Поверить в то, что этому человеку 97 лет, невозможно. Виктор Ефимович Калугин сохраняет крепкое здоровье и бодрость духа, которым позавидовал бы человек любого возраста. Комсомольская путёвка в Сибирь, война, служба в органах внутренних дел, не оставлявшая времени на сон, — и это только часть его богатой биографии.

—Отец мой рано ушёл из жизни. Закончил я семь классов, и надо бы мне идти работать. За станицей был военный городок, в нём — авиационный ремонтный завод. Я — пацан четырнадцати лет, однако жена брата помогла устроиться в разборочный цех. Брат дал мне военный комбинезон — я настоящий работник!

Принёс первую зарплату — 32 рубля. А накануне, проходя мимо техникума, прочёл объявление: принимаем студентов с семью классами. Стипендия у них — 60 рублей. Отлично буду учиться — 65 рублей! И я решил идти в техникум. Он дал мне десять специальностей: слесарное, токарное, фрезерное, кузнечное, литейное дело и так далее. Любым трактором и комбайном мог управлять.

По окончании всех распределяли по МТС, мы — механики по эксплуатации и ремонту всех машин. А я на старших курсах был секретарём комитета комсомола техникума. Являлся также руководителем ячейки Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству — у меня было 150 человек этих осоавиахимовцев. Говорят мне: «Дана разнарядка: пять человек — в Сибирь, на освоение необъятных её пространств». 

Приезжаем в Новосибирск. Областной начальник собрал всех подчинённых и говорит: «К нам приехали учёные люди с материка, — так он сказал, — которые всё знают. Каждый из них за зиму подготовит 150—200 грамотных комбайнёров». Приехали мы в июне, а к октябрю построили учебный корпус и общежитие для студентов. Слушатели — 30-летние мужики, мы — 18-летние парни, не имеющие практики и как педагоги не знающие пока вообще ничего.

Первый урок. Преподнёс материал за час тридцать. А они же опытные трактористы, им надо проверить пацана-учителя. Один: «Вопрос: трактор ЧТЗ четырёхцилиндровый. При ремонте у него первый цилиндр на последний поменять можно?». Соображаю. А чего, думаю, нельзя? Одинаковые цилиндры. «Можно!» Прихожу домой, сажусь за книжку: «Нельзя ни в коем случае». Я форсирую для себя материал, дохожу до газораспределения, и понимаю, что вся загвоздка в клапанах: всасывающем и выхлопном. Просто так их поменять нельзя. И всё же возможно. Подходим к новой теме. «А помните, вы на первом занятии такой вопрос задавали? Я вам сказал, что можно. Объясняю. Действительно можно, но только в крайнем случае, и только если вы сделаете то-то и то-то». Мои 30-летние студенты расцвели: пацан-то, оказывается, и правда учёный!

В армии я окончил Саратовское пограничное училище. Войну встретил на заставе. Мы, пограничные войска, держали рубеж, сколько могли. Обычно как бывает? Есть войска прикрытия на случай угрозы войны. Мы знали, конечно, что когда-то воевать будем. Однако если бы наши войска приблизились, Советский Союз объявили бы агрессором, а Германия, дескать, законно упреждает удар. Поэтому руководство и сказало: войска прикрытия границы не приближать, на провокации немцев не отвечать. Терпеть. И мы терпели. «Т-34» ещё не было в массовом производстве, а «Катюши» — на конвейере. Задача: прибыть на станцию Тихвин, окопаться, обороняться, минировать предполье. Стоять насмерть, об отходе и речи быть не может. 1941 год, как известно, очень тяжёлый был на резервы. Мы стоим. Смотрим. Подходят немцы. Тишина вокруг. Я — рядовой-пулемётчик, имеется «Максим», второй номер мне патроны подносит и ленту заряжает. Командиры приказывают: залечь, пока на предполье танки не начнут рваться. Десять танков полезли на нас. На передовом люк открывается, фашист высовывается, обводит взглядом — тихо. Закрывает, машины идут дальше. Смотрим: один танк на мине взрывается, второй, третий, но остальные лезут на нас! И тут же началось: авиация нас бомбит, артиллерия. Мы, бедные солдатики, строчим. Танки взять просто нечем — пусть проходят, в тылу с ними разберётся наша артиллерия. А мы должны отсечь пехоту от танков, не дать возможности ей следовать за ними. Наши действия в начале войны назывались активной обороной. Мы отступали, удерживая фашистов на рубеже. От большого подразделения нас осталось 180 человек…

Меня неожиданно с фронта снимают с приказом: отправиться в военно-техническое училище в Бабушкине. Прибыли туда, сто человек рядовых со всех фронтов. Объявили: «Нам нужны не просто пограничники, а контрразведчики, владеющие агентурным делом. Направляем вас на курсы». Надо так надо. Стараемся, изучаем материал. Вот мы уже контрразведчики. Вот присвоили офицерское звание — младшие лейтенанты.

Но нас всё не трогают. А кругом война! Почему мы без дела? Я в нашей сотне уже командир взвода. На общественных началах иду к командиру. «Товарищ начальник училища, почему нас держите? Отправляйте нас на фронт!» Тот наше возмущение понимает, но говорит: «Не могу. Вы подчиняетесь непосредственно замнаркома внутренних дел». Говорю тогда своим: «Ребята, изображаем голодовку». Доложили начальнику училища. Тот позвонил выше. Приезжает генерал-полковник. Видно, серьёзный мужик. «Построить роту!.. Ну и кто тут хочет на фронт? Три шага вперёд!» Все сто человек — «раз, два, три» отчеканили. За Родину мы все готовы были жизнь отдать. «На место! А теперь: два шага вперёд, кто хочет на Колыму». К Колыме никто шагать не хочет. «Так вот, сыночки, — так он нас назвал. — Мы вас сюда не кормить пригласили. Вам будет дана своя задача, более важная, чем если бы мы вас отправили на противника. Но если кто-то по тревоге на боевую задачу не появится — это будет вам вечная Колыма». Мы задумались. А тут ещё три человека у нас исчезли. Видимо, кто-то сболтнул лишнего. С девочками знакомились, захотели поднять свой авторитет: мол, мы — разведчики. А за нами следили, где мы ходим. Тогда своим объявляю: «Бдительность и ещё раз бдительность. Казарма — значит, казарма».

1944 год. Нас предупреждают: будьте настороже. Как в воду глядел: поздний вечер. Отбой. Не успели сомкнуть глаза — тревога! На машины, на вокзал, литерный поезд на юг без остановок. Крым. Ялта.

Выгружают нашу роту в один из полков мотострелковой дивизии имени Дзержинского. Командир разделяет нас на три части. Мой взвод он направляет в Кореиз, где расположен Юсуповский дворец, ставший на Ялтинской конференции резиденцией Сталина. Крым только освобождён от немцев, там осталась их агентура. Мы должны были оценить степень угрозы. Уцелевшие милиционеры очень хорошо знали местность. Они стали нашими проводниками, а мы лазали по этим местам, «выкорчёвывая» оставшихся фашистов и их пособников.

Мы должны были стоять на КПП перед дворцом. Мы — офицеры роты, американец, англичанин и сотрудник КГБ. Инструктаж: проверять каждую машину, которая идет во дворец. Этим занимается капитан из НКГБ, а мы, между тем, выстраиваемся против машины. Если он дал под козырёк — в сторону, пропускаем. Если нет — хоть ложись на эту машину, стреляй, взрывай, но не пропусти. Смотрим: идёт машина. Тяжёлая, бронированная — галька хрустит. Капитан заглядывает в кабину. Берёт под козырёк — мы тут же по сторонам. Через три минуты звонок на пост. Выходит энкагэбэшник: «Кого пропустили?». Мы кричим: «Как кого? Ты же сам дал нам под козырёк!». Через две минуты с поста снимают всех. К следователю на допрос: «Кого пропустили? Почему?». Мы ему рассказываем, как было дело. Выслушали нас. От службы в итоге не отстранили — были правы всё-таки. Но капитана этого больше мы не видели. А нас перевели с резиденции Сталина в резиденцию Черчилля.

Служим.

По окончании конференции Черчилль приказал построить взвод, охранявший его резиденцию. Прошёл мимо, исподлобья глядя на нас. Через переводчика поблагодарил за хорошую службу. Наградил нас офицерской формой и чемоданчиком с фронтовыми принадлежностями, среди которых был и шоколад — для нас это во время войны было нечто недосягаемое. Ну а наше руководство присвоило нам вне очереди звание лейтенанта за особые заслуги.

Возвращаемся обратно в Москву. В погранвойска уже не отправляют. Распределили по полкам дивизии имени Дзержинского. Дали взвод: командуем, учим солдат. Здесь встретили Победу. Гуляет Москва, празднует! «Победа, Победа!..» Все обнимаются, военных целуют, подбрасывают в воздух.

Вскоре вызывают в штаб. «Ты зачислен в парадную коробку». Для тренировок — огромный плац. В коробке — ровно 400 человек. Командир дивизии на трибуне, оркестр играет. Каждая шеренга проходит отдельно. «Двадцатая шеренга, пятый солдат! Перейти на полкорпуса влево!» Мы уже ходим восемь часов, а эти слова значат, что солдат вместо тихого часа ещё будет ходить. Старались изо всех сил. И ни разу наша шеренга в «штрафные» не попала.

Попасть на парад — большая честь! Выдали сапоги, у которых на пятке и на носке металлический подбой, чтобы когда по брусчатке идёшь, чёткость была. И дивизия ходила отлично. И она, и пограничники — ровно. Выдали грамоту за подписью нашего командира: «Всем участникам парада и вам лично приказом Главнокомандующего генералиссимуса Сталина объявлена благодарность».

Позднее охраняли и Потсдамскую конференцию. После неё пятерых человек из нашей сотни вызвали на Лубянку. Ничего при этом не говорят.

Заходим в Главное управление пограничных войск, встаём у кабинета — замнаркома внутренних дел. Тот самый, который говорил нам про Колыму. Заходить надо было по очереди.

Первым иду я. Генерал-полковник посмотрел внимательно: «Глядели вашу биографию. Приглашаем работать в штабе». Называет по имени-отчеству. Меня, лейтенанта! «Как вы на это смотрите?» Как тут отказаться? Это же заместитель наркома!

Но тут как молния: «Товарищ генерал-полковник, я — офицер-пограничник. Работаю с солдатами. Командовал взводом, ротой, сейчас батальон готовлюсь принять. На фронте меня простые солдаты откопали, когда уже заваленный окоп был, когда под землёй меня уже схоронило! Благодаря им я сейчас жив. И, если возможно, я бы попросил вас разрешить мне служить с родными моими солдатами». «Да-а? — протянул он. — Подумаем. Свободны».

Отказались из нас пятерых четверо.

Продолжилась моя служба в дивизии. Здесь мы очень боялись идти дежурить в столовую. У нас правило: кто сдал столовую с недодачей тарелок-стаканов, вычет из зарплаты — четыреста рублей. А платили-то всего восемьсот. Боялись дивизионной столовой, как огня, так как старшие офицеры часто забирали к себе приборы и забывали вернуть.

И как раз в момент такого дежурства вызывают меня в штаб. «Сказали, немедленно! Звони по этому телефону».

Звоню — Министерство внутренних дел страны, в которое к тому времени преобразовали НКВД СССР.

На другом конце провода — мой боевой друг Толик, которого уже зачислили в центральный аппарат МВД: «Ну что, своими солдатами любимыми накомандовался?» После столовой говорю в сердцах: «Накомандовался!» — «Приходи. Освободилась должность адъютанта у замминистра. Рекомендовал тебя. Знаю — не подведёшь!»

Принимает меня всё тот же генерал-полковник: «Завтра выходи на работу!». И в следующий день я — уже офицер для особых поручений замминистра внутренних дел СССР.

Днём служил как секретарь замминистра. Приём он проводил с 11.00 до 17.00. До 20.00 — перерыв. А потом — до ночи, пока глаза не посинеют.

Бывало, что уже семь часов утра, люди на работу идут, а мой генерал-полковник только выходит из кабинета и говорит: «Ну что, Виктор Ефимович, пора домой!» — «Аркадий Николаевич, да люди уж обратно на работу идут, а мы с вами ещё только домой!»

Более тридцати трёх лет я служил — это только календарных. А фронтовые идут один к трём. Потом, в 1950-х, довелось ещё участвовать в атомном проекте, отвечая на предприятиях за режим секретности. Медали, которыми особенно дорожу, — это «За Победу над Германией…» и «За боевые заслуги». Её нам дали после памятного кровопролитного боя на железной дороге, когда меньше половины из нас от того самого большого подразделения осталось.

Сегодня стараюсь активно заниматься патриотическим воспитанием молодёжи. Продолжаю служить Родине.

Денис КРЮЧКОВ