Газета «Петровка, 38» продолжает публикацию специальных выпусков, посвящённых 100-летней истории Московского уголовного розыска. Они формируются из материалов книги об истории Московского уголовного розыска, создаваемой Советом ветеранов МУРа под общей редакцией Юрия Григорьевича ФЕДОСЕЕВА — начальника МУРа в 1991—1994 годах.

Этот очерк был написан 25 лет назад, когда полковник милиции Юрий Григорьевич Федосеев возглавлял Московский уголовный розыск. Так вот, уже тогда в нём просматривались черты характера и особенности поведения, которые сыграют свою роль в его взаимоотношениях с «сильными мира сего» и предопределят преждевременную отставку. Впрочем, почему «тогда»? Почти за 30 лет до описываемых событий замполит роты, в которой служил рядовой Федосеев, заявлял ему, что родись он чуть пораньше, сидеть бы ему по статье 58 Уголовного кодекса. Правда, через год этот же замполит дал ему рекомендацию для вступления в партию. Так что ершистым бойцом он был практически с «младых ногтей».

ФЕДОСЕЕВ ЮРИЙ ГРИГОРЬЕВИЧ Начальник МУРа в 1991 — 1994 гг.

Но нет худа без добра.

Уйдя в 1994 году из милиции не по собственному желанию, Юрий Григорьевич не потерялся в общей, часто безликой и бессловесной массе ветеранов, а, будучи человеком литературно одарённым, сначала обобщил свой пройденный путь в книге «Записки начальника МУРА», а потом взялся за историю России от Гостомысла до Горбачёва. Плодом более чем десятилетнего труда стали его девять книг, читать которые легко, интересно и познавательно. Но и милицейскую тематику Федосеев не бросил, время от времени в периодической печати появляются его острые публикации, не оставляющие читателей равнодушными.

В начале 90-х годов в московских газетах в качестве интервьюированного стало появляться новое имя — Юрий Федосеев. Мне вообще-то нравятся сопровождающие ныне интервью заимствованные в западной прессе «нововведения»: он-де не похож на сыщика, а напоминает профессора, ему столько-то лет, зарплата у него такая, с чувством юмора у него нормально и т.п. Подобными сведениями сопровождались и некоторые интервью с Юрием Григорьевичем. Скажем, в газетах «Куранты», «Вечерний клуб» и других.

А мне бы хотелось знать о Федосееве другое: не про его зарплату, а про то, кто его родители и родные, не как у него с чувством юмора, а во что верит и каковы его представления о таких святых понятиях, как честь, долг, присяга, как живёт его семья, есть ли в ней какие-то традиции. И если честно, то не интересуют меня погони, слежки, стрельба, о которых можно почитать в приключенческой и детективной литературе, а такая проблема: каким должен быть человек, которому доверена почётная, опасная и потому, может быть, романтическая должность начальника уголовного розыска?

Вы можете написать на себя наградной лист? Рассказать о себе, какой вы хороший, добрый человек? Полагаю, что нормальному человеку сделать сие просто невозможно, хотя, уверен, найдётся немало и тех, кто не только может, но уже и поступал таким образом. С ними, в общем-то, всё ясно. А вот с теми, кто не может... О них судят другие, говорят другие. К таким нормальным относится и Юрий Григорьевич. Обратите внимание: во всех интервью он говорил меньше всего о себе. А когда просят о личном, отделывается, как правило, мягкой иронией или какой-то банальностью, дабы не сбиться на чужой тон.

И, напротив, когда речь заходит об общих принципах, о своей гражданской позиции, о существе понимания «текущего момента», он не подлаживается под конъюнктуру момента, не стремится попасть обязательно и непременно «в ногу». Я обратил на это внимание, когда он (кстати, один из немногих) заговорил о том, что нам, россиянам, русским, не след всё время косить глаз на Запад, что у нас свой путь, и нам не пристало тянуться за чужой модой. «Каждая страна, — говорил он в «Советской России» в номере за 14 января 1992 года, — идёт своим путём, однако безнаказанно это может позволить только сильное государство, как это позволялось нам в своё время (Чехословакия, Афганистан), как это позволяется сейчас США (Гренада, Панама), Англии (Фолклендские острова, Северная Ирландия), Израилю (оккупация арабских земель). Правило: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку», — действует до сих пор.

Это только нарушения прав инакомыслящих в нашей стране (причём не только при коммунистическом режиме) вызывало такую бурную реакцию на Западе. Как ни странно, но цивилизованное человечество почему-то мирится с резервациями индейцев, бесправием арабов в Израиле, ущемлением прав русскоязычного населения в Прибалтике, истерией и политическими процессами в Восточной Европе. Почему так? Что это?

Мы — долготерпимый народ, нами легко управлять. Поэтому мы, может быть, и сохраняли на протяжении почти тысячелетия равновесие в Европе, а последнее время — и в мире. Кому-то наша миссия пришлась не по душе, кому-то захотелось безраздельного могущества. А кончится ли это добром?».

Больше того, убеждён, что думающий и принципиальный человек способен не только нечто констатировать, но и предвидеть будущие события. В этом утвердили меня высказывания Юрия Григорьевича двух-, трёх- и пятилетней давности, опять же публиковавшиеся в периодике.

В приводимом материале, печатавшемся в «Советской России» в январе 1992 года, он словно предвидел сентябрьские и октябрьские события 1993 года. «Сейчас, — говорил он, — уже апробируется утверждение, что с Советской властью у нас покончено. Ждут реакцию». Ему же хочется, как он признаётся, предупредить народных депутатов: «дубина занесена, завтра вас разгонят и сделают «козлами отпущения». Вспомните, кто вас избирал, чьи интересы вы клялись защищать, и оцените сделанное. А может быть, ещё можно что-то сделать для людей? Только не предлагайте гуманитарную помощь...».

Ещё будучи заместителем начальника МУРа, в апреле 1991 года он обратил внимание на то, что в профессиональных делах милиции много липы: в угоду власть предержащим, для их спокойствия обманываем сами себя придуманной отчётностью. Отчётность сия есть закономерный результат всевозможных догм типа: «работать лучше, чем вчера», «догоним и перегоним» и пр. Между тем, считал он, в жизни всё значительно проще, если отказаться от заведомых догм. И делов-то: найти в себе мужество и признаться, что не можем мы раскрыть ВСЕ преступления, как невозможно угадать шестёрку в азартной игре «Лотто-миллион». Так оно и есть: в ФРГ раскрывается 40 процентов преступлений, в Великобритании — 25, в США — 20. Они не делают показатели, а просто хотят хорошо работать, делать своё профессиональное дело.

Важно понять: планомерная работа по раскрытию конкретного преступления возможна только тогда, когда создаётся следственно-оперативная группа по расследованию именно этого дела, когда её члены освобождаются от выполнения другой, текущей работы. Это, как правило, умышленные убийства, крупные хищения, дерзкие разбойные нападения. Работа по другим видам преступлений должна вестись, да и ведётся по принципу, который условно можно назвать «невод». Суть его — правильная расстановка наличных сил и средств, когда каждый делает своё: участковый инспектор работает с населением и по месту жительства собирает информацию, заслуживающую внимания; госавтоинспектор регистрирует транспорт, проводит выборочные проверки въезжающих в город и выезжающих автомашин; оперуполномоченный уголовного розыска регулярно проверяет места сбыта похищенного; эксперт-криминалист формируют дактилоучёт и пулегильзотеки и т.д. Вместо этого — требуют отчёта о том, сколько работник выявил преступников и нарушителей, почему, скажем, не найдена машина такого-то или не раскрыта кража из квартиры такого-то.

Давно пора, утверждал Юрий Федосеев, набраться смелости и сказать, что по краже конкретной машины работники милиции оперативно и качественно провели работу по «горячим следам», расставили сети и теперь остаётся только ждать. И не надо стимулировать оперработника на проведение дополнительных мероприятий. Это бессмысленно и даже вредно, ибо отвлекает его от работы по новым преступлениям... В работе по раскрытию того или иного преступления всё в конечном счете сводится к тому, насколько отлажена система, именуемая «неводом».

Не могу быть категоричным и утверждать, что Юрий Григорьевич первым заговорил в прессе о правовом статусе милиции, о завоевании ею авторитета и доверия у населения не приказами, не директивами, а высокопрофессиональной работой. Может быть, и не первый, но один из первых он поднял эти вопросы ещё в 1989 году на страницах «Известий» в материале с симптоматичным названием «Кто подрывает авторитет милиции?». Среди вопросов, затронутых им, я бы особо выделил два.

Первый касался того, что нельзя подгонять милицию под статус благотворительной организации, но нельзя и отождествлять её исключительно с хирургическим отделением больницы. Уважение к милиции нельзя ввести в приказном порядке или привить в ходе какой-то кампании. Доверие народа должно завоёвываться добросовестной ежедневной работой её сотрудников одновременно с целенаправленной деятельностью аппарата управления по поднятию авторитета милиции. Без социологии, изучения общественного мнения это невозможно. Иначе, верно говорил Юрий Федосеев, можно утонуть в субъективизме.

Второй вопрос касался правовой и моральной защиты работников милиции. К сожалению, утверждал он, нашей милиции поручается многое из того, что другие ведомства не хотят выполнять, боясь потерять авторитет и значимость. Это и медвытрезвитель, и психбольницы закрытого типа, и инспекции по делам несовершеннолетних, и обеспечение охраны имущества хозрасчётных организаций, вплоть до распродажи всевозможного дефицита...

Таким представал Юрий Григорьевич Федосеев в периодике начала 90-х годов ещё до нашего знакомства. И мне показалось, что человек, не ограничивающийся в своих суждениях сугубо функциональными обязанностями, конечно же, интересен и далеко не раскрыт в газетных интервью и выступлениях. Они всего лишь лакмусовая бумажка в определении содержательности человека в форме.

Первые же дни нашего знакомства подтвердили верность моих предположений. Не помню уж как, то ли по телефону, то ли при личной встрече он сообщил мне как бы между прочим, что вот уже несколько лет занимается Библией. На предмет чего? Видимо, из желания приобщиться к первоисточнику многих представлений о мире. И прежде всего для познания ставшего беспокойным вопроса о еврействе в России. Его общение с этой древнейшей богоугодной книгой вывело на мысль о недоброжелательности её авторов по отношению ко всем народам, кроме еврейского. В чём тут дело? Отчего это так? Причём Юрий Григорьевич не ставил перед собой априорную цель — выявить и обличить. Отнюдь... А вот насколько удалось ему разрешить столь сложную задачу, он бы хотел уяснить для себя.

И даже без просьбы со стороны Юрия Григорьевича я тут же предложил свои услуги. Нет, я не богослов, да и автор тоже. Мне, честно говоря, было интересно пообщаться с Федосеевым как литератору, как человеку, которому не безразлична заявленная проблема.

Статья показалась мне любопытной, интересной, во многом доказательной, потому как автор не ведёт свою линию, а опирается на текст в подтверждение возникшего у него ощущения недоброго отношения к инородцам и иноверцам, буквально пронизывающего Библию.

Потом он показал мне свою «реакцию» на «Конармию» И. Бабеля. Затем почитал стихи: пародии на тех, кто позорит, с точки зрения автора, имя честного человека. Видимо, за каждой из пародий или эпиграмм — конкретный персонаж.

У меня, естественно, возник вопрос: как же так, милиционер до мозга костей и вдруг?..

— Так ведь наш брат в милицейской форме прежде всего гуманитарий, — улыбнулся Юрий Григорьевич. — Если он не таков, то дела его, как мне кажется, плохи. Ведь ему постоянно приходится работать не с механизмами, а с людьми.

Ну раз уж пошёл такой разговор, то, конечно, без каких-то анкетных данных, биографических справок, личностных признаний было уже не обойтись...

Ровесник Победы, Юрий Федосеев родился в селе Люторичи на Тульской земле. Отец его работал на шахте, мама — в колхозе. Когда ему исполнилось девять, семья перебралась в Москву. Жили в полуподвальной комнате. Семья была большая: у него было две сестры и старший брат. После восьмилетки пришлось идти работать слесарем в ЖЭК. Но учёбу не бросил — перевёлся в школу рабочей молодёжи. В пареньке обострённо жило чувство социальной справедливости. Оно толкнуло его не в компанию уличной шпаны, а привело в ряды народных дружинников. Их собралось в штабе ДНД немало — пареньков лет шестнадцати, семнадцати. Ареалом их «шефства» по охране правопорядка была Зубовская площадь, Смоленский бульвар.

Естественно, при задержании они выступали в роли свидетелей по возбуждённым уголовным делам. И во время следствия по одному из таких дел ему встретилась интересная женщина-следователь. Звали её Галина Александровна. Она тактично стала спрашивать Юрия о том, кто он, из какой семьи, чем занимается, где работает, учится и посоветовала пойти в университет, на юридический факультет, что это ему и по силам, и по призванию. Так оно и произошло.

Теперь после работы он мчался на занятия. Четыре вечера в неделю были заполнены лекциями, семинарскими занятиями. Ему открывался новый мир, и он жадно приобщался к нему. Не помешала ему и служба в конвойных войсках, где он провёл три года. Служба тоже как бы продолжила его вхождение в мир человеческих отношений с законом. Охраняя заключённых и работая уже в милиции, Федосеев руководствовался одним: у него, как представителя закона, не должно быть ненависти к преступнику, должна быть ненависть к преступности как к явлению.

Наука борьбы с преступностью — это наука постижения жизни, человеческих отношений. Наивно полагать, что вчерашний преступник, завязав с прошлым, благодарен в этом своём шаге сыщику, следователю, милиционеру. Юрий Григорьевич вспомнил о подобных встречах с вчерашними преступниками, которые «проходили через его руки».

— И как они реагируют на вас, из-за которого вроде бы...

— Я не спрашиваю про их отношение ко мне, — улыбается своей доброй улыбкой Федосеев. — В глазах у них нет ненависти. И этим, думается, всё сказано. Я ведь не истязал людей, не выколачивал нужных мне показаний, а спокойно, грамотно доказывал вину каждого.

— Ну а они о чём-нибудь просили...

— Да. Когда просили закурить — не отказывал, когда требовался кусок хлеба — давал. Бывало, устраивал и внеочередные свидания. Да и как иначе? Ведь месяцами длятся иные дела. И что же, отказать человеку в возможности повидать мать, жену, любимую? Для меня любой преступник оставался прежде всего человеком. И свою роль, и роль моих коллег я видел и вижу в работе с человеческим материалом, а не как заведённую машину по отлову недоброкачественных людей...

Он всегда по-доброму говорит о своих родных, о родителях, особенно о маме — Екатерине Александровне. Должен сказать, что в семье у Юрия Григорьевича три Кати — мама, жена и дочь. В традициях семьи собираться в день Пасхи. К маме приезжают все родственники — ближние и дальние. Тесно, но зато весело. Тут и добрые воспоминания, и песни, и разные истории.

Видимо, к таким историям, о которых поведал родным Юрий Григорьевич, относятся и эпизоды из афганской «эпопеи». Случилось так, что он вынужден был поехать туда, на войну. Служил старшим советником царандоя провинции Лагман в пятидесяти километрах от Джелалабада. Центр провинции — Мехтарлам. Вёл там дневник. Какие выполнял задачи? Необходимо было сделать местную милицию боеспособной, могущей удержать народную власть в провинции. Создавали на местах посты безопасности, проводили колонны с продовольствием и боеприпасами. Сколько было соотечественников в провинции? Шесть человек советников и два переводчика по линии МВД. Пятнадцать человек составляли спецотряд «Кобальт». В него входило несколько оперативников и рядовые милиционеры.

Вообще же служба в Афганистане — это пребывание на фронте. А война — это кровь, гибель людей, это понимание цены жизни, переоценка ценностей.

— Так вот там, в огне войны, я понял, что сие такое — настоящая опасность. И что такое привычка к ней. Когда смерть воспринимаешь уже как нечто вполне в таком случае обыденное. А привычка эта чревата потерей бдительности. Смерть тут как тут. Кстати, там я удостоверился в справедливости суждений наших фронтовиков: смелым можно считать не того, кто без опаски бросается в переделку, а того, кто просчитывает возможные варианты и действует, погасив в себе паралич ужаса перед опасностью. Безумная храбрость не нужна никому...

— А почему после Афгана — Камчатка? — спросил я его.

— Попал под «федорчукизм» (улыбнулся он). Федорчук буквально разгонял центральный аппарат, — рассказывает Юрий Григорьевич. — Особенно старых кадровых работников, опытных, знающих своё дело профессионалов. Под эту «чистку» попал и я. Дабы соблюсти хорошую мину при начавшейся игре, мне предложили должность начальника угро на Камчатке. Полагали, видимо, что я, как «афганец», восприму это болезненно и откажусь от почётной ссылки. Но — не получилось...

5 октября 1984 года его встретили на аэродроме в Петропавловске-Камчатском будущие товарищи по уголовному розыску. В течение трёх дней Юрий Григорьевич вошёл в курс дел. А на четвёртый день коллегия УВД Камчатской области утвердила его в должности начальника уголовного розыска и члена коллегии.

Провели Федосеевы на Камчатке три года. Всё было бы здорово, но климат был противопоказан семье. Нет, они не жаловались. Просто это обстоятельство явилось основной причиной того, что Юрий Григорьевич охотно согласился поучиться в Академии МВД, где вновь открылся факультет подготовки руководящих кадров. Его рекомендовали туда. Прошёл собеседование, был зачислен. И эти годы, как признался Юрий Григорьевич, были для него самыми продуктивными. Многое прочитал, что-то вновь открыл для себя, привёл в порядок афганский дневник, писал стихи. Но особо много внимания уделял профессиональному образованию и самообразованию. Давно понял, как и другие умные люди, что никакое официальное образование, завершающееся вручением диплома, не даст подлинного эффекта в специализации, если человек не будет затем самостоятельно углублять полученные в институте или каком-либо другом учебном заведении знания.

В апреле 1989 года ему позвонил Анатолий Николаевич Егоров — начальник Московского уголовного розыска. Поговорили о том, о сём. А потом о главном: предложил Юрию Григорьевичу поработать его заместителем.

Служба всякая, а не только милицейская, немыслима без понятия «карьера». И не мне первому пришло в голову спросить о том, как полковник милиции Федосеев понимает эту проблему, относится к ней и соизмеряет свои действия по достижению определённых этапов «служебной лестницы». Об этом, кстати, его спросила и журналистка Т. Куликова, беря интервью для газеты «Куранты» в феврале 1993 года. Вот что ответил на сей счёт Юрий Григорьевич:

— Я всегда считал, что «карьера» — хорошее слово. Другой разговор, какими способами она делается. Когда я был младшим лейтенантом, думал, что на пенсию уйду майором. Понимаете, если бы с самого начала я рассчитывал стать начальником МУРа, был бы несчастнейшим человеком. Потому что все предыдущие годы меня мучила бы мысль: как же так, время идёт, а я ещё не в заветном кресле? Меня спрашивают: почему ты, сидя на генеральской должности, ещё не генерал? Дадут мне это звание — я буду рад. Не дадут — для меня трагедии в этом нет. Человек счастлив настолько, насколько его желания совпадают с реальностью. Я всегда ставил реальные цели.

Однажды у нас с Юрием Григорьевичем речь зашла именно о том же: о реальных целях, которые ставит перед собой человек и которые ставят перед служилым отдаваемые сверху приказы. Если понимание реальности в таком случае разойдутся между личным и официальным приказом?

— Конечно, в идеале я обязан выполнять любой приказ, команду начальника. Так требует устав. Но есть ещё и устав совести. Раньше о нём и думать не могли. Нынче всё больше вступает в силу здравый смысл. И потому, когда полученный приказ противоречит закону или внутренним убеждениям сотрудника милиции, у него сейчас есть возможность такие команды или указания не выполнять. Всё зависит от того, насколько человек стоек и смел, чтобы сказать: «Нет». Мне кажется, что у меня такая смелость есть. Можно, конечно, словчить, слукавить, согласиться, а потом спустить всё на тормозах, но для меня избрать такой путь — значит, поступиться совестью...

Юрий Григорьевич — честен, порядочен до щепетильности, до той самой черты, когда эта особенность характера, видимо, может вызывать в людях, требующих всего лишь подчинения, как бы это помягче выразиться, непонимание, попросту — неприятие. Особенно у тех, кто сам беспрекословен и не терпит подобного прекословия от подчинённых. Честность суждений, самостоятельность в выводах, отстаивание собственной точки зрения подобными начальниками воспринимается чуть ли не как ёрничание, выпендривание, а то и просто оскорбление их начальственного «достоинства».

Да, он профессионал в своём деле. Сомнений нет. Но...

Мне, например, он может сказать:

— Знаешь, хороший специалист — неудобный человек для начальства...

Я пытаюсь перевести это «неудобство» в область философии: любая личность, коль она есть, неповторима и потому не всегда всеми понимаема. Хотя для меня ясен смысл сказанного Юрием Григорьевичем: он ведь подчёркивает свою профессиональную подготовленность, которая обеспечивает его независимость в суждениях, в размышлениях, в приёме решений. И нередко в его интонации можно, видимо, уловить некий эпатаж, который являет собой продолжение человеческих достоинств. Он как бы нарочито обостряет очевидное. И понять это дано не всем. Кто понимает, видит в нём главное, не это эпатирование, поддразнивание, подзадоривание, а ведущее, принципиальное, человечное: его верность товариществу, присяге, офицерской чести. Они выше для него, чем подчинение чужой воле по приказу, поскольку приказ может быть и нелепым, а то и просто глупым. Вот тут-то и находится тот самый «узел» сопротивления его живой натуры всему, что не соответствует его представлениям о морали и долге.

И я верю ему, когда он говорит:

— Думаю, что моё место здесь, в уголовном розыске. И отсюда хочу в своё время уйти на пенсию. Я рад, что выбрал свою профессию. Если смог бы начать жить сначала, то снова пошёл бы в уголовный розыск. Хотя сыну своему я бы сейчас в МУР не посоветовал. Почему? Не знаю. Наверное, не то время сейчас. Правоохранительные органы в любое время должны подчиняться приказам. Как и армия. Но всегда очень хочется выполнять умные и правильные приказы...

Борис ЛЕОНОВ