Дмитрий ПИЧУГИН

(Окончание. Начало в №№ 27, 28)

В 9.00 собрал ежедневное перативное совещание, выслушал доклады, поставил задачи на сегодня, собрал документы на подпись и всех распустил. Оставил только «спецов по трупам».

— Товарищ полковник, докладываем, — отрапортовал Кошкин, — труп неизвестного мужчины, которого на МКАДе сбила машина, был доставлен в «трупохранилище» в Лианозово, находился там месяц, пока шло следствие по факту его гибели. В СК по ЗАО г. Москвы, было возбуждено уголовное дело по статье … (причинение смерти по неосторожности). Но следствием было установлено, что виновником ДТП стал сам погибший, перебегавший МКАД в неположенном месте. Документов при нём обнаружено не было. Личность следствием не установлена. Обращений о розыске без вести пропавшего с такими приметами не было. В итоге через месяц было принято решение захоронить погибшего как неизвестного на Перепеченском кладбище, где захоранивают всех неопознанных, обнаруженных на территории г. Москвы, труп № 24856, могила № 072541.

— Хорошо, спасибо. Идите.

Вот так. Мало того, что человек погиб так нелепо, да ещё и похоронен, как неизвестный и никому не нужный…

Зазвонил мобильный. Крошкин.

— Дмитрий Владимирович, доброе утро.

— Привет, Дэн. Ты в части?

— Так точно. В части. Сижу у командира, чай пью. Ждём, когда поднимут списки с личными номерами. 6 лет всё-таки прошло.

— Хорошо, сразу звони, как будет информация, очень жду.

— Конечно, Владимирович! Сразу позвоню.

Минут через 10 телефон сигнализирует о поступлении сообщения, и тут же звонит Крошкин.

— Дмитрий Владимирович, я отправил фото.

С замиранием сердца открываю сообщение. В нём фото из личного дела рядового Порошина. Личный номер 1084263. Смотрю на фото неизвестного, 1.84..3. Он! Сомнения быть не может. Мурашки по телу. Нашли! Радость переполняет.

Набираю Княжину.

— Ваня, срочно запрос на Перепеченское, на эксгумацию, сделаем официальное опознание, и тело маме передадим для захоронения.

— Есть, Дмитрий Владимирович, сейчас принесу.

Через 5 минут стук в дверь.

— Войдите.

Заходят как всегда двое неразлучных друзей — Княжин и Кошкин, оба в очках, выглядят, как профессора. Да в принципе, в своей области профессора и есть. Лучше них никто не разбирается в теме идентификации неопознанных трупов.

Нетерпеливо протягиваю руку.

— Давайте запрос. Надо срочно ехать на Перепеченское. И вызывать маму. Ребята, мы его нашли! Мы лучшие!

Молча сели на диван. Сидят, переглядываются, мнутся.

— Вы чего? Запрос где? Почему не принесли? Что случилось?

Начал Олег.

— Дядя Дима, тут такое дело…

— Да что случилось? Говорите уже.

— В общем, это. Трупа солдата на Перепеченском кладбище нет.

— Как нет? Вы что? Куда он делся?

— Тут такое дело.

И Олег рассказывает, что все неопознанные трупы, обнаруженные на территории г. Москвы, действительно захоранивают на Перепеченском кладбище, но, оказывается, через 5 лет после захоронения их эксгумируют, перевозят в крематорий Николо-Архангельского кладбища, где кремируют.

— Олег, зачем? Это правда, Васильевич?

— Правда, дядя Дима. Делается это с целью освобождения места под новые захоронения, иначе если их не кремировать, то негде будет хоронить следующие неопознанные трупы.

— Вот это новость! Сколько лет служу, не знал о таком.

— Не знал, потому что мы с этим практически никогда не сталкивались. Всегда раньше находили.

— Это да. Ну, хорошо. Слава Богу, мы хоть по номеру определили и тогда по фото опознание сделаем. Значит, получается, урна сейчас на Николо-Архангельском?

Они вновь переглянулись.

— Что ещё?

— У нас ещё есть не очень хорошая новость. Точнее, очень нехорошая.

— Что?

— В общем, после кремации урны хранятся там 1 год. А потом всё.

— Что всё?

— Их уничтожают.

— Как уничтожают? То есть через 6 лет от человека не остаётся вообще ничего? Даже пепла?

— Ну, такие правила, Дмитрий Владимирович.

Волосы у меня встали дыбом.

— Когда он был захоронен?

— 6 лет назад, 20 марта.

Я посмотрел на календарь. 19 марта.

— То есть завтра урны будут уничтожены? И у нас остался всего 1 день?

— Точно. Завтра же!

— Срочно звоните в крематорий.

Олег вскочил. Набрал номер.

— Алло, Лев Аронович? Здравствуйте. Олег Кошкин, МУР, сейчас передам трубку начальнику, Дмитрию Владимировичу.

— Лев Аронович, здравствуйте. Вы урны ещё не уничтожили? — закричал я в трубку.

— Здравствуйте Дмитрий Владимирович, — растерянно ответили в трубке. — Простите, какие урны вы имеете в виду?

— Урны с прахом «неопознанных трупов» с Перепеченского кладбища.

— А, эти. Дмитрий Владимирович, не извольте беспокоиться. Всё уже готово, я все бумаги подписал. Завтра утром всё уничтожим. Вы хотите приехать проконтролировать?

— Не-е-ет! – закричал я. — Отставить! Ничего не уничтожать. Завтра мы приедем.

— Хорошо, конечно. А что случилось?

— Лев Аронович, завтра мои сотрудники всё вам объяснят.

— Дмитрий Владимирович, но мы же ничего не нарушили! У нас всё по графику. Все документы в порядке.

— Лев Аронович, просто сделайте, что я вам сказал. Не уничтожайте урны.

— Да-да, конечно. Не извольте беспокоиться, все до единой урны будут в целости и сохранности.

— Спасибо. До свидания.

Я положил трубку. Сердце бешено колотилось. Неужели успели? Вроде дело о неопознанном трупе, да ещё погибшем 6 лет назад, а адреналин зашкаливает, как при боевой операции.

— Василич, Олег, идите, срочно готовьте запрос на изъятие урны.

Взял письмо мамы солдата. Несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь. Набрал номер мобильного. Долгие гудки. Сердце стучит. Как начать разговор? Как рассказать матери обо всём, что случилось?

— Слушаю, — безжизненный, отстранённый голос.

— Светлана Игоревна?

— Да.

— Здравствуйте. Вас беспокоят из Московского уголовного розыска.

— Слушаю вас.

— Светлана Игоревна, это по поводу вашего сына.

— Надо прийти на допрос? — произносит устало.

И вдруг!

— Что? Откуда? Вы из Москвы? Из МУРа? Я вам письмо писала.

— Да, Светлана Игоревна, я вам поэтому и звоню.

— Вы что-то узнали? Есть новости? Спасибо, что позвонили, — голос её совершенно преобразился, ожил.

— Светлана Игоревна, вы могли бы прилететь в Москву? Это очень важно.

— Я? Конечно! Если нужно! Вы нашли его? Он жив?

— Светлана Игоревна, я бы хотел, чтобы вы приехали ко мне и мы обо всём поговорили. Мне надо вам показать очень важные документы. Обещаю, что помогу вам.

— Я конечно. Я прямо сейчас поеду в аэропорт. Но до Москвы ведь лететь … часов. Я только завтра, наверное, смогу прилететь.

— Светлана Игоревна, вы можете прилететь в любое время, как вам будет удобно.

— Спасибо большое. Я собираюсь. Я всё поняла. Вопросов не задаю. Ой, а куда к вам ехать?

— Петровка, 38.

— Ой, конечно, я же сама вам писала. А как мне из аэропорта к вам добраться? Это какое метро?

— Светлана Игоревна, не волнуйтесь. Вас встретят мои ребята.

— Вот спасибо огромное! Я уже собираюсь. Я ближайшим рейсом прилечу. Все документы привезу и фотографии.

— Светлана Игоревна, как возьмёте билет, пожалуйста, позвоните и сообщите номер рейса. У вас же мой номер определился?

— Сейчас посмотрю. Да, определился. Ой, извините, пожалуйста, а как вас зовут?

— Светлана Игоревна, это вы меня извините, что не представился. Начальник 8-го отдела Московского уголовного розыска Пичугин Дмитрий Владимирович.

— Дмитрий Владимирович, я записала. Спасибо вам большое.

— За что спасибо?

В трубке наступила тишина. Затем тихим голосом она сказала:

— Вы знаете, за последние годы вы первый, кто мне позвонил из правоохранительных органов и не разговаривал, как с врагом государства. Я вам позвоню из аэропорта, — и положила трубку.

Так, всё, эмоции потом.

Занялся текущими делами. Через час влетел Крошкин.

— Владимирович, ты гений!

— Что? Сомнений больше нет?

— Заместитель командира части по воспитательной работе как раз тогда был его командиром взвода и лично провожал Порошина в увольнение. Он уверенно опознал его по фотографиям трупа. Протокол я составил.

Дверь открылась, вошли полковники Щукин и Карпов, начальник 2-й ОРЧ, и его заместитель, мои непосредственные начальники.

Уселись на диван, достали сигареты.

— Мы покурить. Доставай пепельницу.

Вообще-то, на Петровке курить в кабинетах запрещено. Но, учитывая, что я не курю, а мой кабинет находится на самом верхнем этаже, да ещё в самом дальнем углу, проверки до меня практически никогда не доходили, многие этим пользовались, в том числе руководители.

Я достал пепельницу, открыл окно, включил кофемашину.

— Ну, что с солдатиком?

— Нашли! — гордо сказал Крошкин.

— Да ладно!

Подвинул им протокол опознания.

— Мда-а-а… Вот это (следует непечатное слово). Значит, парня просто сбила машина, а его 6 лет искали как дезертира? Пичугин, ты как всегда лучший! — Щукин знал, что для меня признание лучшим — одна из высших наград.

— Спасибо, Андрей Викторович. Вот только не знаю, как матери всё это рассказать. Как в глаза ей смотреть. 6 лет её сына считали предателем и преступником. Её унизили и растоптали как только можно.

— Мнда-а-а уж…

Мы молчали и пили кофе.

— Ты уже сообщил ей?

— Нет ещё, только пригласил в Москву.

— Ну да, по телефону такое не объяснить. А вообще, мы чего зашли-то, завтра в министерство вызывают на заслушивание по … Едешь с нами. Ты больше всех владеешь информацией, вот и докладывать будешь.

— Викторович, а как же мама солдата?

— Ну, не переживай. Вон Крошкин с Кошкиным завтра встретят, съездят с ней в крематорий, получат урну, а потом привезут на Петровку.

— Понял, Андрей Викторович. Крошкин, всё слышал?

— Всё сделаем, Дмитрий Владимирович.

Все вышли, а я сидел и думал: как же так, мама 6 лет ждала сына, искала, а получит только прах. Как же в глаза ей смотреть?

Из раздумий вырвал звонок.

— Дмитрий Владимирович, это Порошина, я взяла билет, вылетаю в 21.20, прибываю в Шереметьево завтра в 10.35.

— Понял, Светлана Игоревна. Номер рейса какой?

— SU-5616, Аэрофлот.

— Светлана Игоревна, всё записал, не переживайте, вас встретят мои сотрудники. Я вам пришлю номер телефона, как приземлитесь, наберёте.

— Спасибо большое. Дмитрий Владимирович, сможете сказать хоть что-то сейчас? Есть хоть какие-то новости? Вы его нашли?

У меня защемило сердце.

— Светлана Игоревна, я хочу с вами поговорить лично, не по телефону. Обещаю, как только приедете, мы с вами обо всём поговорим.

— Я поняла. Тогда до встречи.

Как же мне было нехорошо! Раздался звонок. Щукин.

— Зайди ко мне.

Я взял ежедневник, спустился на 4-й этаж, постучал в кабинет.

— Разрешите, Андрей Викторович?

В кабинете уже сидел народ.

— Заходи, — и через мгновенье: — Ты чего такой? Что случилось? На тебе лица нет.

— Викторович, как завтра маме в глаза смотреть? Что говорить? Отдала сына родину защищать, а его объявили преступником. 6 лет говорили матери, что её сын дезертир и предатель. А мальчика просто сбила машина. Это уму непостижимо.

— Так, Пичугин, успокойся. Я тебе 1000 раз говорил, что у нас такая работа. Мы с тобой разгребаем дерьмо за другими. Не мы с тобой виноваты, что всё так произошло, что солдату зачем-то понадобилось перебегать МКАД, что нерадивый следователь не принял меры к опознанию трупа, а опера из области, которые искали «дезертира», не проверили его по приметам московских трупов. Но благодаря тебе мама завтра найдёт сына. Да, к сожалению, не живого. Но найдёт! И только благодаря тебе вернёт сыну честное имя. Её сын не преступник и не предатель. И это наша работа. А теперь отставить сопли и давай готовиться к завтрашнему заслушиванию. Не хочу, чтобы меня «отымели», как «кота помойного».

— Андрей Викторович, котов же не имеют, — сказал кто-то из присутствующих.

— Ага, Головатов если рассердится, не посмотрит, кот ты или кошка, сидеть точно долго не сможешь.

Утром, в 10.00, мы уже были на заслушивании в МВД. Всё прошло более-менее гладко. Сделано было много и практически уже вышли на след… Но как всегда: «усилить», «углубить». Я слушал вполуха, всё записывал, а сам думал о встрече с мамой солдата. Представлял, как накинется на меня с кулаками. Ведь это я нашёл её сына погибшим. Я последний, с кем она будет общаться как с представителем силовых структур, которые обвиняли её сына в предательстве.

Когда всё закончилось, мы зашли к ребятам из ГУУР. Бато Доржиевич напоил вкуснейшим бурятским чаем. Обсудили дела, поговорили за жизнь. И поехали обратно на Петровку.

Всё это время Крошкин и Кошкин писали мне, что маму встретили. По дороге на Николо-Архангельское кладбище всё рассказали, подготовили.

В 13.00 пришло сообщение: «Урну получили, едем на Петры».

Заказал пропуск на Порошину.

В 14.20 в дверь постучали, и, пропустив вперёд Светлану Игоревну, вошли Крошкин и Кошкин.

Я встал навстречу. Передо мной стояла высокая, очень симпатичная, но рано постаревшая женщина с россыпью морщинок вокруг глаз. В руках она держала урну с прахом, которую бережно, как ребёнка, прижимала к груди. Но меня поразили её глаза. Они сияли! Возможно, оттого что она стояла напротив окна и в них отражалось голубое небо.

— Здравствуйте, Светлана Игоревна, — начал я, с трудом подбирая слова. — Я хочу вам выразить соболезнование от лица Московского уголовного розыска. И сказать спасибо за сына…

Но я не успел закончить. Светлана Игоревна бросилась на меня. Я ждал ударов, понимал, что это неизбежно. И был готов к этому. Нервы матери, которые за 6 лет сжались, как тугая пружина, в один момент разжались.

Но вместо ударов она вцепилась в меня, обняла, крепко прижалась. Из глаз хлынули слёзы.

Мы так и стояли. Мама погибшего солдата, прижавшись ко мне и беззвучно рыдая, я, обняв и прижав к себе, а между нами урна с прахом её сына.

Сердце матери успокоилось. Она нашла сына. Да, к сожалению погибшим, но нашла. Она столько лет боролась и доказывала, что её сын не преступник и не предатель. И она победила.

А я гладил её по волосам. И думал, что у нас лучшая работа в мире. И решил, что не стану рассказывать маме солдата, что, опоздай мы всего на один день, и от её сына не осталось бы даже пепла…

А потом мы пили чай. Пришли Щукин, Карпов, да почти все ребята и девчонки нашего отдела. Светлана Игоревна не переставая говорила, как благодарна нам. А на столе стояла урна с прахом погибшего в мирное время солдата. Он как будто был с нами.

Потом Крошкин и Кошкин отвезли Светлану Игоревну в аэропорт и посадили на самолёт.

А через месяц мне пришло сообщение от Светланы Игоревны с фотографией. На фото памятник на свежей могиле, на памятнике красная звезда и фотография, с которой на меня смотрел молодой солдат Иван Порошин. На могиле много цветов и венков, на одном видна надпись: «От Министерства обороны». И в сообщении кроме фотографии всего одно слово: «Спасибо!»