В предыдущих номерах нашей газеты упоминалось имя пристава Лефортовской части в Москве Ивана Осиповича Шишковского, а также рассказывалось о его безуспешной борьбе с кулачными боями. А ещё пристав был знаменит своим пристрастием сечь розгами простолюдинов за незначительные провинности, как то: пьянство, мелкое воровство и тому подобное.

В 50-х годах позапрошлого столетия, когда крепостное право ещё не было отменено, розги были не в новинку и в полиции. Но о том, к чему иногда приводило это «средство воспитания», стоит нам вспомнить.

Вообще этот полицейский Иван Шишковский был большой любитель порки как универсального административного средства при всевозможных обстоятельствах. До какой степени усердия проводил он своё воззрение в жизнь, говорит тот факт, что даже тогдашнее губернское правление, обеспокоенное многочисленными жалобами обывателей на его жестокость, требовало от пристава личных объяснений. Представьте, что полицейский без тени смущения или увёрток признался, что сечёт тех, кто этого заслуживает, и выразил непоколебимое убеждение, что с русским мужиком никакие иные меры, кроме розог, немыслимы. От губернского правления, он, однако, получил замечание быть разборчивее и осмотрительнее при употреблении в дело этого педагогического средства. Впрочем, ему не удалось воспользоваться этим советом, и после столкновения с вновь открытым мировым судом, когда обнаружились вопиющие факты полицейского деспотизма и произвола, практиковавшихся в Лефортовской части, пристав Шишковский вскоре был уволен со службы.

Современники дореформенной и послереформенной России рассказывали, что ближайшим поводом к отставке Шишковского послужил такой случай. Перед самым открытием новых судов один обыватель, выведенный из терпения безобразиями, распутством и непочтительностью своего сына, решил проучить его, для чего отправился к Шишковскому, прося его содействия — какого именно, той и другой стороне было понятно: молодца следовало пригласить или привести в полицию и в присутствии отца выпороть. Но это случилось как раз после объяснения Шишковского с губернскими властями, и он объявил отцу, что выполнит его желание только в том случае, если тот даст ему письменное полномочие делать с сыном, что ему угодно, а сверх того расписку, что никаких претензий иметь не будет и жалоб подавать никуда не станет. Не подозревая ловушки, отец согласился на это условие.

Блудного сына привели, раздели, разложили и в присутствии отца и самого Шишковского принялись драть. Сначала отец считал количество розог, потом начал сбиваться, а там и вовсе счёт потерял. А молодца всё дерут, а он орёт благим матом. Сжалился отец: «Не довольно ли, ваше высокоблагородие?» — «Э, что ты, братец, и розги ещё не успели размяться как следует». Подождал отец ещё. Розги продолжают свистать, сын вопить, но уж как будто слабее. Испугался старик, опять к приставу: не довольно ли? А тому кажется, что ещё чересчур мало, и во избежание споров он показывает отцу им же подписанную бумагу: «И если ты опять начнёшь заступаться, то я тебя велю вывести вон». Тут старик понял, как он опростоволосился с этой подпиской. Нечего и говорить, что с его сынка семь шкур спустили и что долго ему небо с овчинку казалось, а потом и вовсе перестало казаться. Экзекуцию закончили только тогда, когда наконец испугался сам Шишковский, когда истязуемый лишился чувств и был вынесен замертво. Потом он очнулся, но ненадолго, ибо тут же впал в жесточайшую горячку, в которой пролежал между жизнью и смертью несколько месяцев.

Этот возмутительный случай получил широкую огласку, которая дошла до властей. Пристав Лефортовской части потерпел сокрушительную отставку, именуемую отставкой без прошения, что означало то же, что с «волчьим паспортом».

В отставке Ивану Осиповичу привелось пожить совсем недолго. Лихой и бравый служака в недавнем прошлом, с 15-летним стажем приставничества, в качестве простого обывателя как-то сразу захирел, осунулся, оказался круглым бедняком. Потом заболел злейшей чахоткой, которая не задержала окончательного расчёта с жизнью. А когда умер, то и похоронен был на средства, собранные от щедрот нескольких фабрикантов, пользовавшихся его благорасположением, когда он был в своей полицейской славе.

Эдуард ПОПОВ, фото из интернета