Редакция газеты рассматривает публикации о ветеранах органов внутренних дел, внёсших большой вклад в развитие и становление различных милицейских служб, — важной задачей в деле воспитания молодого поколения сотрудников полиции. Ниже представлен материал о ветеране Великой Отечественной войны, генерал­лейтенанте милиции Игоре Игоревиче Карпеце, долгие годы возглавлявшего Главное управление уголовного розыска МВД СССР.

Можно умалчивать о тайных делах, но не говорить о том, что всем известно; о вещах, которые повлекли за собой последствия большой государственной важности — непростительно.

Мишель Монтень Из воспоминаний Александра Ивановича Гурова об Игоре Ивановиче Карпеце Милиционеры, стреляющие львов мне нужны 

Впервые с Игорем Ивановичем Карпецом жизнь меня свела в июне 1973 года. Случилось это в кабинете у могущественного тогда ещё министра внутренних дел СССР генерала армии, Героя Социалистического Труда Николая Анисимовича Щёлокова 1.

Чтобы передать всю драматичность обстановки той встречи, не обойтись без хотя бы краткого описания удивительных событий тех давних дней. Они стали прологом к установлению последующих взаимоотношений между И.И. Карпецом и мною. Итак, всё по порядку.

…У Щелокова я оказался при обстоятельствах весьма необычных. Мои сослуживцы, а я тем более, были уверены, что вызвали меня в МВД не иначе как вручить погоны капитана (тогда я был лейтенантом милиции). Да и как по другому: спасая жизнь студента Володи Маркова, мне пришлось вступить в схватку с настоящим львом, которого убил седьмым выстрелом, а окровавленного парня сопроводил в Первую Градскую больницу, что на Ленинском проспекте. Крови было много, и я опасался — не задел ли его случайно в этой возне. Осмотревший парня хирург констатировал: «шок первой степени и большая потеря крови».

У меня состояние было схожее, но без потери крови, поэтому, оправившись от случившегося, я, будучи ещё зелёным милиционером и, естественно, довольно амбициозным, стал ждать, когда обо мне заговорят — шутка ли, львов в Москве ещё
не стреляли.

Не прошло и суток, как заговорили, да так, что я снова впал в шок, но уже морально­психологический. О парне, находящемся в больнице, никто не вспоминал. В газетах появились статьи, из которых общество узнало, что был прерван уникальный эксперимент, что лев Кинг (так его звали) характеризовался добрым, ручным зверем, жил в квартире Берберовых в г. Баку, что он вовсе не рвал студента, а оберегал школьный сад (содержался в спортзале столичной школы № 74) от воров. И получалось, что награждать­то следовало хозяев кровожадного хищника, которые без разрешения властей почему­то
оказались среди детей в школе и превратили её в зверинец.

Прессе мы тогда верили, а потому ничего не могли понять. Доходило до жутких сцен. Произошла, например, драка в палате больницы между инвалидом­отцом растерзанного львом студента и группой корреспондентов, пытавшихся внушить администрации здравоохранительного учреждения симулирование пострадавшим полученных увечий. Корреспондент Светлов (никогда не забуду) пришёл в дежурную часть и стал убеждать дежурного в моих неправомерных действиях. По его словам выходило, что лев стоит пяти жизней, и ничего бы не случилось, прервись одна студенческая. Получив в ухо от дежурного (рукоприкладство тогда было беспрецедентным явлением) и, не возмутившись таким некорректным обращением, Светлов больше не появлялся.

В мою защиту слабо откликнулись три газеты — это наша, милицейская «На боевом посту», областная «Ленинское знамя» и «Вечерка» 2, в которой автор назвал эксперимент опасным заблуждением и немного пожурил за беспечность. К слову, спустя годы почти всю семью Берберовых перебил и перегрыз лев Кинг­2, которого в знак протеста перед «милицейским произволом» подарил им, кажется, казанский зоопарк. Предупреждение советской укротительницы львов Ирины Бугримовой и кенийской натуралистки Джой Адамсон сбылись. Тогда население страны узнало страшную правду об этом недопустимом эксперименте: зверь терроризировал весь район Баку, где обитали владельцы хищника; будил по ночам жильцов окрестных домов своим рыком; чуть не до смерти порвал рабочего «Мосфильма» Иванова и пр. Но всё это потом…

А пока ни я, ни мои сослуживцы не понимали, что вокруг нас происходит. Даже не юристу было ясно, что оружие применено правильно. Кто­то пустил слух о моём аресте. До слёз меня поразили рабочие Мосфильма. Они, как очевидцы событий, пришли в прокуратуру и рассказали правду, но истина оказалась никому не нужна. Студенты юридического факультета Московского государственного университета под началом видного правоведа страны — проф. Н.Ф. Кузнецовой провели семинар, посвящённый схватке с хищником, и признали мои действия правильными.

Обстановка накалялась, в дело вмешался райком партии, к счастью, на нашей стороне.

И вот звонок — прибыть к министру! На улицу Огарёва, 6 3 меня сопровождали важные персоны: начальник районного отдела милиции полковник Н. Патраков и заместитель начальника УВД Мосгорисполкома Н. Мыриков, которому вот­вот намеревались присвоить звание генерала. Пока ехали, он все домогался, как я понимаю законность своих действий, дабы не упасть перед грозным министром в грязь.

Убедившись, что звание студента 5­го курса юридического факультета МГУ я оправдываю, он, как и руководство РОВД, свёл всё к тому, что мне пришлось действовать по плану и лишь выполнять правильные команды начальников. Ох как они тогда все просчитались. А мне, как молодому максималисту, такой оборот очень не понравился — как же, умалялся мой подвиг! Но делать было нечего: по плану, так по плану.

И вот мы в кабинете министра, куда нас допустили через полтора часа с момента назначенной аудиенции. Затяжка во времени, невнятное бормотание, и косые взгляды Д. Постникова — начальника дежурной части МВД СССР (бывшего пожарного) как­то не располагали к мысли о встрече героев.

Войдя в кабинет, я увидел маленького, юркого человека в форме, портрет которого видел в газетах. Он стоял, облокотившись на стол, похожий на бильярдный, и недовольными, даже злыми глазами смотрел на нас.

— Садитесь, — коротко бросил он моим полковникам.

Те сели, а я остался стоять по середине кабинета, ощущая себя будто в церкви на исповеди.

— Кто стрелял? — Как­то непривычно звонко вскрикнул министр.

— Я стрелял, товарищ министр, — глухо и даже неуверенно выдавил я из себя.

— Зачем стрелял, кто приказал, болван? Ты что думал…

Описывать сцену и содержание монолога не стану: лексика изобиловала ненормативными словами и перемежалась различными оскорблениями. Но когда я услышал, что мои прямые начальники тоже болваны, и очень плохо, что такие болваны командуют московской милицией, а ко всему прочему Н. Патраков ещё и дурак, которого «по морде видно», лицо у меня стало серое, как потом поделились своими впечатлениями очевидцы, словно милицейская рубаха, а на левой щеке под глазом началось подёргивание (нервный тик).

Так он вопил, именно вопил, минут 10—15 с перерывами на рассуждения.

Скажу честно, тогда я думал только об одном: как бы не сорваться и не послать министра на три буквы. В памяти вдруг всплыл случай, когда на срочной службе в армии я бросился на майора со штык­ножом за то, что он заставил солдата открыть дверцу раскалённой печки голой рукой, а меня назвал идиотом, когда я протянул тому рукавицу. Майора признали виновным, и это спасло меня от дисбата.

Сжав кулаки, плохо соображая, бледный, с подергивающейся щекой, будто от контузии, я слушал рассказ Щёлокова о том, как председатель Госплана СССР товарищ Байбаков предлагал ему сфотографироваться со львом для потомков, как семья артиста Образцова (возглавлял тогда кукольный театр) буквально перед нами плакала о погубленном льве и обвиняла милиционера — то есть меня — в трусости (не мог найти рогатину или, на худой конец, огнетушитель). Дальше разгневанный министр поведал о своей прозорливости: «Ох, доиграетесь вы с этим львом!» Я же мечтал только об одном: скорее бы эта унизительная экзекуция завершилась…

Такая вот накалённая донельзя обстановка сложилась в кабинете у министра внутренних дел к моменту первой встречи с Игорем Ивановичем Карпецом. Что же дальше?

Вдруг боковым зрением вижу, как по одному, с небольшим интервалом, входят в кабинет тучные люди и рассаживаются вокруг длинного стола, похожего на взлётную площадку. С их приходом голос министра стал громче и назидательнее. Вошедших я, естественно, не знал (не видел их портретов в прессе и выступлений по телевидению), но обратил внимание на странное поведение. Это много позже мне пришлось столкнуться с рабско­холуйской психологией высоких чинов из так называемых центральных аппаратов разных ведомств, а тут я пытался лихорадочно разгадать, зачем они здесь, чего хотят и не станет ли хуже.

Их было человек десять, вели они себя как куклы артиста Образцова: министр повысит голос, нахмурит брови — и вот уже на их лицах злое выражение и неодобрительные взгляды на нас, низовых милиционеров; министр улыбнется своему меткому выражению — и они начинают дружно подхихикивать.

Оказывается, это были члены коллегии. Среди этих членов, до сих пор вызывающих у меня чувство брезгливости, заметно в лучшую сторону выделялись два генерала. Первый, совсем лысый, такой же маленький, как Щёлоков, всё время то выходил, то входил и что­то нашёптывал министру (то был Крылов — начальник Академии МВД СССР, сыгравший, кстати, в этом концерте положительную роль: дал Щёлокову, пусть и шёпотом, но правдивую информацию о произошедшем) 4.

Второй генерал — высокого роста, подтянутый, с небольшими залысинами, в тёмных очках. Он сидел прямо и, скрестив руки на груди, всей своей позой и выражением лица явно не поддерживал общий настрой. От него веяло уважительной независимостью и, как мне показалось, искренней серьёзностью (раза два он что­то сказал своим соседям, и те какое­то время не подавали признаков холопской жизни). Как я потом узнал, это был мой прямой начальник И.И. Карпец.

Устав, очевидно, от столь эмоциональной речи, Щёлоков неожиданно быстро вынес вердикт. Поразило ещё и то, что как из­под земли возле него вырос офицер с блокнотом и карандашом, готовый записать распоряжение министра.

Повернувшись к нам боком и приняв позу Наполеона, он изрёк:

— Его (Мырикова) снять, его (Патракова) уволить, а его… — и показал пальцем в мою сторону.

В воздухе повисла гнетущая тишина. Видимо, Щёлоков раздумывал, что же со мной сделать, ведь ему только что Крылов доложил, что это первый случай убийства льва из табельного оружия (прославленного «Макарова»). И тут я с хрипом произнес:

— Товарищ министр, но парень то в больнице.

— Как в больнице? — с удивлением воскликнул Николай Анисимович, и завращал головой в поисках длинноногого начальника дежурной части, сидевшего среди членов коллегии.

Тот поднялся, стал оправдываться, но когда министр сердито бросил в его сторону: «Вы мне неправильно доложили», — длинноногий сразу обмяк и как подрубленный рухнул обратно в кресло. Ноги не держали этого члена от страха. (к слову, много лет спустя приходилось наблюдать, как холуи и рабы с большими звёздами на погонах впадали в состояние комы от одного только окрика вышестоящего рангом начальника.)

И тут началось. Члены коллегии стали нас подбадривать, дескать, крепитесь, не всё потеряно. Щёлоков дал распоряжение вернуть отправленную в ЦК КПСС не объективно подготовленную информацию о случае со львом и снова разразился монологом, но тон его уже стал другим, министр даже посетовал на опасность «ручных» хищников: «Это же подумать страшно, напади он на моего сына!».

Наконец глава МВД подвёл окончательный итог: табельное оружие применено правильно, и мы можем быть свободны.

Все члены коллегии поднялись со своих кресел. Проходя мимо нас, Карпец ободряюще похлопал меня
по плечу.

То ли от пережитого, то ли от выслушанного потока оскорблений, не знаю, однако от этого искреннего сочувствия со стороны незнакомого и недосягаемого по высоте своего служебного положения генерала у меня на глазах выступили слёзы. Понимание того, что, несмотря на гнев министра, в его окружении нашлись люди принципиальные, люди порядочные, люди, протянувшие ко мне незримый мостик душевной поддержки, породили глубокие чувства признательности и благодарности.

Так начался отсчёт развитию взаимных симпатий между двумя людьми — генералом Карпецом и лейтенантом Гуровым. А из милиции я тогда решил уйти, о чём с пафосом обманутого в лучших ожиданиях заявил Патракову.

В своих мемуарах И.И. Карпец довольно подробно вспоминает ту нашу встречу у министра. Он пишет, что когда решался вопрос о моём увольнении, он сказал: «Если вам не нужны офицеры, стреляющие львов, то в уголовном розыске им самое место».

Нам это
до лампочки

 

С того злопамятного дня пролетел год. За это время я завершил учёбу в МГУ, стал дипломированным юристом­правоведом, и совершенно неожиданно для себя оказался приглашён на работу в Управление уголовного розыска МВД СССР к уже известному мне И.И. Карпецу.

Дело в том, что при УУР тогда создавали службу профилактики правонарушений; для нового дела потребовались расторопные и толковые сотрудники, причём молодого поколения офицеров. Чтобы их подыскать, начальник отдела общей профилактики Борис Павлович Михайлов поступил мудро: он попросил главного редактора журнала «Советская милиция» подобрать ему пишущих милиционеров. Как постоянный автор этого ведомственного издания я попал в их число.

Поскольку становление профилактической службы неразрывно связано с именем Карпеца, постольку я просто обязан остановиться на этой уже полузабытой истории. Для нынешнего поколения работников правоохранения нижеследующее будет небезынте­
ресно.

…Все началось с одного из Пленумов ЦК КПСС, на котором Генеральный Секретарь партии Л.И. Брежнев, позаимствовав мысль, да и слова тоже у Виссариона Белинского, произнёс, что лучше преступление предупредить, чем за них (у Белинского «за оные») наказывать 5. Тогда — не сейчас: слова партийного вождя вошли в постановление, постановление родило указание, а указание предписало создать службу профилактики. Это был смелый новаторский шаг, прорыв в борьбе с преступностью, не имеющий аналогов в мире. Забегая вперёд, скажу: потом, как у нас водится, службу эту разрушили, забыли, но фактически все развитые зарубежные страны позаимствовали из неё задарма всё ценное, что эффективно используется поныне.

Итак, профилактическое направление создали, государство не поскупилось на деньги: десятки тысяч кв. метров жилой и нежилой площади выделилось под опорные пункты правопорядка; советы трудовых коллективов по месту жительства и работы; служебные квартиры для участковых, а территорию обслуживания свели к 4 тысячам жителей.

Однако не имелось главного — стратегии и тактики предупредительной работы. И отдел общей профилактики, куда я попал, стал этим заниматься.

Учёных тогда не трогали, да и мало их было, всю аналитическую работу и подготовку различного рода документов выполнял отдел А.К. Иванова и В.Н. Тищенко. Сейчас в это трудно верится, но справлялись, правда, тогда бумагооборот МВД не был доведён, как в последние годы XX века, до умопомрачительной цифры в 1 млн документов.

Старые работники уголовного розыска относились к затее профилактики настороженно: раскрывать — да, пресекать на стадии приготовления и покушения — да, но вот убеждать и бегать за лицами, от которых, судя по их антиобщественному поведению, можно ожидать совершения преступления — это уж фанаберия, это слишком. Ведь то, что вор должен сидеть в тюрьме профессионалы понимали хорошо.

Нам же «пишущим» (Л. Ромиков, Ю. Наумкин, Э. Петров, В. Волченков, В. Сулимов) приходилось буквально по крохам собирать имеющийся опыт работы, выискивать в учебниках и книгах фрагменты общей и специальной превенции (о профилактике тогда не писали). Учёных же больше интересовали дефиниции: что считать профилактикой, что — пресечением, чем они отличаются от предупреждения. А практикам было всё равно, лишь бы не допустить преступления.

Руководство управления не проявляло большой радости от повешенной на УР функции, за реализацию которой строго спрашивали советские и партийные органы. Другие структурные подразделения МВД постарались по возможности спихнуть на уголовный розыск всё, что относилось к профилактике, дескать, если есть специальная для того служба, то ей и карты в руки.

Помню, на совещании у первого заместителя министра Б.Т. Шумилина (в прошлом — руководитель партизанского движения в Белоруссии), которое готовил Штаб МВД, Игоря Ивановича буквально достали замечаниями об ответственности УУР за профилактику преступности. Получалось, что за всё МВД по линии превенции отвечает уголовный розыск, а Штаб, ещё функционально не определившийся в системе органов внутренних дел, собирает статистику, да своевременно докладывает наверх. Лучшим аргументом Карпеца тогда оказалась произнесённая в сердцах фраза: «Нам это (вся преступность), Борис Тихонович, до лампочки». Вскоре после совещания уголовному розыску нарезали свой участок — 15 категорий подучётного элемента, выявление причин и условий преступлений, а также их устранение при тесном взаимодействии с другими службами.

Фото из сети Интернет

(Продолжение следует.)