А дело было так. Где-то за неделю до очередного Нового года мы традиционно готовили праздничный номер с поздравлениями от знаменитых людей, так или иначе имевших отношение к милиции. Косяком шли народные артисты — Утесов, Жаров, Ульянов, Санаев, Ефремов…

В конце рабочего дня ко мне подошел литсотрудник газеты Михаил Федотов (будущий министр печати, полномочный посол Российской Федерации в ЮНЕСКО, секретарь Союза журналистов РФ) со словами: «Слушай, старичок, тут есть рассказ. Ты его посмотри». Вверху над текстом стояла подпись: Григорий Горин, писатель. Рассказ предваряла короткая заметка автора, чуть ниже выделенная курсивом.

Мне лично запомнилась встреча с инспектором ГАИ. Спешил в «Литературку». Переходил в неположенном месте, каюсь.

Раздался свисток. Я остановился. Подходит сержант милиции, лицо строгое, голос твердый:

— Ваши документы, гражданин!

Я виновато протягиваю ему свою писательскую книжку, бормочу что-то невнятное, вроде: «Извините, спешил… Думал, здесь переход, а его, оказывается, уже давно под землю загнали, а я-то и не заметил», и т.д., и т.п.

Он не слушает. Изучает мое писательское удостоверение и вдруг… улыбается.

— Вы — Горин? Юморист?

— Юморист! — обрадованно говорю я.

— Читал ваши рассказики, — говорит сержант и начинает смеяться. — Очень есть смешные. Например, как один городской житель в лесу от кислорода себя плохо почувствовал, а его подтащили к выхлопной трубе автобуса, он и отдышался…

Смеется сержант. Я тоже. Он просто хохочет. Я счастлив. Наконец, он утер слезы и спокойно говорит:

— Так что будем с вами делать, товарищ Горин? На работу сообщим или штрафом отделаемся?

Я обмер и жалобно простонал:

— Штрафом.

 

Случилось это так: посылает меня прошлой осенью колхоз в командировку. Приехал я в Москву, остановился, как всегда, в гостинице «Националь», в вестибюле. У меня там швейцар знакомый, он раньше у нас агрономом работал.

Оставил я у него вещи, вышел в город, походил туда-сюда, пообедал в ресторане «Будапешт», в кулинарии… Ну, думаю, пора и делом заняться — по магазинам пройтись.

Подхожу к универмагу, вижу — очередь. Ну, обрадовался, стало быть, чего-то дают. Это у нас примета такая народная: раз очередь, значит — дают! А тут, понимаю, что-то особенное дают, потому как очередь громадная: на улице начинается, по первому этажу идет, потом по лестнице вверх уходит…

Я моментально в хвост пристроился, спрашиваю у крайней женщины: «Кто последний?»

Она говорит: «Я последний!»

Я спрашиваю: «А чего дают?»

Она говорит: «Что дают, я сама не знаю, только просили больше не становиться, потому что все равно не хватит».

Я говорю: «А сколько это, чего дают, стоит?»

Она говорит: «Двадцать рублей».

Я говорю: «Цена подходящая, можно и постоять».

Стою.

За мной тоже люди пристроились, а в середине очереди уж и стоять веселей — в спину не дует.

Стою.

Только, понятное дело, меня интерес разбирает, зачем это я, собственно говоря, стою? Делаю всякие наводящие вопросы: «Зачем, товарищи, стоим? Какой, примерно, товар? Легкой он или тяжелой промышленности?»

Все молчат. Половина вроде не знает, а половина знает, но молчит и глаза отводит, чтоб другую половину не распалять.

Стою.

Только тут наверху появляется продавец и кричит: «Товарищи, имейте в виду, остались только пятнадцатые и шестнадцатые номера!» — и ушел.

Очередь заволновалась, я тоже, потому как не знаю — номера эти как: хорошо или плохо?.. Ну, ничего, думаю, выкрутимся: ежели будет мало — растянем, велико — обрежем, а ежели это, чего дают, на электричестве, так мы его через трансформатор включим.

Стою.

Через час вдруг слух пошел: мол, это, чего дают, можно выписать в какой-то третьей секции без очереди.

Ну, раз без очереди, то, понятное дело, началась давка! Подхватили меня с четырех сторон, понесли в третью секцию. Я сначала брыкался, но потом затих — не кричу, не дышу, берегу силы для кассы.

Приносят меня в третью секцию, прижимают к прилавку, продавщица кричит мне: «Вам чего?»

Я говорю: «То, чего дают!»

Она нервничает: «Я спрашиваю, вам квадратное или в полосочку?»

Я взмолился: «Девушка, милая, покажи мне ради бога, чего это есть?»

Она говорит: «Чего выдумал?! Оно ж упаковано!»

Я говорю: «Тогда оба номера!»

Выбил чек, сунули мне на контроле какие-то две коробки, стал я к выходу пробираться. Чувствую — одна коробка тяжелая, а другая легкая, но в ней что-то вроде шевелится… А кругом жмут, толкают, того гляди с ног свалят.

А тут еще ко мне какой-то старый узбек пристал: «Продай, милый, одну коробку! Я за этой штукой четвертый раз в Москву приезжаю!..»

Я говорю: «Я тебе, дед, может, и продам, только ты мне скажи сначала, чего это я купил?»

А он мне: «Я по-русски не знаю, как назвать, а на узбекский это не переводится!»

— Тогда, — говорю, — шиш тебе, мне это самому надо!

Только он повис на руке, я от него как рванул, споткнулся и загремел по лестнице…

Поднимаюсь на другой день в больнице. Первый вопрос к персоналу: «Сестричка, где оно?»

— Чего «оно»? — спрашивает.

— Да то, чего купил!

— А чего ты купил?

— А это, — говорю, — я и сам не знаю.

— Ну когда вспомнишь, тогда и выпишем.

Короче, только через месяц отпустили меня домой. Сел я в поезд и думаю: «Денег не жалко, здоровья не жалко, жалко, что так и не узнал, что ж это все-таки давали?.. Вдруг эта штука жизнь бы мою перевернула… А теперь крутись без нее, как знаешь!..»

С тех пор я городские универмаги обхожу стороной. У нас в сельпо лучше. Приедешь, спросишь: «Есть?» Тебе говорят: «Нет!»

И все культурно, никаких очередей…

Когда тираж газеты был отпечатан, на редакцию обрушился шквал телефонных звонков. Читатели благодарили за рассказ. Обрадованный, я поздравил Горина с Новым, 1972 годом и сообщил о публикации. Григорий Израилевич не поверил и в сердцах бросил: «Какой рассказ? Его десятки изданий отвергли!» Пришлось взять несколько экземпляров газеты и топать на улицу Горького. Благо, автор рассказа жил неподалеку от Петровки, 38. Знакомы мы были давно, еще по журналу «Юность», где в кружке «Юных литераторов» Борис Полевой пестовал и наставлял будущих корифеев пера.

Надо было видеть лицо Горина, прочитавшего свой рассказ, напечатанный полностью в милицейской (!) газете. Эмоции буквально переполняли моего собеседника:

— Ну надо же, опубликовали! Не испугались!..

— Что ты хотел, Гриша, — меланхолично бросил сидевший рядом за «рюмкой чая с лимончиком» писатель-сатирик Аркадий Арканов. — Это же Петровка, 38. Им все можно. Там ведь никакой цензуры.

Мне остается добавить, что «Очередь» потом публиковали многие газеты и журналы, в том числе «Литературка», «Труд», «Известия», «Юность», но… без последнего абзаца, где было сказано о культурном обслуживании в сельпо. Без очередей. Надо ли говорить о том, как вырос после этого авторитет столичной милицейской газеты? Особенно среди писателей-сатириков…

Буквально через неделю именно мы первыми стали публиковать знаменитую повесть главного редактора журнала «Крокодил» Мануила Семенова «Галаховка»…