Бредя по мелкой речушке…
Народный артист РСФСР Михаил МихайловичДержавин, работавший в первом составе Общественного совета при ГУВД Москвы, ушёл из жизни год назад 10 января. Его размышления о судьбе и творчестве, опубликованные в газете «Петровка, 38» в 1997 году, и сегодня остаются для нас дорогими и актуальными.С улицы Арбатской
Я вырос в театральной семье. И, можно сказать, буквально в театре. Были времена, когда я в нём даже ночевал. Отец, народный артист России Михаил Степанович Державин, лауреат сталинских премий, в своё время одним из первых занимался в училище при Театре имени Вахтангова. Потом оно переросло в Театральное училище имени Щукина. Он был партнёром Щукина, Мансуровой и многих великих артистов. Но самого Вахтангова не застал. Всю жизнь, до 51 года, проработал в театре, носящем его имя. И я по сей день живу в доме на Арбате, который построил театр.
Вся моя жизнь начальная протекала на Арбате, на улице Вахтангова и в театре его имени. А Театральное училище имени Щукина находится рядом. Мне ничего не оставалось делать, как вырасти, окончить школу и постучаться в его двери. Потом был принят в Театр имени Ленинского комсомола (Ленком). Времена тогда были интересные, шёл 1959 год. Всё менялось. Стояла пора хрущёвской оттепели.
В театре работало много интересных актёров. Директором был бывший главный администратор театра Вахтангова. Многих из нас, молодых с улицы Вахтангова, знал с детства. И потому выпускников Щукинского училища пригласил к себе работать. И, кстати, всё это время я был знаком с Александром Анатольевичем Ширвиндтом. Наши родители знали друг друга. Он тоже арбатский. Мне было 11 лет, ему — 13. Вместе учились в театральном училище. Он на два года раньше меня туда поступил. Двумя годами раньше пришёл в «Ленком». И там начались знаменитые театральные капустники.
Их нашли в капустниках
Были блестящие молодые артисты: Леонид Марков, Всеволод Ларионов, Слава Богачёв. К нам примкнула большая группа из капустников, которыми руководил Ширвиндт: актёры Никита Подгорный, Миша Козаков, Андрюша Миронов, Майя Менглет, Леонид Сатановский. Мы выходили все из «Ленкома» и бежали после спектакля в Дом актёра. Там творили знаменитые капустники. Театральная Москва нас узнала не по спектаклям, а по капустникам. Потом наша слава выросла, мы стали знаменитым «капустным ансамблем» города. Тогда капустники процветали всюду. Они вершились в Доме архитектора, в Доме журналиста. Назывались «Вёрстка и правка», «Синяя птичка» и другие. Мы соревновались.
Дружба связывала очень многих актёров, примерно однолеток. Параллельно шла работа в театрах. Мы очень много играли. Играли пьесы, которые отвечали тому дню, — комсомольские, молодёжные. Их сегодня уже благополучно все забыли. Ставились замечательные спектакли, режиссёрские и актёрские работы. В «Ленком» пришёл блестящий, выдающийся режиссёр Анатолий Васильевич Эфрос. Он сделал очень много хороших спектаклей. Это была великолепная школа актёрского мастерства. Он делал классику и современные пьесы. При нём родился как автор драматург Радзинский. Гремели такие спектакли, как «Снимается кино», «Вам 22, старики», «Сто четыре страницы про любовь».
Но каким-то людям казалось, что творчество Анатолия Васильевича не соответствует тому состоянию, в котором «Ленком» тогда пребывал. Репертуар театра не соответствовал высокому назначению. Эфроса перевели в Театр на Малой Бронной, разрешив взять с собой нескольких артистов, чтобы это не выглядело акцией разгона. 12 молодых актёров он взял с собой. В это число попали мы с Ширвиндтом, а также Лев Дуров, Валентин Гафт, Лев Круглый, Леонид Каневский, Ольга Яковлева, Антонина Дмитриева.
Исход Державина и Ширвиндта в театр сатиры
Эфроса в театр взяли рядовым режиссёром. Художественным руководителем театра работал в высшей степени профессиональный режиссёр и порядочный человек Дунаев. Он был приверженцем творчества Эфроса, но понимал сложность ситуации. Делал всё, чтобы помочь работать Анатолию Васильевичу в его полную силу. Но теперь не все спектакли ставил Эфрос. А мы привыкли быть под постоянным его покровительством. Было несколько неуютно.
В один прекрасный вечер ко мне подошли Андрюша Миронов, Марк Анатольевич Захаров. Они были молоды и прекрасны и в Театре сатиры делали замечательные спектакли. Достаточно вспомнить «Доходное место». Предложили перейти в их театр. Причём не просто, а на главную роль в пьесе Горина и Арканова «Банкет». Эфрос меня понял, сказал, что я тяготею к сатирическому жанру. Он сказал, что это мой театр. Эта история произошла 30 лет назад. Так в 1967 году я поступил в Театр сатиры.
Через два года пришёл в театр и Александр Анатольевич Ширвиндт. И мы с ним по сей день здесь работаем. Иногда удаётся вместе поиграть на сцене в спектаклях, которых он сделал немало. Много я сыграл главных ролей в спектаклях Плучека, у Андрея Миронова, который поставил в театре пять спектаклей. Перед смертью Андрей подошёл ко мне в Риге и сказал, что у него есть идея поставить «Мёртвые души». «Представляешь, каким ты можешь быть Чичиковым, а Ширвиндт — Маниловым, а Папанов — Собакевичем. Я могу сыграть Ноздрева, а Плюшкина — Менглет, а Коробочку...» И он нарисовал потрясающий расклад ансамбля актёров. Мы размечтались. Но жизнь вырывает мечты с корнем. Вдруг его не стало. Сначала — Папанова, потом — Миронова.
В спектаклях Плучека я сыграл очень много разных ролей. Он поразительный режиссёр: как мостик из золотого века режиссуры в наш, в модерн современной режиссуры. Он чувствует время, несмотря на то, что ему 87 лет. Я мог у него играть Бобчинского сегодня, а на сведущий день — Тартюфа, через день — Скалозуба. Он очень интересно использовал актёров. Разноплановость ролей позволяла нам развиваться. В этом мудрость художественного руководителя. Я поражаюсь его молодости. У него молодой почерк. Да, наверное, благодаря тому люди живут и полны творческих возможностей, что полны тяги к работе. Наверное, работа является лучшим держателем нас на земле.
Шестидесятники шутили в рифму
У нас была одна смешная игра. Помню, как развенчали культ личности Сталина. Его портреты засвечивали, замещали портретами нейтральных политиков, например Калинина. После такой цензуры выпускали новый вариант фильма. Подобная участь постигла самый популярный тогда фильм «Трактористы». В оригинале они пели песню:
Гремя бронёй, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход.
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин –
И первый маршал в бой нас поведёт.
В новом варианте с экрана пели, совершенно меняя рифму. Но мы потом играли в такую игру — придумывали свои замены:
Броня крепка у танков, как и прежде,
Пойдут машины в яростный поход.
Когда нас в бой пошлёт товарищ Брежнев,
и первый маршал…
Когда пришёл застой, мы придумали новые слова песни:
Броня крепка и танки наши быстры,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт совет министров...
Это были маленькие хитрости времени. Мы, конечно, чувствовали перемены. Изменение времени отражалось в искусстве. Театр часто опережал время. Приходили люди, которые отвечали за репертуар. В Москве театрам приходилось особенно тяжело. Здесь были районные управления культуры, Министерство культуры РСФСР, городское управление культуры, Министерство культуры СССР. И представитель каждой организации приходил принимать спектакль. И каждый раз какие-то слова даже в классике просили смягчить или убрать.
Когда в первый раз играли спектакль Эрдмана «Самоубийца», мы сделали некоторую адаптацию. Но главное режиссёр Сергей Владимирович Михалков сохранил. Целенаправленность, речь была сохранена, и была понятна главная мысль. Я играю писателя Виктора Викторовича. Он выбегает в конце спектакля, после множества перепитий, и говорит: «Федя Петунин застрелился и записку оставил — Подсекальников прав, действительно жить не стоит». Это была последняя фраза у Эрдмана. Но в то время сказать, что наш советский человек застрелился, нельзя было. И тогда Сергей Владимирович пошёл на такую хитрость. Фразу построили так: «Подсекальников прав, Федя Петунин отравился... грибами. И записку оставил, действительно жить не стоит».
Крылья бабочки отражают время
Когда наступила перестройка, спектакль тут же поставили в оригинальном виде. Сегодня мы играем его. Если бы чиновники тогда прислушивались, может быть, не происходило того, что произошло. Может быть, был бы более плавный переход к новой жизни. Недавно в Риге ко мне подошёл латыш и сказал: «Как хорошо, что вы приехали. Давно у нас не было русских театров в полном составе». Гастроли прошли великолепно, нас очень хорошо принимали. И этот человек сказал одну фразу, над которой я задумался потом. Я его спросил, как они сейчас живут. Он ответил, что трудно. Но если бы всё, что было хорошего в прежней жизни, да ещё то, что было хорошего в Латвии в досоветское время, да хорошее сегодняшнее сложить — вот это была бы страна.
Но, наверное, невозможно всё вместе скомпоновать. Так же и в искусстве. Но в последнем есть преемственность поколений. Театр — это однодневное искусство, как бабочка. Спектакль пройдёт и умирает. Но преемственность всё-таки есть. Может, и в государстве надо не всё ломать вдребезги. Театр — это мощный общественный отражатель. Он иногда может очень точно предсказывать то, что может случиться. И чуткий зритель это понимает. В театр надо чаще ходить членам Госдумы и правительства. Это вещь очень тонкая.
Глубокоуважаемый и любимый нами режиссёр Михаил Ильич Ромм, который предсказывал смерть театру и взлёт кинематографа, немножко ошибся. В это трудное время мы наблюдаем, что снова есть всплеск интереса зрителя к театру. Здесь идут хорошие спектакли при не столь больших затратах, как в кино. Съёмки фильма стоят колоссальных денег. А театр выкручивается.
Мёртвое государство то, в котором живёшь как в болоте, не ожидая перемен. Мечтали. Некоторые говорили вслух. Некоторые сидели за это в тюрьме. Но вот пришли времена свободы. Мы говорим всё, что хотим. На сцене показывают голые задницы. Но это не то, что хотелось. Я не испытываю разочарования — это не то слово. Скорее, удивление. Работали колоссальные институты — экономические, международные — могучие организации. И всё это куда-то сметено. Где эти люди, которые размышляли, как надо строить государственную политику. Мы пробираемся через какие-то дебри. В мире давно всё изобретено. Меня поражает неподготовленность большинства людей к новым условиям жизни.
Почему не открылись потайные шкафчики
Многие из нас думали, что начнётся век свободы, наши драматурги, которых притесняли, откроют свои потайные шкафчики, достанут произведения и они потрясут всех. Этого не произошло. Это было первое удивление. Сколько у нас живущих ныне прекрасных классиков? Виктор Сергеевич Розов — наиболее знаменитый драматург, спектакли которого даже в сложные времена говорили о том, к чему мы должны идти дальше. И вдруг он тоже не нашёлся в новом мире. Видимо, очень сложно нащупать современные темы. Появилась его пьеса «Гнездо глухаря». Казалось, ещё шаг — и родится нечто потрясающее... Но этого не произошло.
Поэтому театры обратились к пьесам зарубежных авторов. Они про взаимоотношения людей. Не про строй и будущее или рабочие коллективы, а про человека. Мы стали ставить не очень хорошие пьесы. Но они оказались про людей. Они просты, доходчивы, имеют занятный сюжет. Зритель на них идёт, стал отдыхать от того, что накопилось под идеологическим прессом.
На Западе много фильмов патриотического характера. Неполитизированные, но о стране, о профессии, например полицейского — защитника государственных интересов. В каждом фильме есть супергерой. У нас такие фильмы исчезли. В американских школах день начинается с поднятия флага США и гимна. Мы отмели много хорошего, а надо бы вспомнить.
Весь мир — театр, а люди в нём — актёры
Я из тех людей, которые не ставят себе жёстких задач. Я мечтал о том, что буду артистом. И это было естественным. Ведь лет в семь я считал, что главным в жизни вообще является театр. А вокруг него работают заводы, шахты. Всё работает на театр. Дети шахтёров, наверное, сначала тоже думают, что главное — это шахта. У детей лётчиков главное небо и самолёты.
Верю в случай. Но к нему надо быть готовым. Подчас, бредя по мелкой речушке, вдруг узнаёшь, что там есть большая рыба. И вот ты увидел ту радужную форель, которая может попасться один раз в жизни, и в этот момент у тебя заряжена именно та блесна, которая в этот миг нужна. Главное, попасть ей под нос, чтобы она схватила, и выудить. Даже в актёрском мастерстве, если тебе дают роль, ты к ней должен быть готов.
Чужой опыт не учит. Мой племянник оканчивает четвёртый курс театрального училища. Я пытаюсь ему что-то объяснить. Но он заявляет, что мы уже старые люди и ничего не понимаем. А я знаю, что произойдёт завтра. Предсказываю ему, как он завтра стукнется лбом. Он не верит. Это свойство молодых. Но, может быть, благодаря этому общество идёт вперёд. Поколение не верит предыдущему. Рождаются вспышки, и высекается новое.
Если у человека нет чувства юмора, он может вредить обществу. Если он достиг при этом ещё власти — это совсем плохо. Я не для выживания выбрал этот жанр. Просто так случилось. Когда мне тяжело, я беру Чехова и читаю. Искусство не утешительно, но жить помогает. Я за праздничный театр. Он во все времена таким был.
Есть предложения написать книгу воспоминаний. Александр Анатольевич Ширвиндт написал книгу «Былое без дум». Я на это пока не способен. Долго держался и от кино. Хотя в молодости ещё снялся в картине про комсомол «Они были первыми». Потом как-то не приходилось. В последние годы, когда кино стало более мобильным, быстрым в производстве, я оказался нужным. И за последние лет пять снялся в шести картинах в главных ролях. Есть кино альтернативное, параллельное, государственное. А есть кинематограф Анатолия Николаевича Эйрамджана — замечательного юмориста, сценариста, автора. По его сценарию были сделаны «Где найти нофелет?» и прочие. Первая картина моя с ним — «Бабник», последняя — «Импотент». Задуманы ещё работы. Причём очень интересные.
Записал Алексей ГОЛОЛОБОВ,
фото из открытых источников
Я вырос в театральной семье. И, можно сказать, буквально в театре. Были времена, когда я в нём даже ночевал. Отец, народный артист России Михаил Степанович Державин, лауреат сталинских премий, в своё время одним из первых занимался в училище при Театре имени Вахтангова. Потом оно переросло в Театральное училище имени Щукина. Он был партнёром Щукина, Мансуровой и многих великих артистов. Но самого Вахтангова не застал. Всю жизнь, до 51 года, проработал в театре, носящем его имя. И я по сей день живу в доме на Арбате, который построил театр.
Вся моя жизнь начальная протекала на Арбате, на улице Вахтангова и в театре его имени. А Театральное училище имени Щукина находится рядом. Мне ничего не оставалось делать, как вырасти, окончить школу и постучаться в его двери. Потом был принят в Театр имени Ленинского комсомола (Ленком). Времена тогда были интересные, шёл 1959 год. Всё менялось. Стояла пора хрущёвской оттепели.
В театре работало много интересных актёров. Директором был бывший главный администратор театра Вахтангова. Многих из нас, молодых с улицы Вахтангова, знал с детства. И потому выпускников Щукинского училища пригласил к себе работать. И, кстати, всё это время я был знаком с Александром Анатольевичем Ширвиндтом. Наши родители знали друг друга. Он тоже арбатский. Мне было 11 лет, ему — 13. Вместе учились в театральном училище. Он на два года раньше меня туда поступил. Двумя годами раньше пришёл в «Ленком». И там начались знаменитые театральные капустники.
Их нашли в капустниках
Были блестящие молодые артисты: Леонид Марков, Всеволод Ларионов, Слава Богачёв. К нам примкнула большая группа из капустников, которыми руководил Ширвиндт: актёры Никита Подгорный, Миша Козаков, Андрюша Миронов, Майя Менглет, Леонид Сатановский. Мы выходили все из «Ленкома» и бежали после спектакля в Дом актёра. Там творили знаменитые капустники. Театральная Москва нас узнала не по спектаклям, а по капустникам. Потом наша слава выросла, мы стали знаменитым «капустным ансамблем» города. Тогда капустники процветали всюду. Они вершились в Доме архитектора, в Доме журналиста. Назывались «Вёрстка и правка», «Синяя птичка» и другие. Мы соревновались.
Дружба связывала очень многих актёров, примерно однолеток. Параллельно шла работа в театрах. Мы очень много играли. Играли пьесы, которые отвечали тому дню, — комсомольские, молодёжные. Их сегодня уже благополучно все забыли. Ставились замечательные спектакли, режиссёрские и актёрские работы. В «Ленком» пришёл блестящий, выдающийся режиссёр Анатолий Васильевич Эфрос. Он сделал очень много хороших спектаклей. Это была великолепная школа актёрского мастерства. Он делал классику и современные пьесы. При нём родился как автор драматург Радзинский. Гремели такие спектакли, как «Снимается кино», «Вам 22, старики», «Сто четыре страницы про любовь».
Но каким-то людям казалось, что творчество Анатолия Васильевича не соответствует тому состоянию, в котором «Ленком» тогда пребывал. Репертуар театра не соответствовал высокому назначению. Эфроса перевели в Театр на Малой Бронной, разрешив взять с собой нескольких артистов, чтобы это не выглядело акцией разгона. 12 молодых актёров он взял с собой. В это число попали мы с Ширвиндтом, а также Лев Дуров, Валентин Гафт, Лев Круглый, Леонид Каневский, Ольга Яковлева, Антонина Дмитриева.
Исход Державина и Ширвиндта в театр сатиры
Эфроса в театр взяли рядовым режиссёром. Художественным руководителем театра работал в высшей степени профессиональный режиссёр и порядочный человек Дунаев. Он был приверженцем творчества Эфроса, но понимал сложность ситуации. Делал всё, чтобы помочь работать Анатолию Васильевичу в его полную силу. Но теперь не все спектакли ставил Эфрос. А мы привыкли быть под постоянным его покровительством. Было несколько неуютно.
В один прекрасный вечер ко мне подошли Андрюша Миронов, Марк Анатольевич Захаров. Они были молоды и прекрасны и в Театре сатиры делали замечательные спектакли. Достаточно вспомнить «Доходное место». Предложили перейти в их театр. Причём не просто, а на главную роль в пьесе Горина и Арканова «Банкет». Эфрос меня понял, сказал, что я тяготею к сатирическому жанру. Он сказал, что это мой театр. Эта история произошла 30 лет назад. Так в 1967 году я поступил в Театр сатиры.
Через два года пришёл в театр и Александр Анатольевич Ширвиндт. И мы с ним по сей день здесь работаем. Иногда удаётся вместе поиграть на сцене в спектаклях, которых он сделал немало. Много я сыграл главных ролей в спектаклях Плучека, у Андрея Миронова, который поставил в театре пять спектаклей. Перед смертью Андрей подошёл ко мне в Риге и сказал, что у него есть идея поставить «Мёртвые души». «Представляешь, каким ты можешь быть Чичиковым, а Ширвиндт — Маниловым, а Папанов — Собакевичем. Я могу сыграть Ноздрева, а Плюшкина — Менглет, а Коробочку...» И он нарисовал потрясающий расклад ансамбля актёров. Мы размечтались. Но жизнь вырывает мечты с корнем. Вдруг его не стало. Сначала — Папанова, потом — Миронова.
В спектаклях Плучека я сыграл очень много разных ролей. Он поразительный режиссёр: как мостик из золотого века режиссуры в наш, в модерн современной режиссуры. Он чувствует время, несмотря на то, что ему 87 лет. Я мог у него играть Бобчинского сегодня, а на сведущий день — Тартюфа, через день — Скалозуба. Он очень интересно использовал актёров. Разноплановость ролей позволяла нам развиваться. В этом мудрость художественного руководителя. Я поражаюсь его молодости. У него молодой почерк. Да, наверное, благодаря тому люди живут и полны творческих возможностей, что полны тяги к работе. Наверное, работа является лучшим держателем нас на земле.
Шестидесятники шутили в рифму
У нас была одна смешная игра. Помню, как развенчали культ личности Сталина. Его портреты засвечивали, замещали портретами нейтральных политиков, например Калинина. После такой цензуры выпускали новый вариант фильма. Подобная участь постигла самый популярный тогда фильм «Трактористы». В оригинале они пели песню:
Гремя бронёй, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход.
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин –
И первый маршал в бой нас поведёт.
В новом варианте с экрана пели, совершенно меняя рифму. Но мы потом играли в такую игру — придумывали свои замены:
Броня крепка у танков, как и прежде,
Пойдут машины в яростный поход.
Когда нас в бой пошлёт товарищ Брежнев,
и первый маршал…
Когда пришёл застой, мы придумали новые слова песни:
Броня крепка и танки наши быстры,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт совет министров...
Это были маленькие хитрости времени. Мы, конечно, чувствовали перемены. Изменение времени отражалось в искусстве. Театр часто опережал время. Приходили люди, которые отвечали за репертуар. В Москве театрам приходилось особенно тяжело. Здесь были районные управления культуры, Министерство культуры РСФСР, городское управление культуры, Министерство культуры СССР. И представитель каждой организации приходил принимать спектакль. И каждый раз какие-то слова даже в классике просили смягчить или убрать.
Когда в первый раз играли спектакль Эрдмана «Самоубийца», мы сделали некоторую адаптацию. Но главное режиссёр Сергей Владимирович Михалков сохранил. Целенаправленность, речь была сохранена, и была понятна главная мысль. Я играю писателя Виктора Викторовича. Он выбегает в конце спектакля, после множества перепитий, и говорит: «Федя Петунин застрелился и записку оставил — Подсекальников прав, действительно жить не стоит». Это была последняя фраза у Эрдмана. Но в то время сказать, что наш советский человек застрелился, нельзя было. И тогда Сергей Владимирович пошёл на такую хитрость. Фразу построили так: «Подсекальников прав, Федя Петунин отравился... грибами. И записку оставил, действительно жить не стоит».
Крылья бабочки отражают время
Когда наступила перестройка, спектакль тут же поставили в оригинальном виде. Сегодня мы играем его. Если бы чиновники тогда прислушивались, может быть, не происходило того, что произошло. Может быть, был бы более плавный переход к новой жизни. Недавно в Риге ко мне подошёл латыш и сказал: «Как хорошо, что вы приехали. Давно у нас не было русских театров в полном составе». Гастроли прошли великолепно, нас очень хорошо принимали. И этот человек сказал одну фразу, над которой я задумался потом. Я его спросил, как они сейчас живут. Он ответил, что трудно. Но если бы всё, что было хорошего в прежней жизни, да ещё то, что было хорошего в Латвии в досоветское время, да хорошее сегодняшнее сложить — вот это была бы страна.
Но, наверное, невозможно всё вместе скомпоновать. Так же и в искусстве. Но в последнем есть преемственность поколений. Театр — это однодневное искусство, как бабочка. Спектакль пройдёт и умирает. Но преемственность всё-таки есть. Может, и в государстве надо не всё ломать вдребезги. Театр — это мощный общественный отражатель. Он иногда может очень точно предсказывать то, что может случиться. И чуткий зритель это понимает. В театр надо чаще ходить членам Госдумы и правительства. Это вещь очень тонкая.
Глубокоуважаемый и любимый нами режиссёр Михаил Ильич Ромм, который предсказывал смерть театру и взлёт кинематографа, немножко ошибся. В это трудное время мы наблюдаем, что снова есть всплеск интереса зрителя к театру. Здесь идут хорошие спектакли при не столь больших затратах, как в кино. Съёмки фильма стоят колоссальных денег. А театр выкручивается.
Мёртвое государство то, в котором живёшь как в болоте, не ожидая перемен. Мечтали. Некоторые говорили вслух. Некоторые сидели за это в тюрьме. Но вот пришли времена свободы. Мы говорим всё, что хотим. На сцене показывают голые задницы. Но это не то, что хотелось. Я не испытываю разочарования — это не то слово. Скорее, удивление. Работали колоссальные институты — экономические, международные — могучие организации. И всё это куда-то сметено. Где эти люди, которые размышляли, как надо строить государственную политику. Мы пробираемся через какие-то дебри. В мире давно всё изобретено. Меня поражает неподготовленность большинства людей к новым условиям жизни.
Почему не открылись потайные шкафчики
Многие из нас думали, что начнётся век свободы, наши драматурги, которых притесняли, откроют свои потайные шкафчики, достанут произведения и они потрясут всех. Этого не произошло. Это было первое удивление. Сколько у нас живущих ныне прекрасных классиков? Виктор Сергеевич Розов — наиболее знаменитый драматург, спектакли которого даже в сложные времена говорили о том, к чему мы должны идти дальше. И вдруг он тоже не нашёлся в новом мире. Видимо, очень сложно нащупать современные темы. Появилась его пьеса «Гнездо глухаря». Казалось, ещё шаг — и родится нечто потрясающее... Но этого не произошло.
Поэтому театры обратились к пьесам зарубежных авторов. Они про взаимоотношения людей. Не про строй и будущее или рабочие коллективы, а про человека. Мы стали ставить не очень хорошие пьесы. Но они оказались про людей. Они просты, доходчивы, имеют занятный сюжет. Зритель на них идёт, стал отдыхать от того, что накопилось под идеологическим прессом.
На Западе много фильмов патриотического характера. Неполитизированные, но о стране, о профессии, например полицейского — защитника государственных интересов. В каждом фильме есть супергерой. У нас такие фильмы исчезли. В американских школах день начинается с поднятия флага США и гимна. Мы отмели много хорошего, а надо бы вспомнить.
Весь мир — театр, а люди в нём — актёры
Я из тех людей, которые не ставят себе жёстких задач. Я мечтал о том, что буду артистом. И это было естественным. Ведь лет в семь я считал, что главным в жизни вообще является театр. А вокруг него работают заводы, шахты. Всё работает на театр. Дети шахтёров, наверное, сначала тоже думают, что главное — это шахта. У детей лётчиков главное небо и самолёты.
Верю в случай. Но к нему надо быть готовым. Подчас, бредя по мелкой речушке, вдруг узнаёшь, что там есть большая рыба. И вот ты увидел ту радужную форель, которая может попасться один раз в жизни, и в этот момент у тебя заряжена именно та блесна, которая в этот миг нужна. Главное, попасть ей под нос, чтобы она схватила, и выудить. Даже в актёрском мастерстве, если тебе дают роль, ты к ней должен быть готов.
Чужой опыт не учит. Мой племянник оканчивает четвёртый курс театрального училища. Я пытаюсь ему что-то объяснить. Но он заявляет, что мы уже старые люди и ничего не понимаем. А я знаю, что произойдёт завтра. Предсказываю ему, как он завтра стукнется лбом. Он не верит. Это свойство молодых. Но, может быть, благодаря этому общество идёт вперёд. Поколение не верит предыдущему. Рождаются вспышки, и высекается новое.
Если у человека нет чувства юмора, он может вредить обществу. Если он достиг при этом ещё власти — это совсем плохо. Я не для выживания выбрал этот жанр. Просто так случилось. Когда мне тяжело, я беру Чехова и читаю. Искусство не утешительно, но жить помогает. Я за праздничный театр. Он во все времена таким был.
Есть предложения написать книгу воспоминаний. Александр Анатольевич Ширвиндт написал книгу «Былое без дум». Я на это пока не способен. Долго держался и от кино. Хотя в молодости ещё снялся в картине про комсомол «Они были первыми». Потом как-то не приходилось. В последние годы, когда кино стало более мобильным, быстрым в производстве, я оказался нужным. И за последние лет пять снялся в шести картинах в главных ролях. Есть кино альтернативное, параллельное, государственное. А есть кинематограф Анатолия Николаевича Эйрамджана — замечательного юмориста, сценариста, автора. По его сценарию были сделаны «Где найти нофелет?» и прочие. Первая картина моя с ним — «Бабник», последняя — «Импотент». Задуманы ещё работы. Причём очень интересные.
Записал Алексей ГОЛОЛОБОВ,
фото из открытых источников