Когда узнаёшь возраст этого человека — не веришь... Жизнь бурлит в нём, «безделье» — понятие, которое ему не знакомо. А между тем наш герой сохраняет в себе эту бодрость, приближаясь к почётной отметке в 80 лет! О своей яркой жизни рассказывает Анатолий Романович Бабин, капитан милиции в отставке, десятилетия отдавший службе в органах внутренних дел. 

 

В воздухе

Я родился на Кавказе, на вольных просторах Кабарды. Сердце моё навсегда связано с этой землёй, и её беспокойная энергия с рождения кипит у меня в крови. А потому я вырос неусидчивым, активным. Не без шалостей, но голову не терял. Мог в один день нахватать двоек, а к вечеру всё исправить.

И неудивительно, что судьба привела меня поначалу в авиацию, в вольную стихию неба. Азы лётного дела я осваивал в Ставрополе, где познавал небо на планере А-2 и самолёте ПО-2. Из Ставрополя послали меня в инструкторское училище, что в Саранске. Послали почему? А из-за того, что я хулиганил в воздухе – чувствовал себя среди облаков точно птица. Рассчитывали, что станет у меня в училище больше, так сказать, людской основательности. Сразу скажу, укротить молодое вольное сердце тамошним наставникам не удалось. Небом я наслаждался: нырял в облака, заходил в пике, тревожил траву на бреющем полёте… Случалось, выходил за рамки. В конце концов произошла следующая история.

По утрам над аэродромом стояла самая хорошая погода. Самолёт идёт в такие часы — не колыхнётся! И мы ловили возможность полетать до завтрака.

В одно такое безмятежное утро инструктор выпустил меня на выполнение изученных фигур высшего пилотажа. Одного. Все остальные поехали на завтрак. Это, однако, не значило, что я остаюсь без присмотра: инструктор всегда в столовой садился так, чтобы видеть полёты.

Тем не менее я задумал кое-что лихое — петлю Нестерова, мёртвую петлю. А инструктор её ещё нам не показывал, я изучил эту фигуру самостоятельно, прочитав о ней в НПП — наставлении по производству полётов. Продумывая её исполнение, рассчитал так, чтобы инструктор отклонения от программы не заметил.

Я собирался полететь так, чтобы со стороны инструктора фигура выглядела нейтрально, чтобы он увидел пузо самолёта и подумал, будто я боевой разворот делаю или ещё что-нибудь, предполагающее подобное движение. Но в расчётах я ошибся. Хотя сама петля получилась отлично. Я даже тут же, пока не потерял скорость, сделал ещё одну.

Закончил пилотирование, довольный иду на посадку. На аэродроме встречает меня инструктор. Настроя его я сперва не заметил и бодро ему докладываю: «Товарищ инструктор, за время полёта совершено столько-то переворотов Иммельмана, боевых разворотов столько-то, штопор и т.д.». Он: «Всё?» — «Так точно, всё!» — «А петелька?!» — говорит угрожающе, вдруг словно приподнявшись и нависая надо мной. Ясно стало: лихачества мои замечены. Я всё так же бодро рапортую: «Отлично получилась петелька, товарищ инструктор!» Но его успешное выполнение сложной фигуры вовсе не воодушевило. «Для тебя что, инструктор — тряпка?!» — повысил он голос. И начал хлестать меня переговорным шлангом, который к шлему подсоединяется. Я-то был в пилотской кожаной куртке — не больно, конечно. Но тут, видя такой гнев, опасаться стоило не ударов, а последствий дисциплинарных.

…Позднее я стоял с дневальным, грустно рассуждая с ним о своём будущем: «Наверное, тут добром не кончится, выгонят меня». И как только я это сказал, смотрю — едет к нам «уазик». А на нём инструктор стоит на ступеньках. И ещё издалека поносит меня на чём свет стоит. А инструкторы — они насчёт этого любому могут фору дать. Такое во время полёта говорят — настоящие словесные фигуры высшего пилотажа.

Отправил он меня принимать самолёты на полосе. Я понуро пошёл — ноги волочу, горько. А он, видя это, зашёл в ближайшую палатку и вышел оттуда... с кнутом! Даже не знаю, откуда он там взялся-то. И ну им щёлкать! Я, увидев такое дело, бегом. Хорошо, на посадку как раз шёл самолёт, я перебежал полосу, а машине, на которой гнался за мной разъярённый инструктор, пришлось остановиться…

В общем, от полётов меня отстранили. А затем припомнили и другие мои шалости, и с авиацией мне пришлось закончить.

 

на воде

Приехал я домой, пошёл в армию. И так получилось, что попал из воздушного флота в морской — служить направили минёром на рейдовом тральщике. Запоминающегося здесь тоже хватало.

Как-то раз вечером мы собирали донные мины. Если описывать это дело, выходит просто: кошкой зацепляешь её, поднимаешь и увозишь. В реальности, конечно, не так легко. И вот послали на это задание меня. А море тогда волновалось сильно — вода так и бугрилась. И всё, что у меня есть против его могучего беспокойства, так это шлюпка, с которой я и цепляю мины. Итог противостояния был довольно предсказуем — шлюпка благополучно перевернулась, сбросив меня в чёрные глубины.

Конечно, ничего страшного не произошло, плавать я умею, волнующееся море — это всё-таки не шторм. Поэтому я размышлял в тот момент здраво и решил немного задержаться под водой, так как, попытавшись всплыть сразу, я мог в тёмной воде запросто удариться о дно лодки. Отсчитав несколько секунд, всплыл на поверхность. А вокруг — ни шлюпки, ни корабля. И только поднимается море, как будто дышит огромный зверь, пожравший всех, кроме меня.

Слава богу, эти нервные мгновения не затянулись — просто отнесло меня чуть дальше, чем я полагал, и корабль оказался скрыт за волнами. Меня заметили и вскоре бросили спасательный круг. 

Случались и эпизоды несколько хулиганские, как в авиации. Однажды я шёл по плацу, куря цигарку. Тогда я ещё этой дурной привычке был подвержен. А навстречу мне вдруг вышел командир дивизиона подводных лодок, капитан 1-го ранга Котов. Был он злой, очень строгий командир. А папироса у меня в правой руке. Ну, думаю, что же делать. Переменять — искры полетят прямо на его глазах, а то ещё и уроню на плац. А посему, как шёл — так левой рукой честь ему и отдал. По строгим армейским правилам меня могли ждать жёсткие последствия, однако, на моё счастье, внимания на неверный жест капитан не обратил. 

Последний год службы я провёл на береговой базе кочегаром. Здесь меня выручила техническая смекалка, впоследствии не раз помогавшая мне и на службе в органах внутренних дел. Было это так.

На корвете у повара стоял котёл, в котором сверху и сбоку были отверстия.  Сбоку подводится вода, и когда под котлом разжигаешь огонь, сверху начинает пар валить, идущий в форсунку. В неё также подаётся солярка. Получается пламя. 

С корвета на бербазу брали по человеку в неделю для обслуживания кочегарки. Работа адская: в жаре, в духоте, а ты ещё, тратя все свои силы, эту жару и духоту насыщаешь, подбрасывая уголь.

Мне, как и всем, такие условия пришлись не по нраву, и я одному инженеру с бербазы предложил, вдохновившись той конструкцией с кухни, решение. Вместе с ним мы разработали форсунку для кочегарки. И когда я стал кочегаром, то сделал себе столик, побелил помещение для уюта, и в комфорте готовил себя к гражданке, уча алгебру и геометрию для поступления в институт. А работала у меня механика, и всё благодаря ей без лишних хлопот горело, варилось, жарилось.

Когда я пришёл из армии и в военкомате отдал свой лист взысканий и поощрений, то там посмотрели на него как на диковинку: у меня оказалось всё заполнено и по взысканиям, и по поощрениям. Этот лист во все кабинеты носили, восклицая: «Во, моряк принёс!».

Демобилизовавшись, я поступил вначале в сельскохозяйственный. Тогда был большой подъём сельского хозяйства, и если учишься в этой сфере, то туда же работать и отправишься. Я этого не хотел и поэтому перешёл в машиностроительный техникум, учился на инструментальщика. Некоторое время отработал в Калуге по профессии. А затем перебрался в Москву и здесь, в Северо-Западном округе, устроился милиционером.

 

на земле

Почему вообще решил пойти в милицию? Я никогда не бегал от ответственности и при необходимости готов был взять на себя роль человека, который способен отвечать за других.  В пионерской организации был председателем совета отряда, в комсомольской — секретарём. И служба в милиции, требовавшая неустанного исполнения большого общественного долга, была в русле моего характера.  

Большую часть я проработал в ОБХСС. Многому научился от возглавлявшего долгое время эту службу Виктора Михайловича Кораблёва. А был я старшим группы по борьбе со спекулянтами, в которой под моим началом состояло четыре человека.

Интересных дел за годы службы скопилось немало. Способствовал этому и тот факт, что от меня не уходил ни один спекулянт. Если я кого разрабатывал, то всегда до конца дело доводил. Это был мой стиль работы — если я ставил себе задачу, то её выполнял. И когда начальник на собраниях всех костерил, то только меня его гнев обходил стороной. Потому что у меня всё сделано от и до. 

Как удавалось достичь такого успеха? Единственной причины не назовёшь… Одна из них — грамотная работа с агентурой. Я очень серьёзно занимался этим направлением, как к войне готовил агентов. В первую очередь, обучал их действовать секретно. Встречался, например, с агентом в бассейне. Не так, чтобы сидя на бортике что-то открыто обсуждать, а непосредственно в воде, проплывая мимо, обменивались данными. Давал я им радиостанции, показывал, как действовать. А то он и, как в шпионском кино, отойдут в сторонку и забубнят, прикрываясь рукой: «Я Сокол-12, ответьте…». Объяснял, как нужно выходить на связь незаметно.

Вообще, умение оставаться до поры незаметным является определяющим. Добиваясь этого, я применял, например, скрытую камеру. Те камеры были плёночными и, конечно, не такими компактными, как сейчас. Использовал камеру «Кварц 2М» и прятал её в таком внушительном талмуде, как «Капитал» Карла Маркса, из которого вырезал сердцевину. С её помощью было раскрыто немало дел.

Одно из них касалось двух сестёр, занимавшихся незаконной торговлей шубами. Продавали они их в наглую прямо под стенами Кремля — в ГУМе. Одна из них подходила к очереди, слушала разговоры, а затем как бы невзначай влезала в беседу, замечая: «А я недавно шубу купила, да не нужна оказалась…» Шуб тогда было мало — дефицит, так что клиенты находились быстро. А я этот процесс документировал на камеру.

Чаще, конечно, обходились без камеры. Но в любом случае до поры нужно было оставаться для преступников невидимкой. Как-то раз я заметил такую картину: цыганка подошла к одному человеку с просьбой разменять деньги. Тот опрометчиво согласился. Обратив внимание на происходящее, я, не выдавая себя, стал следить за ситуацией. И вижу поразительный фокус: цыганка деньгами словно жонглирует, просит иногда: «Ой, давай на эту лучше поменяю», и деньги у неё в руках так и пляшут. И незаметно кочуют ей за спину, где их принимает сообщник. Чуть больше наглости, и, пожалуй, «клиент» её вполне мог бы остаться ещё и должен.  

После выхода на пенсию я с милицией не расстался. Сейчас являюсь зам-
председателя Совета ветеранов, общаюсь с нынешними полицейскими и вижу их работу. Большинство из них — люди ответственные, честно исполняющие свой долг. Но, к сожалению, есть и те, кто не всегда отвечает высоким стандартам службы.

Меня больше всего всегда возмущало, когда полицейский допускает в обращении с гражданами грубость. Это противоположно тому идеалу, который стоит перед нами. Прекрасно понимаю, что контингент бывает разный, и у кого-то просто не выдерживают нервы. Я сам насмотрелся на самые омерзительные проявления человеческой сущности. В последние годы перед пенсией, когда ОБХСС стал разваливаться, я перешёл на должность замначальника вытрезвителя и видел людей совершенно неуправляемых. Но даже этот опыт не повлиял на моё твёрдое убеждение: служа закону, превышать его нельзя. Это для каждого должно быть нерушимым принципом. 

Денис КРЮЧКОВ