Газета «Петровка, 38» продолжает цикл публикаций из автобиографии ветерана МВД России полковника милиции Геннадия ТОМИНА.

Память о Целине

Близился вечер. День ещё пытался бороться с наступающей темнотой, но утомлённый дневной напряжённостью отступал. Темнота постепенно обволакивала степь, домики; мерный шум работающих на полях тракторов убаюкивал. Заканчивался очередной трудовой день.

Но для меня он только начинался. По решению бригады мне поручили в эту ночь быть дежурным, вернее ночным сторожем на току, где накапливалось собранное зерно.

Чем ближе к концу сентября, тем ночи становятся холоднее. Собираясь на дежурство, я надевал всё самое тёплое, что было у ребят. От нашего лагеря, который размещался в одноэтажном небольшом домике, было примерно около километра. После работы на току, куда в течение дня прибывали машины с зерном и их нужно было быстро разгружать металлическими ковшами по принципу «бери больше, кидай дальше», руки уставали. Самосвалов практически не было. Ну а мне предстояло в эту ночь по чуть заметной тропинке добраться до зерновых курганов.

Удивительно успокаивает ночная степь. Она не спит, просто начинает дремать, но постепенно всё успокаивается, даже дневной ветер и тот замирает; смолкают и звуки тракторов. Место дежурства расположено так, чтобы видеть приближающиеся машины. Желающие набрать себе в лари зерна из местных были, но на открытый грабёж не решались. 

Развожу костёр. Он разгорается медленно, потрескивает, вверх летят искры и дымные извивы, настраивающие на лирический лад. Голубые огоньки усердно облизывают поленья, устремляются вверх, но, не находя себе пищи, опять вцепляются в красные головешки.

Неожиданно из ночи вышел молодой парень, возможно тоже целинник, но из другого отряда. По широким шароварам и спортивным тапочкам можно было предположить, что это тоже студент. В посёлке запели петухи. На моих часах без пяти два ночи. Интересно, как он здесь оказался и что ему нужно?

– Что, это догорит и всё? – спросил парень.

– Да нет, дрова есть, – отвечаю ему. — Пойдём поможешь принести.

Пошли за дровами. Подложили в костёр несколько поленьев. Огонь вначале присел, а потом как-то сразу охватил сухие поленья ровным пламенем. Полагая, что он из нашего института, я спросил его, чтобы начать разговор:

– С какого факультета?

– Из медицинского, – ответил он.

Как же он, интересно, сюда попал. Ведь насколько я знал, вокруг нас, в других бригадах, были студенты-бауманцы.

– Ехали из «Зверинки» с приятелем, да водитель заехал в посёлок и сказал, что дальше не поедет.  Приятель остался в вашей бригаде, а я вот на огонёк подался.

Помолчали.

– Вот у вас в отряде, говорят, – продолжил он, – революционная дисциплина, общий котёл. А зачем всё это?

Говорил он как-то медленно, раздумывая над своими словами. Возможно, костёр мешал ему сосредоточиться, боялся потерять нить начатого разговора.

Его вопрос несколько удивил меня. Значит, какой-то разговор у него был с нашими ребятами.

– У нас в отряде, – перехватил я его новые вопросы, – постановили всё делить сообща. Ведь всем бы хотелось иметь выгодную работу, но кто-то должен и на кухне работать, и ток сторожить. Но если все работают на совесть, то сообща решили заработанное складывать в общий котёл и всё разделить. Разве это плохо?

– Да, всё так, – ответил парень. – Мы тоже из общего котла кормимся, но то, что я заработал, я никому не отдам.

Он взял палку, тронул поленья.

– Куришь? – спросил он меня, предлагая папироску.

– Спасибо, не курю и не курил.

– Правильно делаешь. Я вот как приеду в Москву, так брошу.

Синий дымок папиросы на мгновение заслонил его худое небритое лицо. Было видно, что он наслаждается затяжкой.

– Вот мне сказали, – продолжил он, – что у вас в комнатах нельзя курить. Верно?

 — Да, верно. Хочешь курить — иди на двор.

По его лицу пробежала лёгкая усмешка.

– Да разве так можно жить? Как же я могу себе отказать выкурить ночью пару сигарет, – продолжал он отстаивать своё мнение.

– А у нас ночью ребята не курят, – ответил я ему.

– Да...

Наступила пауза.

(Продолжение следует.)