Сегодняшний наш собеседник — генеральный директор, художественный руководитель Московского цирка Никулина на Цветном бульваре Максим Никулин. Наш разговор — о цирковых буднях и праздниках, об огромной ответственности руководителя творческого коллектива, который носит имя его отца — Юрия Владимировича Никулина.

— Максим Юрьевич, вашего отца знает вся страна. Что вы чувствуете, когда в метро читаете: «Выход к цирку Никулина», а на улице проходите мимо бронзового памятника отцу?

— Какие-то ощущения, наверное, есть, но совсем уж особых впечатлений сегодня не испытываю. Да и в метро спускаюсь нечасто. А вот рядом с памятником у цирка бываю нередко. И я очень рад, что этот памятник есть, что он живёт своей жизнью. Настолько он удачно вписался, что есть такое ощущение, будто он стоял там всегда и сегодня стал частью моей жизни. Там собираются люди, фотографируются, улыбаются, и внешних эмоций у них больше. А у меня, признаться, гораздо больше эмоций возникает от памятника на Новодевичьем кладбище. Там и атмосфера, и энергетика совсем другие, потому там больше воспоминаний и эмоций.

— Одно время было популярно называть звёзды именами народных любимцев. А звезда с именем Юрия Владимировича Никулина есть?

— К 75-летию отца такой подарок ему был сделан, у нас в музее даже сертификат имеется. Но ведь это всё условность. А вот что реально: недавно вышло постановление правительства Москвы о названии его именем улицы в районе стадиона «Динамо».

— Вы выросли в цирке и можете считаться «ковровым ребёнком». Своё самое первое ощущение от цирка помните?

— Самого первого впечатления о цирке у меня нет. Вот когда обычного ребёнка впервые приводят в цирк, у него всегда есть новые эмоции от увиденного от восприятия этого другого для него мира. А у меня таких эмоций не было, поскольку я не входил в этот мир как другие дети, я в нём вырос и жил как кто-то в обычной квартире.

— Ещё в детстве вы снялись в фильме «Бриллиантовая рука». Это ваш первый фильм? Какие были последствия?

— Был ещё фильм «Точка, точка, запятая», где я изображал персонажа из толпы. А последствия… Уже тогда я понял: труд артиста тяжёл и горек.

— Известно, что в гости в коммуналку к Никулиным приходили многие знаменитости. Как на вас это отразилось?

— Не могло не отразиться. Это были люди, имена которых сегодня произносят с придыханием. Но тогда я был маленьким, и все они были для меня привычными знакомцами: дядя Женя Евтушенко, дядя Булат Окуджава, дядя Витя Некрасов, тётя Белла Ахмадулина… Это были лучшие люди, культурная элита. Шестидесятые годы, оттепель, они все были молодыми, куражливыми, строили планы, шутили, смеялись, читали стихи, выпивали. Для меня с моим двоюродным братом самыми лучшими моментами были те, когда про нас забывали, и я об этом до сих пор вспоминаю. Это были просто фантастические люди! И хотя сегодня есть хорошие режиссёры, поэты, писатели, но по масштабам, по таланту адекватной замены ушедшим я пока не вижу. Они и жили талантливо, и дышали полной грудью.

— Это они сподвигли вас поступать на журфак?

— Вовсе нет. На самом деле пошёл на журфак обречённо. Просто когда я заканчивал школу, в семье начинала нарастать лёгкая паника: никто не знал, кем я хочу стать. А я в это время хотел только одного: чтобы от меня все отстали и дали возможность играть на гитаре. Ещё я знал, что математика — это не моё, я — гуманитарий. И тогда один из друзей семьи сказал: «Поступай на журфак». Сегодня я понимаю, что преподаватели там были замечательные. Учиться было не так сложно. Правда, на втором курсе у меня возникли некоторые сложности, к тому же там был ряд дисциплин, с которыми я был в корне не согласен, а про некоторые до сих пор даже не могу сказать о чём они. Например, «Партийное и советское строительство». Тогда я перешёл на вечерний и устроился на работу в «МК» на гонорар, и мне всё это стало нравиться.

— Кроме как газетчика вас ещё помнят и как успешного тележурналиста. И вдруг вы покидаете телевидение и приходите в цирк на директорскую должность. Чем это было вызвано?

— Думаю, тогда просто так сошлись звёзды. Но это было принципиальное решение: накануне меня, ведущего программы, в очередной раз отстранили от эфира за то, что я не так что-то сказал, и перевели в дежурные корреспонденты. Меня это очень обидело, а я до этого уже полгода работал в цирке волонтёр, помогал отцу. Я пошёл к главному редактору и сказал ему, что меня это не устраивает. Так я вернулся в тот мир, из которого вышел. Мне помогало, что, с одной стороны, я был местным, многое и многих там знающим, а с другой — не был обременён какими-то «хвостами» — симпатией к одним людям и антипатией к другим, возникшими с годами обязательствами и т.п., что обычно мешает человеку, поднимающемуся по карьерной лестнице в одной и той же конторе. Я пришёл без этого груза, и потому мне было проще.

— Кто кого больше учил в первые годы вашей работы в новой должности: отец вас — он ведь не очень любил бумажную волокиту, или вы отца?

— Мы с ним спорили, иногда достаточно серьёзно дискутировали. Я тогда был в статусе коммерческого директора, а он генерального. У него была такая черта характера: если человек его подводил, предавал или обманывал, он обиды на него не таил, а просто вычёркивал из своей жизни и больше о нём не говорил. Однажды нам на согласование принесли проект достаточно интересного и выгодного коммерческого предложения. Я его показал отцу, он его посмотрел: «А вот этот человек в нём тоже участвует?» Я подтвердил, а отец на это: «Тогда я не буду в нём участвовать. Если он там есть, меня там не будет никогда!»

— Что это было — детская непосредственность творческого человека?

— Нет, это была его принципиальная позиция. Он никогда не прощал ни измены, ни предательства. Да, в нём превалировали и милосердие, и желание помогать людям, и открытость, но в определённые моменты он мог быть достаточно жёстким. За три с лишним года совместной работы с отцом я его понял больше, чем за всю предыдущую жизнь. В том числе и причины иногда проявлявшейся жёсткости характера. Попробую объяснить на доступном примере. Помните, в фильме «Бриллиантовая рука» Семён Семёнович Горбунков, которого сыграл отец, — внешне вроде бы такой недотёпистый, наивный, неприспособленный, по профессии экономист. А когда ему там дают пистолет, он его берёт и произносит фразу: «С войны не держал в руках боевого оружия». И эта фраза меняет всё представление о человеке: он воевал, остался жив, значит, не такой он уж и простой, недотёпистый.

— Ваш отец-фронтовик из того самого трагического поколения, абсолютное большинство которого было выбито в Великую Отечественную войну…

— Великую Отечественную он встретил с фронтовым опытом — ранее прошёл Финскую. А вот тем молодым пацанам, которые сразу попали на большую войну, думаю, было страшнее.

— Но как вышло-то: ваш отец пришёл с фронта — там была кровь, смерть, не до смеха, а он вопреки всему решил взять курс на цирк?

— Я думаю, что и сам отец на этот вопрос вряд ли ответил бы. Но объяснения поискать можно: после войны он сдавал экзамены в театральный вуз, тогда не разглядели в нём актёра. Его отец посоветовал ему пойти в цирк — тот мир семье не был чужим, а Юра Никулин с детства обладал развитым чувством юмора, любил шутить и даже мечтал быть клоуном. И состоялось то, что в человеке уже было заложено раньше.

— А у вас? Что это за профессия такая — директор цирка? Кем должен быть этот директор — жёстким Карабасом-Барабасом или, наоборот, добряком, который печётся обо всех актёрах?

— Прежде всего хочу сказать, что я стараюсь не быть истиной в последней инстанции по части художественного процесса в цирке. Я понимаю, что с моей стороны было бы ошибкой поучать здесь композитора или режиссёра — они профессионалы. Я могу давать свою визуальную оценку. Но при этом я не хожу на репетиции и даже на прогоны. Потому что важна не моя точка зрения, а точка зрения зрителей — как они всё воспримут. После спектакля я и создатели представления садимся вместе и обсуждаем, высказываем свои точки зрения по поводу того или иного номера. А вообще цирковой народ довольно сложный, штучный, в нашем цирке это особенно заметно, ведь мы работаем только со звёздами. Да и без всякого хвастовства можно сказать: я стою за штурвалом одного из лучших цирковых кораблей мира.

— В одном из интервью вы сказали, что все цирковые — люди ненормальные: кто ещё кроме них согласится ежедневно рисковать жизнью по нескольку раз в день, да ещё и любить свою работу? Директор цирка тоже должен быть «ненормальным» в этом смысле?

— Вряд ли кто сам в этом признается, но мы, цирковые, все ненормальные. Цирковой мир — это не масонская ложа и не закрытый клуб, куда пускают только по определённому признаку. Мы реально делим мир на цирковых и нецирковых. И объяснить это постороннему невозможно. Просто есть цирковые и нецирковые. Сюда легко попасть, но очень сложно выйти. Я не раз был свидетелем: кто-то страстно мечтал работать в цирке, но когда приходил сюда, то цирк его не принимал. Это даже необъяснимо.

— Мистика? Сказывается, что диаметр арены 13 метров?..

— Я не мистик, но что-то в этом есть. Особая энергетика. Кому-то дано, кому-то нет. Это как то, что людей в мире много, а поэтов мало. Насколько мне сложно руководить цирком? Когда в фильме «Москва слезам не верит» героиню спрашивают, сложно ли управлять тремя тысячами работников, она отвечает, что если научиться руководить тремя сотрудниками, то потом с тремя тысячами будет проще. В цирке, подобном нашему, руководить вообще не нужно: тут всё само работает. Здесь нужен только контролёр, ведь любой механизм нужно смазывать, корректировать, и тогда он будет жить очень долго. Моя работа здесь заключается только в контроле. Нужно просто знать, что где происходит, и какие-то моменты, исходя из опыта, предугадывать, а какие-то поправлять в начале зарождения. Но этому не учат. Помню, однажды на цирковом фестивале мой коллега-руководитель из другого цирка перед самым финалом, в ответственный момент, подошёл ко мне и сказал, что завтра на гала присутствовать не сможет, поскольку должен уехать. Я спросил у него: наверное, что-то очень серьёзное там случилось? А он ответил: «Ничего особенного, просто в моём цирке погрузка реквизита и животных начинается, и я там должен присутствовать, чтобы проконтролировать». И тогда я его пожалел, потому что у него в основе всего — недоверие к работе людей. Вот если я, например, выйду во двор и буду контролировать погрузку, то у нас начнётся паника: мол, чего это он пришёл? Значит, что-то не так. Я даже на репетиции не хожу, чтобы не дёргать лишний раз людей.

— Работа в цирке чаще всего связана с опасностями. А насколько опасна работа у самого директора?

— Для меня лично опасность заключается в том, что если, не дай Бог, случится трагедия, то сяду я. В этом заключается мой главный риск. При этом были и такие случаи: я входил в клетку к хищникам во время съёмок телепередач и на фестивалях. А для сотрудников цирка это их работа. Вот недавно был инцидент у дрессировщиков с тиграми. После этого меня спрашивали, почему подобные номера не запретят. На это я всегда отвечаю так: есть профессии, которые всегда связаны с риском — полицейские, борцы с терроризмом, лётчики-испытатели, спасатели. Так и работа в цирке — это тоже профессия. Мы не спасаем людей, но зато делаем их жизнь веселее и разнообразнее, воспитываем. Как-то на одной из пресс-конференций меня спросили: «Вы столько говорите о цирке, а вообще-то в нашей непростой нервной и суетной жизни цирк нам нужен?» Но если уж задаваться таким вопросом, то следует идти и дальше: а балет нам нужен? А классическая или джазовая музыка? А литература? А живопись? Давайте тогда культуру исключим из нашей жизни. А потом ещё и медицину. А потом что будем исключать?

— Юрий Никулин когда-то говорил, что комедия — это дело серьёзное. И цирк тоже?

— Любое дело, если к нему подойти делать по-настоящему, оно серьёзное. Цирк — это серьёзная работа, труд. Это серьёзная ответственность, порванные жилы, мениски, поломанные позвоночники. Для нас это нервы, поскольку мы за это отвечаем, это и бессонные ночи, и споры, и крики до хрипоты. Но всё это делает жизнь жизнью, и я другой жизни не хочу.

— Семья Никулиных — цирковая семья. Есть у вас какие-то свои семейные традиции?

— Пожалуй, нет. Вот в нашем цирке свои традиции есть. Например, у нас здесь необычная энергетика, которую создал один человек своим отношением к цирку — Юрий Владимирович Никулин. Думаю, специально он не задавался такой целью, но в силу его харизмы всё само собой и образовалось. У нас здесь принято со всеми здороваться, даже с незнакомыми людьми, принято помогать друг другу, независимо ни от каких эмоциональных взаимоотношений — если нужно, у нас всегда возьмут в руки лонжу, или поднесут реквизит, или шапито помогут поставить. При этом все люди у нас непростые. У нас есть одно абсолютное правило, которого, к сожалению, ни в одном другом цирке нет, — это своеобразная философия: главный в цирке — это артист, а мы — это команда, которая обслуживает артистов цирка, приезжающих к нам на гастроли. И мы должны создать им все условия, начиная от семейных и заканчивая профессиональными, чтобы они ни в чём не нуждались. Но в ответ мы также просим нормального, человеческого отношения.

— Цирк можно назвать и так: благотворительное явление. Это так?

— На свете есть много людей, которым трудно жить, у которых есть ограничения по здоровью, а кто-то просто попал в невыносимые условия. Вот мы и стараемся им помочь своим искусством. У нас также есть благотворительный фонд помощи артистам, нашим ветеранам. К сожалению, наше законодательство резко ограничивает наши возможности в оказании материальной благотворительной помощи куда-то на сторону, и потому в ответ на чьи-то просьбы мы можем лишь ответить приглашением к нам на представление.

— Как много ваш цирк гастролирует?

— Гастролей у нас стало гораздо меньше, особенно зарубежных. После распада СССР государство почему-то перестало помогать циркам. Почему — непонятно. Ведь сегодня со всех высоких трибун у нас говорят о необходимости поднимать имидж нашей страны. А кто это сделает лучше цирка? В советские времена во всём мире знали наши главные культурные достижения: балет, спорт и цирк, конечно. Тем более, что балет и цирк приносили тогда наибольшее количество конвертируемой валюты. Но сегодня, как показывает практика, всё это тоже можно возродить. Десять лет назад я провёл двухмесячные гастроли нашего цирка во Франции. Мне пришлось вложить в это свои личные деньги. И хотя я лично на этом не заработал, но зато понял, что гастроли могут быть успешными. Я впервые за 35 лет привёз российский цирк в Европу, и пресса была очень положительная. Вывод такой: зарубежные гастроли важны и нужны, но тут необходима помощь государства — оно сработает на свой же имидж. В книге, которую написал отец, есть воспоминания об американских гастролях. Поначалу вашингтонская пресса встретила московский цирк так: «Ещё 48 советских шпионов приехали в Вашингтон». А когда через месяц наш цирк уезжал, те же газеты писали: «Гастроли советских артистов сделали больше, чем сделали бы 20 дипломатов за 20 лет».

— Получается, сегодня вообще нет зарубежных гастролей?

— Единственная страна в мире, которая берёт нашу полноценную программу — это Япония, мы работаем с ними вот уже 15 лет. Японцы очень любят русский цирк. К ним приезжал знаменитый канадский цирк дю Солей, но японские зрители его не восприняли, они привыкли к советскому цирку. Кстати, когда мы предлагаем для наших гастролей что-то новое, они вежливо отвечают: «Не надо, давайте ваше традиционное».

— Вы уже не один десяток лет имеете возможность наблюдать за зрителями. Как изменился зритель за это время?

— Я бы сказал, что он стал более продвинутым, более образованным, более понимающим. А значит, и более требовательным к тому, что происходит на манеже.

— А какой зритель был добрее — тогдашний или сегодняшний?

— Вот здесь как раз ничего не поменялось. На хороший продукт зритель всегда доброжелателен. Лет десять назад мы сидели с моей мамой, и она сказала: «Неужели никогда не вернутся те времена, когда зимой на Цветном бульваре люди ночью жгли костры, грелись, чтобы с утра купить билеты в цирк на премьеру». Я ей ответил, что у нас по-прежнему всё хорошо, народ ходит, проблемы со свободными местами нет. И вот ситуация сегодня: перед цирком опять стоят очереди, люди пишут номера на руках, жаждут попасть на премьеру.

— Расскажите, как директор цирка празднует свой день рождения?

— Меня эта тема никогда особенно не заботила. Два года назад отпраздновали мой шестидесятилетний юбилей, всё получилось очень хорошо и трогательно. Но вообще-то я человек не пафосный, большие торжества не люблю, обычно мы в семье отмечаем.

— Вы — цирковой наследник отца, а ваши дети какое отношение имеют к цирку?

— Я сыновей в цирк не тащил, но и старший, и младший окончили школу-студию, получили специальность менеджера, теперь работают здесь. Но ещё когда учились в институте, они уже работали на шапито, а шапито — дело более жёсткое, чем стационарный цирк. То есть некий опыт они приобрели заранее и теперь сами в цирк пришли. Может, это гены сработали — у них такой дед, у них отношение к истории семьи очень серьёзное. Старший сын вот уже третий год ходит со всей семьёй на шествие «Бессмертный полк», несёт там портрет деда. В цирке, кстати, мы тоже сделали акцию «Бессмертный полк»: 9 мая перед спектаклем на манеж вышли наши артисты и сотрудники с портретами артистов, которые в войну ушли защищать Москву. Там же стояли мои внуки. Зал встал, в глазах у зрителей были
слёзы.

— От высокого до смешного… Юрий Владимирович обычно без рассказанного анекдота не уходил. А вы что скажете?

— Это даже не анекдот, а короткая фраза. Один человек рассказывает приятелю: «Мой дед вёл очень здоровый образ жизни, он всё время ездил на велосипеде, да, за водкой ездил, но на велосипеде».

— У вас четыре внучки и один внук. Удаётся уделять всем им внимание?

— Безусловно, какое-то время я провожу с ними вместе. Моему отцу, когда мы с моим двоюродным братом были совсем маленькими, с нами было не очень интересно. С моими детьми мне тоже стало интересно, когда они подросли. Интересно тогда, когда есть диалог, когда есть возможность что-то рассказать и человек поймёт. С внуками несколько иное ощущение. Родители нам вот уже второй год подряд доверяют внука, мы его обожаем. Ещё две внучки живут в Германии, моя дочь, а их мать — нейрохирург.

— Вы — член правления Благотворительного фонда «Петровка, 38». Как вы вообще относитесь к благотворительности?

— Благотворительность — это даже не потребность. Желание помогать должно быть прежде всего! А если у человека вынужденная потребность — это значит, что через силу. Нужно, чтобы это происходило как-то само собой. Я лично тоже кому-то помогаю — почему нет, если есть возможность? Отец говорил: «Никогда не отказывайся от добрых дел, тем более если это тебе ничего не стоит».

— У вас есть любимое животное?

— Моя такса.

— У вас есть своё отношение к полиции?

— Я — сын своего отца и полностью разделяю его точку зрения. Он говорил, что в мире есть три самых главных профессии: это врач, учитель и милиционер.

— В свободное от работы время чем увлекаетесь? Как отдыхаете?

— Люблю вместе с женой смотреть по телевизору старые сериалы. Читать люблю тоже более старые книги — современная литература как-то не идёт.

— Что бы вы хотели пожелать всем сотрудникам полиции?

— Удачи! Всем я желаю сегодня только удачи! Счастье у каждого только своё, достаток у каждого свой, своё отношение к жизни, своя философия. А вот удача — она нужна всем одинаково. Где бы кто ни работал, а полицейским особенно, потому что они рискуют своей жизнью.

Александр ОБОЙДИХИН, Александр ДАНИЛКИН, фото Александра НЕСТЕРОВА и из архива Максима НИКУЛИНА