали некоторые. Поэтому преступнику легко было скрыть свою тайну. Розыск картин активизировали.
И вот, в начале сентября 1931 года от одного из оперативных источников в МУР поступила информация об интересном разговоре, состоявшемся на трибуне Московского ипподрома. Один из завсегдатаев бегов, некто Федорович, проиграв крупную сумму денег, сказал своему партнёру:
— Подожди, сейчас у меня денег нет, но я знаю, где их достать.
— А какие гарантии? — спросил выигравший.
— Обязательство Наркомпроса и НКВД, — многозначительно ответил Федорович.
Фокин, которому доложили об этом оперативном сигнале, предположил, что речь могла идти как раз о вознаграждении за помощь в розыске похищенных картин. Фигурантом заинтересовались. Федорович оказался служащим Народного комиссариата почт и телеграфов. Человек культурный и образованный, частенько посещавший церковь. В числе его близких друзей был художник Кокарев, который, правда, в момент кражи картин находился в заключении.
После обстоятельной проверки Фокин решил вызвать Федоровича на Петровку. Беседа продолжалась несколько часов.
— Что вам известно о похищенных из Музея изящных искусств картинах? — спросил под конец Фокин.
Федорович смутился, но через несколько секунд ответил:
— О них я слышал от одного человека, но его уже нет в живых.
— А кто он и давно ли умер?
— Вы о нём, наверное, знаете: это бывший московский вор, который последние годы жил в Астрахани, но фамилию его я забыл.
Федорович явно намекал на Якобсона. Когда же его спросили, где и при каких обстоятельствах он познакомился с этим человеком, Федорович так запутался, что не мог свести концы с концами.
— Придётся вас допросить, но уже под протокол, — сказал в заключение Фокин.
Развязка
Допрос поручили опытнейшему следователю, старшему уполномоченному 7-го отделения МУРа Кочубинскому.
— Лично мне неизвестно, где находятся картины, — заявил Федорович. — Но мой друг, художник Кокарев, который сейчас находится в местах лишения свободы, однажды дал мне понять, что знает, где они могут быть.
Заметив заинтересованность сотрудника МУРа, Федорович попросил дать ему возможность встретиться с Кокаревым, чтобы склонить его к откровенному разговору с работниками милиции, однако в просьбе ему отказали. Тем не менее Кокарева затребовали этапом в Москву. Когда же Федоровичу, остававшемуся на свободе, стало известно об этом, он тут же сделал новое заявление, смысл которого заключался в том, что какой-то неизвестный прислал ему письмо и план с указанием местонахождения картин.
И вот ранним сентябрьским утром 1931 года группа сотрудников МУРа, вооружённых лопатами и планом, представленным Федоровичем, направляется в Покровское-Стрешнево. На территории заброшенного армейского полигона начались раскопки. В одной из насыпей, где раньше размещался военный пост, на глубине 40 сантиметров довольно быстро обнаружили большую жестяную коробку. В ней лежали два полотна: «Иоанн Богослов» Карла Дольчи и «Святое семейство» Корреджо. Других картин в коробке не оказалось.
Через какое-то время Федорович вновь вышел на связь и сообщил, что ему позвонил тот же неизвестный и предложил получить на почте письмо «до востребования», в котором имеется план захоронения других картин.
…Малинский район Московской области. Неглубокая канава в полутора километрах от местечка Ягличево. Метр за метром лопаты вгрызаются в землю. Однако, перекидав за день несколько тонн земли, оперативники уехали ни с чем. На второй день работа продолжилась. Выкопана полукилометровая траншея, а результатов опять нет. И только в глубоких осенних сумерках, когда люди уже падали от усталости, раздался радостный возглас:
— Есть, что-то есть!
Общими усилиями вытащили из земли металлический бак, плотно закрытый крышкой и промазанный краской. Когда оперативники вскрыли его, их радости не было предела — в баке лежали разыскиваемые картины…
Муровцы подозревали, что Федорович каким-то образом причастен к краже из музея, но у них не было прямых доказательств его вины, а логику к делу не подошьёшь. Ясность внёс доставленный из мест лишения свободы Кокарев. На допросе он показал, что ещё в 1924 году Федорович подбивал его на кражу этих самых картин, но тогда они так и не решились пойти на преступление. После этого Федорович был взят под стражу, а через несколько месяцев он предстал перед Особым совещанием при ОГПУ СССР.
* * *
Над раскрытием преступлений такого уровня часто трудятся десятки, а то и сотни сотрудников правоохранительных органов. Так произошло и в данном случае, о чём свидетельствуют десятки томов с оперативными материалами. В своём очерке автор, который в период описываемых событий работал экспертом в научно-техническом отделении МУРа, а в 1943 году в течение восьми месяцев даже возглавлял это легендарное управление, упоминает лишь Емельянова, Фокина и следователя Кочубинского. Других фамилий нет, и это правильно, потому что тогда очерк превратился бы в огромный список личного состава и мог потерять всякий «читабельный» вид. Одно плохо: ни автор, ни архивы не сохранили имени сыщика, получившего агентурное сообщение о разговоре на Московском ипподроме, с которого и началось раскрытие резонансного преступления. В этой связи напрашивается аналогия с армией. Если у военных: с одной стороны — Маршал Победы, а с другой — памятник Неизвестному Солдату, то в уголовном розыске в данном случае — это начальник МУРа и неизвестный сыщик. И хотя, каждый из них сделал всё, что от него зависело, пусть этот очерк будет памятником не только начальнику, но и «неизвестному сыщику».
Леонид РАССКАЗОВ