В апреле исполнится 30 лет со дня катастрофы на Чернобыльской АЭС. Один из участников ликвидации её последствий — кавалер ордена Мужества полковник милиции в отставке Владимир Бунь рассказал корреспонденту «Петровки, 38» о пережитом, а также о том, как сложилась судьба после тех трагических событий.

Командировка в зону

— До катастрофы в Чернобыле я успел прослужить лет 10 кадровым офицером в армии. Был прикомандирован к одному из военно-строительных подразделений Министерства среднего машиностроения СССР, в ведение которого входила атомная отрасль промышленности. Буквально накануне известных событий приехал к родителям в родной Алтайский край в отпуск. На другой день встретился с бывшим одноклассником — прапорщиком милиции, работавшим в ГАИ. Он мне первый и сообщил о новостях про взрыв на АЭС. Я ещё подумал: если взорвалось, то последствия могут быть очень серьёзные.

После окончания отпуска вернулся в часть. Узнал, что два моих близких товарища уже в Чернобыле. Написал рапорт с просьбой направить на ликвидацию последствий аварии. Однако отказали. Мол, нет там подходящих для меня должностей. Через полмесяца второй рапорт написал. Товарищам по телефону говорю: ждите, скоро приеду. А мне снова резолюцию наложили с отказом. Пришлось обратиться по инстанции в Москву. Наконец, дали добро.

В полученном командировочном удостоверении было написано: для выполнения правительственного задания… Очень помогло, когда брал билет на самолёт до Киева.

17 августа прилетел в аэропорт Борисполь. В военной форме, вещей минимум. Предупредили, что всё это имущество пойдёт после пребывания в зоне заражения на выброс. На вокзале подсказали, где найти электричку в сторону Чернобыля. Примечательно, что состав ехал почти пустым. К полуночи добрался до станции Тетерев: прожектора светят, люди в рабочей форме снуют. С КПП диспетчера машины отправляют в Иванков — ближайший транспортный узел, база ликвидаторов перед Чернобылем.

Владимир Бунь с сыновьями

К утру был на месте. Начальник управления отправил «в какой-нибудь вагончик» поспать часок. А позже — переоделся в полевую форму и за дело.

114 суток с «таблеткой»

— Подъезды к развалинам 4-го энергоблока уже забетонировали. Подвели железную дорогу. Подвозили готовые конструкции. Ставили опалубки. Заливали их бетоном. Возводили защитные стены.

В ликвидации последствий катастрофы участвовало множество служб из различных ведомств. Подразделения нашего управления в большей степени были укомплектованы так называемыми «партизанами» — гражданскими людьми, которые состояли в запасе, но были призваны на службу в связи с чрезвычайной ситуацией.

Сначала я был помощником начальника штаба управления. В мои обязанности входило как раз принимать-отправлять вновь прибывших и убывающих людей. Ездил за проездными билетами, сопровождал людей на вокзал. В условиях 30-километровой зоны машины шли через контрольно-пропускные пункты, мойки, посты дозиметристов.

Потом дежурил в ночные смены на станции. Координировал действия между гражданскими и военными. Направлял бригады на участки работы. Был случай, когда рабочие отказались туда идти. «Ты, начальник, с нами пойдёшь?» Пойду, отвечаю. «Ну веди, и мы тогда пойдём…»

Два месяца прошли быстро, написал рапорт на продление командировки. Мне понравилась организация службы, стиль управления, который сложился. От того, что легко работать, решил на второй срок остаться.

Радиации, конечно, все боялись. Дали мне накопитель — «таблетка» на кармане висела. Карандаш, который надо в прибор всовывать, чтобы он показал накопленную дозу. Но когда стали писать и выдавать справки о полученных рентгенах-бэрах, начались, на мой взгляд, недомолвки. Реальной дозы своей никто так и не узнал.

Кто был в самом пекле при ликвидации, их почти уже никого не осталось в живых. Они уже не могут спросить, почему в их документах написано, например, 2 или 10 бэр. А если бы и спросили, никто бы и не ответил...

Я видел карты с указанными цифрами излучения. В некоторых местах радиация была такова, что могла убить человека за секунды. Туда людей не посылали, но рядом-то работали. Можно было трудиться всего минуту, но получить максимально
допустимую за сутки дозу облучения.

Дозиметристы замеряли, рассчитывали время нахождения в зоне поражения. Выход из неё по секундомеру, по свистку. Но это не многих спасло. Моих товарищей, за которыми я следом поехал в Чернобыль, нет на земле уже лет 15. Им больше меня пришлось руководить работами по очистке крыши станции. Когда рвануло, на неё выкинуло куски бетона вперемежку с графитом. Пытались роботами собрать, но они встали. И отечественные, и импортные. Пошли люди. Фартук, респиратор, рукавицы. Один выскочил, подбежал, кусок бетона схватил, скинул. А другому кусок графита подвернулся…

После очистки крыш, вывоза мусора в могильники радиационный фон на станции уменьшился. Я прослужил в Чернобыле ещё два месяца. Выполнял, в том числе, обязанности коменданта. Также сопровождал автоколонны из Иванково и обратно.

Почему остался на второй срок? Не из-за зарплаты, конечно, хотя она была раза в три выше. Деньги большой роли не играли. Я сравниваю эти 114 дней своей службы с войной. Да, в Чернобыле пули не свистели. Но люди ценой здоровья и часто жизни совершали свой подвиг, защищая страну от смертоносной радиации. И я горжусь тем, что был причастен к ликвидации последствий катастрофы.

Вспомнить всех

— Домой отправился сразу после митинга по случаю закрытия саркофага. Уже и усталость появилась, но возвращался с чувством выполненного долга.

Позже меня перевели в Москву на должность командира части. А в 1993 году после сокращения поступил на службу в органы внутренних дел в УВД Южного административного округа. Вышел в отставку через 4 года с должности заместителя начальника милиции общественной безопасности — начальника службы ООП окружного управления.

Видно, как говорится, пришло время собирать камни. Здоровье стало сдавать. На пенсии вопросы социальной защиты стали более актуальными. В 1997 году стал членом ассоциации «МВД — Щит Чернобыля».

К сожалению, должен отметить, что к 30-летию аварии в Чернобыле участники ликвидации её последствий стали, на мой взгляд, менее защищёнными, чем ранее. После катастрофы вышел закон, который предусматривал всестороннюю социальную поддержку ликвидаторов. Но с годами этот правовой документ обрёл множество поправок. Льгот у «чернобыльцев» становилось всё меньше.

В 30-летие ядерной трагедии мы будем вспоминать погибших, умерших ликвидаторов последствий катастрофы. Очень надеюсь, что в эти дни никто из ещё живущих не будет обделён вниманием и помощью.

Алексей Гололобов, фото из архива Владимира Буня