22 июня стал днём, когда были перечёркнуты жизни миллионов людей. Это был день приговора Ленинграду, Сталинграду, Минску, тысячам сёл, больших и малых городов, обвинённых в том, что они — советские города. Приговор был подписан и Москве. Война затронула всех москвичей: ушедших на фронт, эвакуированных, потерявших близких и тех, кто оставался в родном городе, когда немец уже видел в бинокль кремлёвские звёзды. Казалось, нужно было последнее усилие, чтобы раздавить советскую столицу. Но сломить защитников Москвы фашистам не удалось.

О том, как война пришла в Москву, рассказала нашей газете ветеран органов внутренних дел, десятилетия отдавшая службе ПДН, Елена Алексеевна Вьюнова, не покидавшая столицу в те грозные дни.

 

—Никогда не забыть мне первого дня после объявления войны. Смятение, непонимание, волнение — и чёрная неизвестность впереди. Учились мы тогда с сестрой в 556-й школе на Пятницкой, 46. Занятий в тот день не было: вся школа собралась у входа, на ступеньках, и приглушённо обсуждала пришедшую к нам беду и что нам всем теперь делать.

Занятия в школах вскоре были прекращены. Учёба возобновилась только в феврале 1942 года, но уже в консультационных пунктах, которые объединяли учеников нескольких школ. Мы были прикреплены к пункту на улице Щипок, возле Павелецкого вокзала, где и заканчивали среднее образование. Условия были суровые: было так холодно, что в чернильницах-непроливайках замерзали чернила. Но зато у нас были прекрасные учителя, которых я до сих пор помню: Александр Михайлович Малин, преподававший у нас русский язык, и Владимир Владимирович Круглов, учивший математике, дававшейся мне с большим трудом.

После получения документов об окончании средней школы мы с сестрой вместе поступили на филологический факультет МГУ. Но продолжить учёбу мне не удалось. Надо было на что-то жить, и я пошла работать, а сестра, младше меня на полтора года, осталась учиться.

Работала в домоуправлении 50-51 Молотовского района секретарём. Занималась пропиской, выдавала продовольственные карточки — тогда все продукты получали только по ним. Помогали мы с сестрой маме, которая устроилась в артель, открывшуюся в первые дни войны на Никольской — там вязали свитера, варежки, носки для фронта. Мы выполняли норму по вязанию более чем на 200%, а мама получала за свою работу рабочую карточку, по которой хлеба давали 600 граммов — иждивенцы в то время получали хлеба по 400 граммов.

Вместе с сестрой нас направили на курсы ПВО, где мы обучались на медицинских работников. Когда закончили их, сестру отправили как студентку на трудфронт, на лесозаготовки, а меня назначили командиром группы самозащиты. Во время тревог мы обязаны были прибыть на сборный пункт и выполнять поручения по светомаскировке. Молодые люди занимались в случае необходимости тушением «зажигалок», которые бросали с фашистских самолётов.

Казалось бы, от того, насколько надёжно улица спрятана во тьме, зависит собственная жизнь и жизнь сотен людей вокруг, однако нарушения светомаскировки происходили нередко. Например, не подоткнули чёрную штору — и уже горит полоска из окна. Мы с мамой ходили по улице и следили за этим, а видя свет, скорее шли в нужную квартиру.

Начальником 27-го отделения милиции, на территории которого была моя группа самозащиты, был тогда Пётр Фёдорович Куликов. Он тоже всегда был вместе с нами на улице. В течение суток доходило до шести тревог, но иногда возникало ощущение, что всё это одна бесконечная тревога. Я до сих пор настолько хорошо помню звук мотора немецкого бомбардировщика, что практически слышу его. Мы легко узнавали его, и когда доносился самолётный гул, мы могли сразу понять — летит враг.

Первое время мы ходили в убежище на Варварку, которое там было устроено в подвальном помещении. Но потом настолько привыкли к бомбардировкам, что ходить туда перестали — всего, может быть, месяца полтора мы туда бегали.

Для простых москвичей немцы подступили к городу неожиданно. Масштаба катастрофы, произошедшей с армией летом 1941 года, мы не знали. После принятия постановления «Об эвакуации столицы СССР» началась паника, и все, кто мог, уезжал из города. Кто-то сам, кто-то по долгу — с фабриками, заводами, а учителя и директора школ помогали эвакуировать детей.

Уехали наши добрые соседи Серебряковы, ключи от квартиры они оставили мне и разрешили пользоваться всем имуществом, попросив только сохранить швейную машинку хозяйки квартиры Лидии Родионовны. Она была очень хорошей портнихой и тем зарабатывала на жизнь. Уезжали они в первую очередь из-за сына, которому едва исполнилось 17 лет, — боялись, что он попадёт на фронт. Но, уехав, спасти его не смогли: в Ульяновске его призвали, и он погиб в одном из боёв. 

Многие из тех, кто остался, уничтожали партийные билеты и вообще всё, что могло выдать в них сторонников коммунистической партии. Помню своё чувство, горячее, ставшее принципом: нет, я ни за что комсомольский билет не уничтожу.

Продукты по карточкам в связи с массовым отъездом жителей Москвы выдавали вперёд на месяц-два. Мы получали продукты на Неглинной — население было прикреплено к определённым магазинам. Также удавалось на Ильинке, напротив ЦК КПСС, в кафетерии приобретать соевые котлеты и костный бульон. Мы с мамой часами стояли в очереди, чтобы получить эти «драгоценные» продукты. Но и этого подчас не доставалось. Тогда мама пекла из картофельных очистков и кофейной гущи, оставшейся от зернового кофе, лепёшки. С продуктами в Москве было тогда скудно, и большой популярностью пользовалась соя. Мы выменивали её на водку у начальника склада, находившегося рядом с нашим домом. Сою дробили в деревянной кофемолке и выпекали какие-то изделия.

И всё же было голодно. Никогда мне не забыть лицо мамы, отёкшее, с мешками под глазами. Отец не мог перенести голода, тяжело заболел и был направлен в больницу, откуда уже не вышел.

Каждый день, слушая информбюро, мы отмечали на карте, где идут бои, где одержана победа, и следили, где сегодня замерла линия фронта. 5 декабря началось контрнаступление советских войск под Москвой, и москвичи, видя, как наши начали гнать фашистов на запад, конечно, стали жить с совсем другим настроением. Вспыхнула надежда, слова о грядущей победе вновь стали звучать легко, и люди с замиранием сердца, счастливо слушали голос Левитана.

Не передать словами, какое это было ликование, когда победа действительно пришла. Это был день сплошного счастья, и в этом потоке всеобщего веселья помнятся какие-то отдельные яркие картины: вот невероятное гулянье на Театральной площади, вот возле Исторического музея подбрасывают в небо военнослужащих…

Победа эта, конечно, досталась очень дорогой ценой. В 1958 году, 9 марта, у меня дома собрались все оставшиеся в живых из числа тех, кто учился со мной в одном классе. От нашего поколения рождённых в 1924—25 годах осталось только 3% мужчин. Почти все мальчики, которых мы помнили беззаботными школьниками, навсегда остались на полях сражений под Сталинградом, на курских полях, упали и больше не поднялись с холодной земли подле Москвы. Только один из наших ребят прошёл все фронты и вернулся к нам, но и его искалечила война. 9 мая 1945 было днём сплошного ликования, но после той встречи особенно остро понимаешь, что этот праздник действительно с горькими слезами на глазах.

Записал Денис КРЮЧКОВ