Физиотерапевтический кабинет в нашей медсанчасти был небольшой, но аппаратурой кое-какой располагал: ультразвук, ультрафиолет, магниты, лазер. Установленные в два ряда деревянные кушетки по три штуки в каждом разделялись плотными сиреневыми шторами, что позволяло принимать шесть пациентов одновременно. Лечили всех: и бойцов, и офицеров, и членов семей сотрудников, и вольнонаемных. Никому не отказывали. Очень любил такое лечение один из заместителей командира, Михайлович. Обращался он с болями в спине, связанными с остеохондрозом. Лечение ему помогало. И вот как-то раз, когда Михайлович исполнял обязанности начальника, из министерства нагрянула проверка, а возглавлял эту комиссию  офицер, у которого с Михайловичем сложились давние неприязненные отношения. Имя этого офицера я не помню, а по отчеству он был Зуфарович. Комиссия работала месяц, копала глубоко, а что искала непонятно. Михайлович нервничал, от переживаний боли в спине обострились, и на физиотерапию он приходил ежедневно. Между тем председатель комиссии Зуфарыч от чрезмерного усердия тоже заболел. Ему прострелило шею, да так, что бедняга головой пошевелить не мог. Пришлось в нашу медсанчасть обращаться. Назначили лечение. Время выбрали такое, чтобы с приходом Михайловича не совпало. Зуфарыч приходил последним, молча и терпеливо переносил процедуры, сухо прощался и уходил.

Прознав о том, что в подразделении лечат «врага», Михайлович возмутился. Укладываясь на кушетку, он даже сделал мне выговор: «Вот ты, доктор, ему помогаешь, время драгоценное тратишь, технику изводишь и электричество, а он ни с кем говорить не желает. Какие нарушения нашёл — не известно. Сейчас напишет бумагу разгромную и уедет. А нас разгонят. Премии точно лишат. Ты ему вместо магнитов и лазера лучше мусорное ведро на голову надень». Разгневанный Михайлович хотел посоветовать мне ещё что-то, но не успел. Дверь распахнулась и на пороге кабинета показался председатель министерской комиссии собственной персоной. Михайловича он не заметил, а тот, прикусив язык, мигом скрылся за занавеской и затаился. «Доктор, я сегодня пораньше пришёл, — обрадовал меня необычно приветливый Зуфарыч. — Проверку закончили, справку подготовили. С шеей, кстати, значительно лучше. Уже не болит, но ещё плохо крутится». «Заходите, —  пригласил я пациента, незаметно отодвигая ногой под стул оставленные Михайловичем в проходе огромные ботинки. — Располагайтесь, продолжим лечение. Только головой сильно не крутите и не делайте резких движений». Уложил я его на кушетке, отделённой от Михайловича сиреневой шторой.

Обычно молчаливого Зуфарыча в тот день словно прорвало. Во время процедур, не подозревая, что в кабинете ещё кто-то находится, он рассказывал мне о результатах проверки. Нарушения, по его мнению, были повсюду — от чистки оружия до содержания служебных собак. Единственное, что  ему понравилось, так это наша медицинская часть. Как только председатель комиссии ушёл, сиреневые шторы распахнулись, явив Михайловича с красным как у варёного рака лицом. «Значит так, доктор, — сказал он, — всё, что здесь слышал, забудь. Сведения секретные, к медицине отношения не имеют. Но хорошо, что он проболтался. Ночью с офицерами над указанными недостатками поработаем, всё исправим, ничего у него не получится».

Так оно и вышло, но ещё через неделю прислали другую комиссию, на этот раз из медицинского управления. Работала она всего день. В результате матерчатые занавески в физиотерапевтическом кабинете признали грубым нарушением санитарно-эпидемиологического режима и предложили заменить на негорючие, звуконепроницаемые и поддающиеся санитарной обработке перегородки, а до той поры кабинет закрыть. Все-таки догадался Зуфарыч, что во время последней процедуры неспроста его просили головой не крутить и за сиреневыми шторами кто-то скрывался.

 

Андрей Бессребреников