Впервые о красной ртути я услышал в 1990 году, когда возглавлял 6-е Главное управление по борьбе с организованной преступностью МВД СССР. Ко мне пришли сотрудники, показали оперативные материалы, из которых следовало, что в уголовной среде, в организованных группировках, циркулируют слухи о какой-то красной ртути. Никто толком ничего не знает, но говорят, что сверхсекретный материал, что красная ртуть якобы используется в оборонной промышленности, что на её продаже можно наварить огромные бабки.

В это время нелегальный бизнес расцветал махровым цветом, множились его виды, появлялись новые отрасли бизнеса: компьютерный, оружейный, бизнес на похищенных кредитных карточках, мошенничество со счетами в банках, создание лжекооперативов и так далее. Мы не успевали докладывать о новых видах таких афер, которые причиняли государству, тогда ещё СССР, колоссальный ущерб на миллиарды рублей.

Поэтому, когда мне доложили, что может возникнуть ещё и такая криминальная проблема, как продажа сверхсекретного материала, прежде всего мы создали небольшую группу сотрудников, которая должна была отслеживать операции с красной ртутью. Хотя, ещё раз повторяю, тогда никто не представлял, что же это такое.

Я на всякий случай позвонил в Управление по борьбе с организованной преступностью КГБ Дмитрию Алексеевичу Лукину. Это профессионал, честнейший человек той закалки, когда вся жизнь отдаётся работе без остатка. Позвонил я ему по «вертушке», поэтому можно было говорить совершенно не опасаясь, что нас подслушивают. Но как только я сказал, что появились оперативные данные о красной ртути, он ответил: «У нас тоже есть отрывочные сведения об этом… Ну, в общем, приезжай».

Он чекист старый и зря не скажет. Я понял, что он обеспокоен этой проблемой до такой степени, что даже «вертушке» не доверяет, а приглашает приехать лично.

Я приехал на Лубянку, попили с ним кофейку, попутно посетовали на власть, и он рассказал, что вот уже года два-три к ним идёт информация, что якобы существует какая-то красная ртуть, то ли секретное оружие, то ли вещество, которым начиняются стратегические ракеты, и что стоит она бешеных денег. Но пока всё это — на уровне слухов. Конкретными данными КГБ пока не располагает. Я даже не поверил: если уж они не знают, тогда — кто?

Я после посещения Лукина дал задание своим замам и той группе, которая занималась проблемой красной ртути, выяснить всё что можно и даже чего нельзя, ориентируясь на «авторитеты», занимающиеся сбытом оружия. Но информация по-прежнему была стереотипная: кто-то что-то слышал и даже видел, но никто толком ничего не знал. Одним словом, слухи циркулируют, а конкретного ничего нет.

Наконец, удалось обнаружить бутылку, якобы содержащую красную ртуть. Это был уже 1991 год. Но в ней оказалась обычная ртуть, чем-то подкрашенная, то ли тёртым кирпичом, то ли ещё чем-то. Обнаружили эту бутылку в Москве, через нашу агентуру, путём различных сложных комбинаций.

Но как раз тогда началась та политическая ситуация, которая привела к событиям августа 1991 года. О красной ртути забыли — не до того было. В МВД пришло новое руководство, до удивления быстро превратившееся из мелких чиновников и освобождённых секретарей парторганизаций в недюжинных «демократов». Я вынужден был под давлением этих «демократов» перейти из Министерства внутренних дел в Комитет государственной безопасности к Дмитрию Алексеевичу Лукину, в Управление по борьбе с организованной преступностью, на должность заместителя начальника управления. В КГБ был тогда Бакатин, и с его помощью там создали мощное управление из 900 человек. Баранников потом его упразднил. Но на тот момент в управлении было девять бюро. Я возглавлял бюро по борьбе с коррупцией. Именно тогда на спецслужбы пришёлся девятый вал отрицательных эмоций общества, и они оказались в роли «мальчиков для битья». Информация о крупных взятках к нам шла потоком, но работать не давали. Никто не подписывал соответствующих документов. Было больно и обидно. Ведь мы-то знали больше, чем обманутые сограждане, знали, к чему это ведёт и чем закончится.

Мы стали планировать работу управления на 1992 год, определяли оперативные направления деятельности, такие, как контроль над преступными группировками, имеющими связи с международными преступными организациями, контроль над незаконным оборотом наркотиков по международным каналам и т.д. И, наконец, все сошлись на том, что нужно запланировать контрразведывательные и оперативно-розыскные мероприятия по обнаружению каналов утечки красной ртути, расшифровке всей достаточно смутной информации, которая о ней скопилась. Вообще-то все были уверены, что красная ртуть — это вещество оборонного значения, поэтому КГБ (он тогда уже именовался МСБ) и подключился.

Это был ноябрь—декабрь 1991 года. Тогда, конечно, никто не мог предположить, что это мошенничество, поскольку и раньше, лет 10—15 назад, какие-то разговоры о таинственной и очень засекреченной красной ртути просачивались. Поэтому основная часть чекистов была уверена, что за этим стоит что-то очень и очень серьёзное. И надо контрразведке подключаться.

Запланировать мероприятия, связанные с красной ртутью, мы успели, но реализовать их не смогли. В 1992 году я перешёл в Центр общественных связей КГБ, поскольку наше управление разогнали (я об этом уже говорил), людей разбросали, а на обломках управления сделали Управление по борьбе с контрабандой и коррупцией. Спецслужбы снова переименовали, Бакатина отправили на пенсию.

Я стал заниматься связью с общественностью и средствами массовой информации. Вдруг, где-то с весны по август 1992 года, в ряде газет прошла серия статей, в которых поднималась проблема красной ртути. Да как поднималась! В них говорилось, что из России на Запад уходят радиоактивные материалы — уран, осмий, плутоний и, наконец, красная ртуть. Красная ртуть — стратегическое сырьё, которое используется в оборонной промышленности и обладает совершенно устрашающими свойствами. Одним словом, писали невероятные вещи, а нам нужно было реагировать. Звонки шли один за другим.

В этот момент в Италии (по сведениям итальянской печати) был задержан гражданин России, который вёз туда уран. Однако спецслужбы Италии не проинформировали наши соответствующие инстанции об этом инциденте.

Нам это показалось подозрительным. Обычно спецслужбы не дают сведения никуда, пока до конца не доведут дело. И когда уже вопрос ясен, они сообщают правительству, президенту страны, и на этом уровне решается что делать, поскольку подобная информация может принести государству политический или иной ущерб. Сами они такого рода сведения в печать не дают.

Естественно, шум пошёл большой, наша печать за это ухватилась, начала нагнетать атмосферу, так как некоторые журналисты тогда ради сенсации готовы были выпрыгнуть из собственной шкуры. И пошло-поехало: Россия не может удержать ядерного «джинна», всё растаскивается, на Запад потекла ядерная река… Что говорить! Мы все помним, как это было.

А. ГУРОВ

 

(Продолжение следует.)