«И ТЫ ПРОЙДЁШЬ

ТРУДНЕЙШИЙ В ЖИЗНИ ПУТЬ…»

Невысокая хрупкая женщина встретила меня у порога и, мягко улыбнувшись, пригласила войти в квартиру. Усадив к столу, весьма тактично попросила: — Не надо обо мне много расписывать. Я согласилась лишь по просьбе товарищей из Cовета ветеранов, но, ей-богу, нет в моей биографии ничего особенного, работала как все, и дальше бы работала, если б нога не подвела.

Нина Титовна не назвала свой возраст, я тактично промолчал, но ведь «бабушка московского следствия», как она шутливо себя отрекомендовала в разговоре, начала свой путь на этой весьма сложной службе аж в 1951 году.

Писать очерк о знаменитости следствия хотели многие, а повезло мне, и всё благодаря содействию председателя Совета ветеранов, который буквально упросил Ковалёву дать интервью милицейской газете.

И она согласилась. Но с одной существенной оговоркой:

— Вы же опять будете как все репортёры смаковать детективные истории, перебирать сложные дела, искать ужасные типажи и прочее, а мне, поверьте, за шесть десятков лет следственной практики эти штучки-дрючки изрядно поднадоели. И потом учтите: преступники ведь тоже люди, а не типажи. Поэтому давайте поговорим о жизни, поверьте, это гораздо интереснее, чем мусолить разные истории на манер Агаты Кристи.

И я согласился. Но уговорил мою собеседницу, что очень скоро она примет меня вновь в своей крохотной уютной однокомнатной квартире и вот тогда расскажет для наших читателей много удивительных закрученных историй из реальных уголовных дел.

А сейчас у нас — разговор о жизни…

 

ПАПА, МАМОЧКА И ВОЙНА

 

Детских фотографий я не имею, а память сохранила очень многое. Как сейчас вижу речку, деревья, пригорки и старые домики на моей родине — Смоленщине. Папочка мой, Тит Петрович Куковенко, работал в городке Рудня начальником районной милиции. Сейчас это большой город, а тогда крохотный городишко, да и милиция выглядела невзрачно — домик невысокий, каменно-деревянное строение. Папа и его подчинённые ездили по району на телегах, запряжённых парой, но чаще одной лошадью. Звания у них тогда были странные: милиционер, старший милиционер.

Перед войной папу перевели в Смоленск в отделение гормилиции. У нас был деревянный старенький домик в районе на Блони, там селились в основном работники милиции и НКВД. Семья наша большая — пятеро детей. Одевались и кормились как вся страна: сейчас бы сказали, что нищенствовали, а тогда считалось нормальным. Вещи старших детей переходили младшим, мама только и успевала готовить на всю ораву и зашивала постоянно рвущуюся одежонку малышни. Мы ведь драчунами росли, и я за свою семейку ой как могла постоять, не смотрите, что сейчас такая хрупкая стала. Кулачки, кстати, пригодились, когда в школе выбрали пионервожатой. Пришлось крепко постоять за свои принципы против хулиганов и тех, кто нарушал дисциплину в классе. А вообще мы с удовольствием ходили в походы, сдавали зачёты на значки ГТО и Осоавиахим. Я очень хотела стать «ворошиловским стрелком». Но не успела — началась война. Да так всё стремительно завертелось!

Война до нас докатилась через две-три недели, но первые бомбы посыпались уже в первые часы войны. Я этот ужас помню и сейчас. Иногда даже ночью снится. Есть вещи, которые вонзаются в твою память навсегда. Мы тогда, дети ещё, наравне со взрослыми строили сооружения, копали окопы, траншеи, собирали вещи для ополченцев и солдат, но, как оказалось, многое не успели сделать – война так стремительно подкатила к Смоленску, что население густым потоком потянулось на восток. Папа все эти дни был неимоверно занят: вместе с милиционерами и пожарными метался по городу, занимаясь тушением пожаров, обеспечивал порядок, ловил немецких десантников,  домой заскакивал буквально на минуты, а когда стало совсем трудно, посадил нас на телегу, вывез к окраине с небольшим мешком скарба. Сунул маме в руки сумку с документами:

— Катя, здесь ваша судьба. Потеряешь бумаги, считай, потеряла всё.

И как сглазил. Поехала повозка из города и попала под авианалёт. Люди врассыпную, в кюветы. Я возле мамы упала в яму и только чувствую,  лупит по моей спине фашист проклятый из пулемёта очередь за очередью. Шлёп. Шлёп. Шлёп. Всё, смерть. Погибель. Улетел фашист, мамочка моя милая вытаскивает меня назад из ямы:

— Живая, доченька? — И плачет. Ощупываю себя и вдруг начинаю рыдать до истерики. Это же не пули мне в спину били, а комья грязи из лужи, куда впивались пулемётные очереди. Почти точно стрелял фашистский стервятник.

А мамочка продолжала плакать.

—Ты что, мама? — успокаиваю её. — Жива я.

Но она плакала неудержимо. Оказалось, тот самый пакет, что вручил нам папа перед отправкой, остался в суете и тревоге дома, а мама держала в руках …вилку!

Вернулись домой в надежде, что вещи и документы сохранились, но громадная воронка чёрной ямой сквозила в центре бывшего жилища, а деревянная постройка стала пепелищем.

Папу мы отыскали возле милиции. Он формировал отряд милиции и добровольцев для отражения врага на окраине Смоленска. Передав группу своему заместителю, побежал с нами к перекрёстку, остановил отступающий батальон танкистов:

— Братцы, миленькие, детишек моих возьмите с собой! — И не успел командир танка отказать милицейскому начальнику, как тот сунул ему в руки маленького, а на башню и борта усадил остальных. — Спасибо, лейтенант!

И побежал к своим. Воевать.

А дальше запомнила я грохот вонючего, пахнущего бензином, копотью, тавотом танка, который через десяток километров домчал нас до станции, и тут семью быстро засунули в эшелон, состоящий из вагонов-телятников. Насквозь прокисшая вонь, в которой ехали из Смоленска до Тамбова кружным путём через Ельню под бомбами, запомнилась навсегда. И снова были налёты авиации врага, опять в спину грохотали комья глины. Но я неожиданно спокойно стала ощущать себя в такой ситуации. Вставала из ям после налётов и, отряхнувшись, вытаскивала малышей, успокаивала их и даже улыбалась. Малыши начинали смеяться, видя улыбку старшей девочки.

Мы жили потом в Тамбове, в пригороде его, возле огородов и полей. И это дало возможность немного подкормиться. Работали на уборке овощей, помогали колхозу и сами кое-как держались. К нам прибегали  постоянно какие-то руководители и кричали:

— Забирайте скорее всё что можете и убегайте? немец идет!

Они скрывались, а мы оставались, продолжая собирать урожай.

Наконец стало действительно тревожно, мы снялись с места и двинулись в Саратовскую область, где обосновались в древнем городке Хвалынск, в детдоме. Я там стала пионервожатой, вела младшие группы. А дома помогала маме. Мимо постоянно проходили на фронт воинские части, и мама готовила для солдат скудные овощные супы — из того, что удавалось собрать с брошенных полей. Кормили красноармейцев, стирали им бельё, шили. К сожалению, там же, в древнем городе, умерла моя сестра.

Мой папа, которого мы уже посчитали погибшим (ведь он остался на оккупированной врагом территории с образованным для борьбы с врагом диверсионным отрядом), приехал в Хвалынск  после освобождения Смоленской области  и забрал нас домой.

Папа! Младший лейтенант милиции, один из руководителей партизанского движения на Смоленщине, он рвался на фронт, но первым приказом ему было: построить в Заднепровье новое отделение милиции вместо уничтоженного фашистами. Строили здание из красного кирпича несколько горожан, в том числе отец-милиционер и я, его юная дочь, комсомолка.

— Чем думаешь заняться, доченька? — спрашивал меня папочка в перерывах. — Ты ведь уже взрослая. Тебя очень хвалили в Хвалынске. Расскажи, как там работалось.

С юношеской гордостью похвалилась: хвалынцы привлекли меня в райком ВЛКСМ на работу инструктором, но то была вовсе не чиновничья работа — сутками сидела на комбайне, привязанная к машине верёвкой, чтобы не уснуть и не свалиться вниз. Штурвальной проработала полгода и даже была выдвинута в бригадиры, но тут приехал папа и забрал нас к себе.

— Вот ты какая у меня, — порадовался папочка и засмеялся. — Значит, зря я тебя сорвал с должности? Пора тебе и здесь, в Смоленске, на комсомольский учёт вставать.

— А я уже.

— Что «уже»?

— Ну, я уже в райком ходила и встала на учёт. Тоже инструктором назначена.

Папа засмеялся, подивившись, как быстро его дочь повзрослела. А вскоре меня закрутила активная молодёжная работа, и  нам пришлось заниматься восстановлением городского хозяйства, выполнять задачи по охране порядка, помогать детской комнате в выявлении брошенных детей и бродяг. Помню, каким ярким событием стал концерт для солдат 1-й Польской армии, отправлявшейся на фронт вместе с советскими войсками. Этот праздник  был омрачён: смоленские комсомольцы строили трёхэтажную баню из кирпича, и поляки пришли к нам на помощь. И в это самое время налетевшая фашистская эскадрилья нанесла удар именно по недостроенной бане.

Там, на Смоленщине, нашла я и свою первую и единственную любовь... К сожалению, нам война особого счастья не давала.

Алексея Архиповича Ковалёва война должна была увести в пекло и уничтожить как остальных. Понимали это и он, и мой папа. Жалел его (для меня, конечно) и хотел даже пристроить к себе, в милицию. Да ведь и сам, папа мой, на фронт ушёл. Какое уж тут «пристройство»! И ждала я своего суженого, тревожась каждый день всю долгую войну.

Письма-треуголки приходили редко, а они — как география войны. З-й Белорусский фронт, Восточная Пруссия, Венгрия, Чехословакия. Война уж отгремела, едет наша армия домой, а мой Алёша прогрохотал в эшелоне мимо Смоленска опять на фронт — в Забайкалье. Хорошо, что война с Японией так быстро завершилась. Вернулся мой милый, снял гимнастёрку с орденами и медалями, и увидела я настоящего героя — искалеченного войной моего мужчину. Но держался он хорошо. Все годы, что жили вместе, старался о болях своих страшных не вспоминать и мне их не показывать. И меня учил жить так, чтобы свою боль в себе держать. Знаете, не люблю тех женщин, что кухонные свары с мужем тащат на весь белый свет или на партком — смотрите, как мне с муженьком плохо живётся! Смотрю на такую и думаю: а может, не тебе, а ему с тобой плохо, потому что жизнь ему отравила в семье.

 

СУДЬЁЙ ТЫ МОЖЕШЬ И НЕ БЫТЬ,

НО ОСОБИСТОМ БЫТЬ ОБЯЗАН

 

Приехала я в Москву поступать в юридический институт в самое голодное для страны время. Но даже тогда москвички выглядели все же побогаче, чем мы, с периферии. Я, правда, тогда о нарядах не думала. Со своей стипендии стремилась отправить родным хлеба белого, колбасы, консервов. Ведь ничего этого у нас там не было и в помине! Сразу после войны и столица голодала, что уж говорить об остальных городах, а деревня и вовсе нищенствовала.

 Институт, о котором веду речь, это нынешний юрфак МГУ, находился на тогдашней улице Герцена, стена в стену с Консерваторией им. П.И. Чайковского. Попасть туда — заветная мечта каждой студентки, а я, девочка из глухомани, буквально трепетала от звуков великой музыки. Вот думаю: если бы преступников с первых пагубных шагов водили не в тюрьмы, в эти «серпентарии», где они ядом уголовным накачиваются, а в консерваторию,  люди были бы духовно чище изначально. Ведь преступник на пути к падению страшится своего пагубного шага, он ещё в чистоте пребывает, ему в мерзость упасть боязно. А у нас порой говорят: подтолкни падающего. Это в одном из сериалов прозвучало.

Я училась в институте, где преподавали высочайшие юристы России. А они учили нас благородству и тому, чтобы видеть в каждом человеке не урода, а личность. Даже в последнем подонке. За почти шестьдесят лет работы в следствии я очень трудным путём научилась этому непростому искусству.

Учёба давалась мне легко: мы все восторгались нашими преподавателями и стремились впитать в себя даже не предмет, а дух тех знаний, что несли они. Жалела только об одном — скоро экзамены и наступит расставание с горячо любимым вузом, ставшим для меня родным.

— Ничего, девочка, — говорили мне профессора, — приедешь к нам  из Смоленска, поможем в трудный момент, подскажем. Тут ведь недалеко. Да, судьей быть трудно, но ты держись.

Готовили меня к будущей работе действительно основательно. И я готовилась судьёй стать, и наконец-то вернувшись на родину, своей хорошей зарплатой поддержать мамочку, которая, отрывая от себя последнее, кормила нас, деточек своих, всю эту проклятую войну. Я рвалась в Смоленск.

Неожиданно меня вызвали к секретарю. Там, в отдельной комнате, сидел один из членов комиссии, начальник Управления кадров УМВД по Московской области Калыгин.

 — Вот  что, Ковалёва, решили мы тебя оставить при Москве. Будешь работать у нас, в Следственном управлении по столичной области. Согласна?

Я завопила: «Нет! Мне же маму кормить надо. Прошу отправить в Смоленск».

Калыгин сначала засмеялся: девочка не понимает, что ей предлагают. Потом стал злиться. В конце разговора грохнул кулаком по столу:

— Даю сутки на размышления. Думаешь, если отличница, так на тебя управы не найдём?! Будешь у нас работать. Куда пошлёт комсомол, там и будешь работать, поняла?

Я проплакала всю ночь. А потом, странная вещь, мне во сне явилась мамочка и успокоила — мол, значит, так надо, девочка. И я покорилась судьбе.

— Другие лезут в Москву, а эта плачет, — злился мой новый начальник. — Получай удостоверение. Теперь ты оперативный уполномоченный Следственного управления УМВД Московской области. Твой кабинет здесь, на улице Белинского, 3.  А работа…

Он хитро прищурился и распахнул зашторенную карту, провёл по ней рукой:

— Шесть районов — Рузский, Верейский, Уваровский, Кунцевский, Наро-Фоминский, Можайский. Ну как, нравится?

Следствия как такового в МГБ и МВД тогда не существовало. Вся работа дознания и следствия проводилась оперативными уполномоченными соответствующих служб. И носилась я, лейтенант милиции, на поездах из Москвы в свои дальние районы, чтобы раскрывать одно за другим преступления. Уезжала порой в понедельник утром, а приезжала назад в лучшем случае в воскресенье в квартирку, где гремели посудой соседки, кричали дети и орали пьяные мужики. Домой возвращалась отдохнуть. А с понедельника начинался очередной следственный вертеп.

 Если удавалось вырваться на часок-другой, ехала в центр, побродить по студенческим местам, по улице  Герцена, пройти к памятнику Чайковского, а если  удастся, вырвать заветный билетик — в консерваторию. И музыка поглощала. Я тонула в ней, и вся грязь, ругань подонков, нечистоты взяток, преступные связи — всё отходило назад, исчезало. Оставалась только Её Величество Музыка!!!

Вы спросите, как мне жилось всё это время в отрыве от семьи, мужа, от нормальной работы в конце концов? Ведь каждый следователь хочет к девяти прийти к себе в кабинет, а в девятнадцать уйти домой. А тут крутишься как белка в колесе по шести районам области и света белого не видишь. Крутилась. Да и мужа, работавшего уже в Москве, видела нечасто — Алексей служил в КГБ СССР, и о его работе я знала только одно: у нас в шкафу всегда стоял собранный чемодан с вещами для вызова по неожиданному сигналу.

Так было и в тот раз…

Позвонили почти в полночь:

— Собирайтесь, через полчаса придёт машина.

И Алексей уехал. Офицер госбезопасности, сопровождавший его, успокоил:

— Не волнуйтесь, через трое суток мы сообщим, где ваш муж находится.

Потом муж скажет:

— Это были самые ужасные дни в моей жизни, Нина. Представляешь, я, советский офицер, освобождавший Будапешт от фашистской нечисти, дравшийся с эсэсовцами насмерть ради венгерского народа, теперь шёл в колонне наших солдат в 1956 году, и те же венгры  с тротуаров оплёвывали нас так, что плевки ручьями стекали по мундирам! За что? За то, что принесли им мир?!

Меня вызвали в кадры, где находились и работники КГБ. Объяснили:

— Вам придётся прервать работу в следствии в связи с оперативной работой мужа. Мы направили его в длительную командировку в Венгрию, а без сопровождения супруги этого делать не полагается. Так что, товарищ следователь, сдавайте дела.

— Но я веду разработку весьма сложного и многоэпизодного дела!

— Ничего, — успокоил начальник отдела, — теперь его «потащат» несколько наших товарищей. А вы собирайтесь и поддерживайте мужа. Дело государственное!

 

НА ВЕНГЕРСКОЙ ЗЕМЛЕ

 

Чтобы понять ситуацию 1956 года в Будапеште, надо полностью видеть картину в Европе тех лет.

Прежняя  Австро-Венгрия, это лоскутное государство, распалось ещё в конце Первой мировой войны, но два самостоятельных государства продолжали существовать в разных измерениях. Австрия вошла в результате захвата её Германией в состав Третьего рейха, а Венгрия сохранила государственность, но являлась сателлитом Гитлера в войне. Наступил мир.  Советские войска находились в обоих государствах. Но в 1955 году наши войска были выведены из Австрии, и она становится свободным государством. Эти войска выводятся в Венгрию, где уже стоят советские части. Однако, перенасыщенность русскими войсками — ещё не главное. Напряжение растёт из-за насаждения русской культуры, языка, коммунистической идеи. Партия и госбезопасность Венгрии стали копией нашего НКВД времён 1937 года, что в итоге и вылилось в акции протеста осенью 1956 года. Хрущёв ввёл танковые части в Будапешт, стремясь подавить вооружённое восстание и укрепить коммунистический режим в стране, но города — не лучшее место для тактического применения танков. И советские танки горели свечами. Гибли  танкисты, мальчики совсем. Их выбрасывали из горящих машин, били уже погибавших, топтали, кололи заточками, ножами выкалывали глаза. Кровь коммунистов Венгрии и наших солдат буквально ручьями лилась по улицам города. Этот ужас невозможно передать.

На Западе неистово орали: Советы задушили венгерскую свободу. Но бешенство оголтелых постепенно перевесило наше поведение в Венгрии. Мы, советские граждане, стремились брать спокойствием, выдержкой, даже в тех случаях, когда нас откровенно провоцировали. Я работала в нашей диаспоре председателем женсовета, решала многие семейные и бытовые вопросы, поэтому чаще других бывала в контакте с венгерским населением, стала  своей  среди  жителей. И всё-таки даже очень тепло настроенные ко мне венгры говорили:

— Мы любим вас, Нина, вы и ваш муж прекрасные люди, но было бы очень хорошо, если бы ваша армия поскорее ушла от нас. Не мешайте нам сидеть на своей кухне в домашней обстановке.

Я хорошо понимала этих простых людей, поддерживающих нас, но, к сожалению, через все добрые отношения пролегла глупость политиков, которые  наломали столько дров.

Но были и радостные события. Апрель 1961 года, полёт Гагарина. Он промчался над планетой, а приземлившись,  прилетел и к нам, в Венгрию. Я от имени нашей диаспоры вручала ему букет цветов при встрече. И так разволновалась, увидев своего земляка со Смоленщины — невысокого юного майора авиации в рубашке с коротким рукавом, что бросилась с букетом ему на шею, а мой крохотный сынишка Сашенька остался в толпе, кинувшейся обниматься с первым космонавтом Земли. Я была в таком неописуемом восторге, что совершенно забыла о малыше. И вдруг меня хватает незнакомая женщина и трясёт за руку:

— Эй, мамаша, ребёнка не потеряй!

Рядом смеялся от души космонавт и исходил плачем мой сын. Картина была неповторимая.

Кстати, многие фотографии Юрия Гагарина вместе с нашей семьёй тех лет я передала в музей Юрия Алексеевича на Смоленщине и долгие годы поддерживала отношения с его братом и родными. Трагедия этой семьи острой болью отозвалась в моём сердце — ведь я не только познакомилась с первым космонавтом в тот его приезд, он ещё и мой земляк!

 

СНОВА В МОСКВЕ

 

Вернувшись с мужем на родину, мы сразу  попытались приступить к работе, но тут возникли проблемы с трудоустройством. Я решила вернуться назад в теперь уже УВД по столичной области, однако перехвативший меня известный тогда Иван Михеевич Поташов предложил:

— А давай к нам. Живёшь ведь теперь на 3-й Парковой, зачем мотаться на вокзалы и по области. Сама посуди — те часы, что тратишь на электрички, использовала бы на допросы. Сразу пять-шесть преступлений раскроешь.

Смеялся Иван Михеевич, но в логике ему не откажешь. И я сразу клюнула на его предложение. Работа увлекла. Что здесь сыграло главную роль — сложные преступления по хозяйственным делам, которые  потащила сразу и основательно, или хороший слаженный и профессионально подготовленный коллектив — сейчас не скажу. Но мне  думается, именно хорошо продуманная организация работы давала свои плоды.

Мужчины-следователи не любят работу по делам БХСС — очень много возни с накладными, проводками, бухгалтерскими экспертизами. Куда легче собирать материал на уголовников с «фомками». И я стала работать по хозяйственникам.

Вспомню как пример одну историю. На фабрике  хищения проводили группы расхитителей по нескольким уровням: цеха, руководство и отдел реализации. А в городе у них были связи с торговой сетью. ОБХСС работал также по трём направлениям, собирая параллельную информацию и комплектуя её в блоки доказательств. Интереснейшее дело, но в нём весьма трудные моменты. Догадываетесь? Вмешательство вышестоящих органов, ведь  директор фабрики — член райкома. И завертелась карусель. Против следователя, который всего лишь капитан милиции. Отстояли меня тоже вышестоящие инстанции — руководство ГУВД. А со мной и дело, которое я вела, очень сложное и многотрудное.

Хищение государственных средств в особо крупных размерах из года в год становилось явлением весьма частым, и следователей, работающих по линии БХСС, требовалось больше. Я стремилась передать  молодым коллегам свой опыт, работала с ними, прививая не только следственную тактику, но и навыки контактов с оперативниками, экспертами. У следователя должна быть и ещё одна особенность — сильный тыл. Но у меня возникла большая проблема — заболел муж. Все те «болячки», что он тщательно скрывал от меня, привезя с фронта, стали давать резкие боли на излёте жизни. И мы с ним делили теперь вместе  бессонные ночи напролёт.

Я стала просить начальство перевести меня в РУВД  Первомайского района. Иного выхода в той ситуации не видела. И вновь работа по ст. 93 (хищение госимущества). Скажу кратко: если бы не мои товарищи из ОБХСС района и эксперты, я, наверное, не смогла бы дотащить даже одного дела до конца.

С удовольствием работала наставником у молодых следователей, особенно с теми, кто хотел трудиться по раскрытию хозяйственных преступлений. Когда молодые парни и девушки приходят к нам на службу, очень быстро чувствуешь, с кем имеешь дело — будет ли новичок действительно работать, и надо только открыть в человеке золотое зерно, которое  он пока ещё и сам в себе не видит, или этот выпускник вуза — пустышка, а его диплом — бумажка, прикрывающая серость. Постепенно привлекала ребят к раскрытию хозяйственных преступлений. Пусть тянут, причём лучше — сами. А я буду просто подтягивать, подправлять. Приду иногда на допрос, сяду на соседний стул и молча наблюдаю. Важно, чтобы не сорвался, не психанул, когда подследственный специально  выводит молодого следователя  из себя или ловит его на ошибках.

Вот так незаметно и пролетели мои годы работы. И наступил печальный для меня 1986 год — прощание со службой. «Майора» я получила досрочно, а «подполковник» мне не светил.

Уходить-то ушла, но вскоре иду по коридору управления и чувствую хлопок по плечу. Нагнал начальник управления  Николай Васильевич Куликов:

— Вот что, Нина Титовна, поздравляю вас, конечно, с заслуженным отдыхом, но прошу вернуться на службу. Следствию без вас грустно. И трудно. Давайте, ещё годик поработаем.

И я поработала … ещё пятнадцать лет.

И не только в следствии. В нашем районе решили сформировать Совет ветеранов, а как это делать, никто толком не знал.

— Ну как-как, — говорит наш кадровик, — возьмите наши материалы, выберите старейшин из служб и начинайте работу.

Старейшиной от следствия оказалась я, от оперативников подобрали моих знакомых товарищей, затем я подсказала экспертов, сотрудниц ИДН, в общем, дело потянули понемногу. Правда, сначала сконцентрировались только на обеспечении помощи пенсионерам. А потом поняли, что этого мало — надо поддержать те службы, где требовались наставники. Ну тут уж я вцепилась с удовольствием в своё любимое — в следствие. И занялась не только наставничеством, но и взяла на контроль очень трудную форму работы — с наркоманами.

 Вы знаете, этих ребят надо не ругать, а постоянно с ними работать. Но я, видимо, не имея достаточного опыта общения с ними, иногда проигрывала. Таскала голодным мальцам полные сумки еды, воды, надеясь, что они меня поймут и пойдут на доверие, как это бывало с преступниками-хозяйственниками, которые входили со мной в контакт и довольно хорошо понимали меня и были в диалогах, что называется, на одной волне. А тут выходило порой смешно: я ему бутерброд, а он — дёру. «Стой!» — кричу, а он бежит через улицу. Прохожие ничего понять не могут. Убегает от пожилой женщины парень, а я его как мисс Марпл ловлю. Смешно.

Что же касается молодых следователей и дознавателей, то их беда обычно сводится к срокам следствия. Проваливают их всегда, а потом прибегают и плачут: эксперты задерживают материалы. Выручайте. Ну, понятно, звоню и прошу своих знакомых: помогите, девочка сроки пропустила. Выручают. У меня очень хорошие и надёжные друзья и среди экспертов, и в следствии. И я себе тешу надеждой, что ещё помогу некоторым моим молодым коллегам в их труде, а тем ребятам, что попали в трудное положение — выйти из него.

И знаете, очень противно, когда наших коллег в телесериалах изображают какими-то дебилами, машинами в погонах. Даже собак, прекрасных овчарок, того же Мухтара в  новом сериале сделали чем-то совершенно далёким от того пса, который жил в старом фильме «Ко мне, Мухтар!» с Юрием Никулиным. Мы теряем настоящее искусство по вине примитивизма режиссёров. Ушли Михаил Жаров, Евгений Жариков, Владислав Галкин. А что приходит им на смену? «Глухарь»? Этот вечно пьяный тип, теряющий уголовные дела и вещдоки, от которого несёт спиртным и табаком? Я даже через экран чувствую этот запах. А куда же делись благородный Знаменский или хотя бы сыщик Холмс в исполнении чудесного Ливанова? Мы теряем красоту и общество получает Глухарёвых, которым не «глухари» раскрывать, а похмеляться после бурной пьяной ночи. Мне стыдно за наше кино.

Ваша майор милиции в отставке Нина Ковалева.

 

Справка редакции: Нина Титовна Ковалёва удостоена ордена Трудового Красного Знамени, ряда медалей, ведомственных знаков, медали МВД России «За отличную службу в органах предварительного следствия». В 2009 году Президент России Д.А. Медведев поздравил ветерана с Праздником Великой Победы. Портрет ветерана МВД Нины Титовны Ковалёвой многие годы украшал Доску почёта Восточного округа столицы.

Записал Сергей КИН,

фото из личного архива

Нины КОВАЛЁВОЙ