За долгие годы у него выработалась своя манера расследования преступлений. «Тыльнер, — писал о нем один из его сослуживцев, — очень воспитанный, красивый, неизменно корректный человек, славился совершенно феноменальной памятью и, как говорили в МУРе, держал в голове весь преступный мир Москвы, помня наизусть чуть ли не все фамилии, клички, приметы и судимости московских рецидивистов». Это помогло ему раскрыть многие преступления.

 

В годы Великой Отечественной войны Георгий Фёдорович служил в должности заместителя начальника МУРа и находился в гуще тех трагических и героических событий.

В своих мемуарах Тыльнер скромно упускает такой момент из истории обороны Москвы. Осень 1941 года. Он по просьбе военной контрразведки разыскал трофейный немецкий шифровальный аппарат, представлявший огромную ценность для командования Красной Армии. Аппарат был похищен из грузовика во время его перевозки. Украли его голодные дети, искавшие еду. Тыльнер аппарат нашёл и позаботился о беспризорниках.

За 35 лет службы в МУРе Георгий Фёдорович трижды был награждён боевым оружием за борьбу с бандитизмом. В 1937 году за успешное выполнение задания награждён орденом Красной Звезды. В 1943 году — орденом Красного Знамени, а в 1945 году — орденом Ленина.

 

Многие старые сотрудники уголовного розыска хорошо помнили вспышку преступности в годы империалистической войны и особенно в годы войны гражданской, подавить которую удалось не сразу.

Мы ждали, что с началом Великой Отечественной войны преступники оживятся. Однако первые три-четыре дня мы сидели на Петровке и изнывали от безделья, ни одного заявления. Может быть, это объяснялось в какой-то мере тем, что во дворах стали дежурить жильцы. Но главное не в этом.

Когда немцы были под Можайском и Волоколамском нас замучили кражи автомашин. Многие из них совершали военнослужащие. Приезжали в Москву на своих побитых полуторках в баню или по иным делам. Бросали машины, прихватывали здесь более новые и уезжали.

Много хлопот нам доставляли бомбёжки. Ведь были жертвы. Люди уходили в бомбоубежища, а мы спешили на место взрыва. Надо было устанавливать личность убитых, организовывать отправку трупов в морги, а раненых в больницы, охранять имущество и т.д.

16 октября (самый сложный день обороны Москвы) во время очередной бомбёжки мы увидели, что многие в панике разбегаются. Привозим раненых в институт Склифосовского, а там никого нет, все врачи и медперсонал разбегаются. В октябре пришлось расследовать несколько фактов грабежей — паника и грабёж на заставе Ильича, на мясокомбинате и в других местах. Как-то вызывает меня начальник управления Романченко (начальник Управления РКМ Москвы, комиссар милиции 2-го ранга) и говорит, что грабят мясокомбинат. Срочно приказал взять три тачанки, сотрудников и выехать туда. Мы приехали, когда уже растаскивали последний вагон с мясопродуктами. В основном сами рабочие мясокомбината. До них дошёл приказ заминировать и всё взорвать. Вот они и бросились на вагоны, чтобы не дать продуктам просто погибнуть. Такая же вещь произошла и на фабрике № 5, где шили бельё для армии. Рабочим сказали, что все запасы и фабрика будут уничтожены. Рабочие смяли охрану и стали растаскивать бельё и материалы.

Всё это объяснялось фактами неорганизованности и нерасторопности при вывозке и эвакуации имущества, открытым заявлением некоторых не очень умных руководителей о том, что немцы под Москвой, вывозить имущество и продукты некогда, всё необходимо уничтожить. Это было в известной мере стихийные возмущения рабочих против попыток бессмысленного уничтожения продуктов их труда.

В сентябре—ноябре нередко раздавались звонки в МУР о том, что задержан директор молочного комбината с машиной продуктов или ещё нечто в таком роде. У нас был приказ разбираться со всеми подобными преступниками в трое суток, судить их и приводить приговор в исполнение. (В октябре 1941 года под руководством Тыльнера была ликвидирована банда братьев Шабловых из 15 человек, грабившая продовольственные склады).

Однако при всём этом не было ни крупной паники, ни вооружённого бандитизма, ни квартирных краж в этот период. Сами граждане охраняли порядок и не допускали многих эксцессов — кастрюлю на голову и на дежурство во двор, на крышу тушить зажигалки. Всех нас стали организовывать в милицейскую дивизию. Как-то приехал начальник из МК  и объявил: «Коммунисты никогда не боялись смотреть правде в глаза. Москву, видимо, придётся временно оставить, чтобы, собравшись с новыми силами, ударить через некоторое время по врагу. Но без боя мы столицу не сдадим».

Нас всех начали учить военному делу, уже как милицейское военное формирование. Романченко — командир дивизии, я — помощник начальника второго отдела штаба. Обучали нас несколько генералов — преподавателей эвакуированных военных академий, профессора военных наук.

Начали рыть окопы, устраивать заграждения и надолбы от Ваганьковского кладбища до Киевского вокзала.

Но эта дивизия существовала недолго, скоро нам пришлось вернуться к своим милицейским обязанностям. Много дел доставляло переселение людей из домов, предназначенных к взрыву на случай прорыва немцев в Москву —

например, Бородинский мост и другие объекты. Подъезжали машины военные, людям говорили: «Ничего с собой твёрдого не брать, только необходимые мягкие вещи». Сажали их в машины и перевозили в квартиры, из которых жильцы эвакуировались.

Вот тут-то и начались кражи. Главным образом из квартир эвакуированных. Совершались они в основном работниками домоуправлений — слесарями, водопроводчиками, электриками. Особенно много заявлений о кражах стало поступать с 1943 года, когда в Москву стали возвращаться эвакуированные.

Приходилось выезжать на место падения каждой крупной бомбы — обычно выезжало 4-5 человек. Организовывали дежурства во всех моргах — по два человека в морг по специальному утверждённому начальником МУРа плану для сбора вещей, регистрации людей, установления личности убитых и т.п.

Многие бомбы не разрывались — кажется 186 больших бомб 500-килограммовых и тонновых. Причём все они были чехословацкого производства. Неплохо было бы узнать о работе чехословацких патриотов.

Если бомба попадала в торговое предприятие или склад материальных ценностей, вместе с нами выезжали сотрудники ОБХСС.

Многие сотрудники уголовного розыска ушли на фронт. Прошло две мобилизации. В первые месяцы войны пришёл военный комиссар со списками сотрудников и отобраны были 25 сотрудников, имевших военную специальность сапёров, штурманов и другие. Потом ещё 25 человек были призваны. Мы попробовали было отстоять некоторых сотрудников, говорили, что это перспективные работники, а нам в ответ: «Там они нужнее, чем здесь».

Когда фронт приблизился к Москве, к Волоколамску, начали у нас формироваться отряды для заброски в тыл немцев. Было направлено несколько групп женщин и наших вспомогательных работников. Пришлось завозить и забрасывать вместе с Романченко несколько групп. Многие сотрудники погибли при выполнении боевых заданий. Например, мой комсомольский секретарь Колесов Виктор Васильевич — нашли его труп, немцы сняли с него уже сапоги, награждён — Красное Знамя. Сержант милиции Михаил Немцов награждён посмертно орденом Красной Звезды и ряд других сотрудников.

Выезжал несколько раз в штаб Рокоссовского. Помню, как меня угощали спиртом. Я говорю: кто же пьёт неразведённый спирт?! А мне отвечают: мы его разводим — кагором! Попросили в одну из поездок, чтобы привёз им хороших пластинок.

После каждой бомбардировки писали докладные — сколько бомб разорвалось, сколько — нет, какие жертвы.

Новое пополнение шло в милицию в те времена по мобилизации МК — сначала тысяча человек, потом ещё. Милиция пополнялась за счёт женщин, многие пожилые люди несли службу на постах. Новое пополнение обучалось быстро — в течение месяца, двух недель.

В конце 1942 — начале 1943 года меня назначили начальником Куйбышевского управления. (В годы войны Куйбышев, сейчас — Самара, был «запасной столицей» СССР). В то время там было правительство, дипломатический корпус, ряд министерств. В районе Куйбышева стали появляться немецкие самолёты-разведчики. Ожидали бомбардировок. Вот мне и говорят: «Поезжай, опыт у тебя московский есть».

Поехал, заручившись разрешением вернуться назад, если дипкорпус поедет дальше в Свердловск или вернётся в Москву. Пробыл там 8 месяцев и вместе с дипкорпусом вернулся в Москву.

Во время войны мы все были на казарменном положении, на Петровке дневали и ночевали. Первый этаж был освобождён специально под спальни.

 

(Отрывок из воспоминаний Г.Ф. Тыльнера представлен подполковником полиции Олесей СКУДАРЁВОЙ, заведующей Комнатой истории МУРа).