Таким я его запомнил

Из воспоминаний Александра Ивановича Гурова об Игоре Ивановиче Карпеце

Несмотря на большой объём работы, трудиться в УУР было легко. Отсутствовала палочная дисциплина, пятиминутки, перетекающие в часы. Среди руководства не наблюдалось чванливости и барства. Тон подобным отношениям задавал сам Игорь Иванович. И чем дольше я служил под его началом, тем больше хотелось попасть к нему на приём посоветоваться по ряду волнующих меня вопросов, ведь к тому времени я уже поступил на вечернее отделение аспирантуры МГУ.

Такой случай вскоре представился.

Как-то Б.П. Михайлов поручил мне подготовить лекцию по организации профилактики правонарушений. Срок определил три дня, причём разрешил работать дома – роскошь непозволительная. Подсобная литература отсутствовала, обобщённая практика – тоже, и я, как мог, фантазировал. Принёс, показал, но начальнику не понравилось.

– Переделай, – сказал Борис Павлович.

Переделал, и снова не понравилось. Главное замечание – нет системы.

– А какая нужна? – воскликнул я.

– Да если бы я знал! – с неподдельным сожалением вокликнул Михайлов, подвигнув меня на новые творческие муки.

Написание лекции явно затягивалось, и я пошёл к своему научному руководителю – профессору
Н.Ф. Кузнецовой. Уяснив в чём дело, Нинель Фёдоровна посоветовала зайти с этим вопросом к Игорю Ивановичу. «У тебя, Саша, есть такая прекрасная возможность пообщаться с умнейшим человеком, лучше него никто данной темой не владеет. Да, и обязательно передай от меня привет».

Легко сказать – передай привет, а каково мне, минуя своё непосредственное начальство, попасть к начальнику уголовного розыска всей страны, учёному с мировым именем! Бориса Павловича уговорить – труда не составит, а как быть с начальником Управления профилактики Флягиным? Прежде он занимал крупную партийную должность, специфику милицейскую не понимал, но твёрдо знал: если партия доверила ему пост в МВД, то любые трудности – не помеха.

Выбрав время, когда Флягин в Москве отсутствовал, и набравшись смелости, я пришёл в приёмную начальника УУР, где попросил секретаря Олю доложить о моих намерениях.

– Заходи, он сейчас один, – сказала она с ободряющей улыбкой. Я растерялся: вот как всё оказалось просто.

Вошёл. Кабинет мне показался непомерно большим. Правда, обставлен скромно, только шкафы с книгами.

Сбиваясь, поведал о трудностях и честно признался, что не знаю, как писать. Особенно про советы трудовых коллективов, где никогда не работал.

Карпец взял написанные мною страницы, полистал их и неожиданно произнес:

– Чтобы вам было всё понятно, поясняю, что на эффективную превенцию требуются огромные деньги, нужен специальный закон о профилактике и самостоятельная служба. Опыта такого в мире нет, есть отдельные попытки, фрагменты, мы их тоже практикуем, поэтому поездите по стране, спросите специалистов, побывайте в профкомах и в самих трудовых коллективах. Кстати, без особой нужды не стремитесь вторгаться в личную жизнь граждан, осторожнее с сообщениями по месту работы о допущенных ими административных проступках. Это у нас оклад, а там ещё тринадцатая зарплата, премии… И вы можете ненароком голодной оставить семью оступившегося рабочего.

Подобные рассуждения для меня оказались совершенно неожиданными, ведь там, на «земле», мы с гордостью отчитывались количеством направленных сообщений о мелком хулиганстве и задержаний людей в нетрезвом виде. И нас за это хвалили, поощряли!

А затем мне стало и вовсе до боли стыдно за своё убогое понимание индивидуальной профилактики. Ткнув пальцем в страницу моего трактата о профилактике, Игорь Иванович с издёвкой заметил: «Что за глупость вы намерены распространить на всю страну, кто до этого маразма дошёл? Ну, на заводе – понятно, а вы-то о чём думаете?»

Он имел в виду красочно описанный региональный «опыт» борьбы с пьяницами, который заключался в следующем: рабочему, дважды попавшему в вытрезвитель, выдавали пропуск из плотного картона размером 40 х 50 см. На нём имелась соответствующая надпись – «алкаш». С этой доской бедолага должен следовать утром через весь город, а население, предупреждённое через средства массовой информации, по мнению совета трудового коллектива, а теперь и нас, милиции, должно было эмоционально осуждать его антиобщественное поведение. Опыт этот местные товарищи, похоже, переняли у хунвейбинов времён Мао Цзэдуна и сообщили о нём в МВД СССР, как передовом.

Факт вроде бы рядовой и даже наивный, но я его вспомнил, потому что он отражает нравственное состояние руководителя, имевшего в идеологически жёсткое коммунистическое время свою высокую гражданскую позицию. (Интересно, как бы повёл себя генерал Карпец в наши дни, когда могут хладнокровно пытать электротоком, арестовав априори невиновного?)

Был ещё один запомнившийся мне удар по внутреннему бюрократизму, произошедший не без участия Игоря Ивановича.

Вместе против губителя мух

Меня неожиданно и без предупреждения перевели из профилактики в первый убойный отдел, который возглавлял В.В. Владимиров. Подразделение это считалось сплочённым, со своими традициями и очень опытными сыщиками (Л. Маленков, В. Арапов, В. Малушков, В. Лебедев и др.). Хотя заслуги начальника в том не проглядывалось.

По сложившимся правилам каждый вновь прибывший принимал дополнительную нагрузку – исполнение жалоб и писем трудящихся. Подписывал и визировал их, конечно, начальник отдела. Но, на беду, он обожал править текст, как бы тот ни был составлен, хоть пятистрочным ямбом. Обожал! Особенно его нервировало отсутствие крайне для него значимых канцелярских штампов вроде: «вызывает обеспокоенность», «наличествуют недостатки», «убийство в извращённой форме» (когда речь шла об убийстве при изнасиловании). Как только я входил в кабинет, Владимиров откладывал в сторону выпрямленную большую скрепку, которой он будто копьём протыкал зазевавшихся мух, и с искренним азартом тут же брался за авторучку. Перечеркав всё и сам запутавшись, мой босс произносил утомлённо: «Саша, иди, поработай и часиков эдак в девять вечера заходи».

В девять я заходил, в десять уходил, а утром – снова правка!

Частенько редакторское мастерство Владимирова (о чём пишу без всякой злой насмешки) заканчивалось нарушением сроков рассмотрения жалоб. А за это по головке не гладили, и я, как «не умеющий» писать, попадал в штрафные списки канцелярии.

И вот, как-то собрав правленые и неправленые Владимировым бумаги, я пошёл к Игорю Ивановичу и подписал их у него, причём первые «сырые» варианты. Он, по-видимому, ситуацию просёк и как бы в пику моему начальнику-пачкуну поставил от руки несколько запятых, заменил даже одно слово, дескать, не дело заниматься словоблудием.

Соскучившись по правке, Владимиров пригласил меня вечером на чтение ответов. Он отложил копье из скрепки и, произнеся обычное: «Ох как я устал от вас», – приготовился черкать. Увидев подписанные, да ещё с правкой генерала документы, он в ужасе, за которым проглядывалась плохо скрываемая тревога за крушение своего авторитета мастера-редактора, вскричал:

– И ты эту галиматью показал
Карпецу?!

Решив однозначно положить конец издевательствам мухобойца, я наивно ответил: «Вы полагаете, что профессор не в состоянии отличить нормальный текст от галиматьи?»

Дня через три меня вызвали в кадры и предложили перейти в отдел по борьбе с преступлениями против иностранцев, пояснив, что об этом настойчиво ходатайствовал Владимиров. Он, оказывается, меня очень уважает и считает, что диссертацию по имущественным преступлениям мне писать в его убойном отделе не то чтобы тяжело, но как-то не по теме.

Профессиональная преступность существует

В управлении Карпеца я проработал четыре года. Многому научился, из чего главное – уважительному отношению к товарищам и подчинённым. За эти годы я никогда не слышал, чтобы Игорь Иванович или его замы В. Лебедев, А. Волков повысили на кого-то голос. У них методы были иные и действовали лучше, чем любой окрик или наказание. Однажды, например, утверждая перечень выполненных мною за день работ и план на следующий день, А. Волков, дойдя до пункта «подшил 600 листов» (речь шла о трудоёмкой работе по брошюровке документов), ехидно спросил: «Гуров, ты что, сапожником трудишься? Ты как должен написать? Сброшюровал, пронумеровал, прошил, опечатал… Вот тогда ни один штаб не придерётся, что мы здесь дурака валяем».

Или как-то раз подполковник Бесков, тучный, уже в возрасте сотрудник, пришёл на работу в безрукавке, да ещё в сеточку (а мы были строго-настрого обязаны ходить в галстуках). Случайно увидев его, Карпец поинтересовался, почему это Бесков не надел шортики? Представив грузного Бескова в шортиках, свидетели этой сцены зашлись в хохоте и до того смутили подполковника, что он долгое потом время не снимал даже пиджак на рабочем месте.

Случались, конечно, и события посерьёзнее. Некоторые сотрудники, находясь в командировках, просили местных руководителей милиции достать им дубленку или ондатровую шапку (дефицит того времени). На ближайшем же партсобрании Игорь Иванович жестко предупредил: «Узнаю, выгоню с позором». Может, сегодня на фоне махрового и широко распространенного взяточничества этот пример покажется наивным, но так было.

Работая в уголовном розыске, я подготовил диссертацию, правда, времени на её защиту никак не хватало (удивляюсь сегодня, когда узнаю, что крупные руководители без отрыва от напряжённой службы с блеском защищают докторские диссертации). Пришлось из УУР перейти во ВНИИ МВД СССР[1]. Это было нелегко претворить в жизнь, ибо существовала черта служебной оседлости. Однако И. Карпец меня отпустил и даже оказал содействие в назначении на должность старшего научного сотрудника, которая по тем временам признавалась авторитетной. Уже в 1978 году я успешно защитил кандидатскую диссертацию, где основным оппонентом выступил сам Игорь Иванович, и мои выводы о наличии в стране профессиональной преступности были приняты.

 

Опала

В начале 1980-х годов страна переживала, казалось бы, невероятные, но закономерно развивавшиеся события: с небольшим интервалом скончались три довольно престарелых и больных Генеральных Секретаря ЦК КПСС. Народ замер в ожидании чего-то неизвестного, а на политическом Олимпе замаячила звезда четвёртого генсека Михаила Горбачёва или, как его хлёстко прозвали в народе, Меченого.

Ах, как мы в те годы надеялись, верили, смотрели, не отрываясь, телевизор и делали «экономику экономной»! Набатом зазвучали новые слова-символы, за которыми чёрной, но пока плохо различимой тенью стояли нищета, организованная преступность, коррупция, унижение национального достоинства, физическое и нравственное вырождение нации, а также многие иные пороки, поднятые со дна перестройки.

В здравомыслящей научной среде составлялись нерадостные прогнозы, в которые не хотелось верить. Даже появился удачный анекдот: сначала наступит перестройка, затем перекличка, а потом – перестрелка.

К числу отечественных пророков, кто давал себе отчёт о происходящем, и что с большой степенью вероятности случится дальше, несомненно, относился Игорь Иванович Карпец . Его критическое восприятие гласности на фоне партийной замшелости, уродливой борьбы с пьянством в условиях распределительной экономики, кооперативного движения, возглавляемого рецидивистами-расхитителями (60% ранее судимые!), мне приходилось слышать не раз в кулуарах научных конференций. К примеру, министр Власов по инициативе руководства ЦК КПСС ввёл запрет на правоохранительный контроль кооперативного движения, что позднее обернулось олигархическим произволом.

Однажды он грустно сказал: «Скоро, Саша, приду к вам в институт». Я встревоженно спросил: «А что случилось?». – «Видишь ли, – ответил он, – к нам скоро приходит новый министр, а отношение к учёным у него специфическое».

О специфическом отношении к работникам науки, да и в целом к людям, мы узнали, когда Министерство внутренних дел возглавил генерал армии В.В. Федорчук, до этого – председатель КГБ при Совете министров Украинской ССР, а затем переведённый в Москву на должность председателя КГБ при Совете министров СССР. Направили его в МВД после восьмимесячного управления всеми советскими контрразведчиками и разведчиками, как водится, для укрепления. Чекисты пили тогда на радостях дня три (без всяких шуток). Если бы он поработал на Лубянке ещё некоторое время, то от авторитетного и всесильного КГБ осталась бы одна агентура, и крах Лубянки наступил бы значительно раньше намеченных стратегами сроков развала огромной страны.

Для органов внутренних дел наступили нелёгкие времена. Мы тогда первыми почувствовали возвращение затхлого смрада тридцать седьмого года. Уже в самом начале правления Федорчука из МВД СССР выдавили под разными предлогами свыше 100 тысяч профессионалов (стоит ли теперь удивляться квалификации современных практиков и учёных, механизм социальной преемственности профессионализма которых искусственно поломали в 1980-е годы). Особенно не церемонились, увольняли даже по материалам «прослушки»: кому-то, что-то не нравилось. Что? Не объясняли, благо не расстреливали.

«Независимые» парткомы вошли под контроль офицеров КГБ, в каждое милицейское управление определили чекиста, а то и двух. Они занимались контрразведывательным обеспечением органов внутренних дел (но отчего-то все перебежчики на Запад были из КГБ): следили, вербовали сотрудников смежного ведомства, субъективно доносили, увольняли с чёрной меткой в личном деле, одним словом – работали.

Для современного поколения милиционеров скажу, что когда ведомством начинают руководить грубые, сумасбродные и не очень-то образованные «патриоты», на словах как бы радеющие за народ и страну, а на деле поступающие с точностью до наоборот, они всегда начинают с «укрепления кадрового звена». Если вдруг заговорили о непрофессионализме – жди беды, обязательно получится то, чего никто не хотел.

По этой причине все, кто не служил в армии или попал во ВНИИ по «протекции», увольнялись, невзирая на интеллектуальные и деловые способности (лес рубят – щепки летят). По субботам и воскресеньям офицеры — от лейтенанта до полковника, а в институте – от адъюнкта до профессора, с приданными армейскими силами патрулировали улицы и пивные – шла борьба с пьянством. Практикам в каждом подъезде дома обязывалось приобрести доверенное лицо или агента. Прокатилось цунами доносов, анонимкам дали зелёный свет, разумеется, со всеми перекосами, вытекающими из такой дурной политики. Нередкими стали самоубийства высших чинов. Лоббисты, а точнее «пятая колонна» в ЦК КПСС, по сути, обмишурили МВД, отдали, будто козла отпущения на заклание, общественному мнению, обвинили в пособничестве создания неблагоприятной социальной обстановки в стране. Так отводился удар народного гнева от истинных внутренних организаторов недалёкого по времени крушения мощнейшей в мире многонациональной державы.

Народ вроде бы клюнул, но когда осознал обман, было уже поздно. А для МВД накануне развала страны весь этот абсурд завершился феноменальным приказом Федорчука «О хозяйственном обрастании». Теперь сотрудник органов внутренних дел не имел права владеть личным автомобилем, дачей, хрустальной люстрой (будто всё это у простых милиционеров имелось в избытке). Политорганам и чекистам власть вменила в обязанность «воспитывать» у нас иммунитет против вещизма: не прививать, тут уж не до биологических тонкостей, а именно воспитывать. Все это претворялось в жизнь, понятное дело, ради холодной головы, чистых рук, да горячего сердца милиционера.

Естественно, на подобные новшества-перехлёсты не откликнулись руководители главков МВД из докторов наук. Все, кто оказался в списке членов такого своеобразного движения сопротивления, были немедленно уволены, а Карпец переведён начальником ВНИИ МВД СССР. Почему его пощадили – отвечу чуть ниже. В отношении же представительного интеллектуального потенциала ведомства, который Н.А. Щёлоков собирал многие годы по крупицам, была осуществлена чекистская операция, которая завершилась полной победой оппонентов.

Так по сию пору непознанные кукловоды умело стравили между собой подобно бойцовым псам два ведомства, вместо того чтобы сжать все силовые пальцы в один мощный кулак путём грамотно продуманного взаимодействия и координации во благо интересов народа, государства. Так изощрённо насаждалась грязная и многократно проваливавшаяся в истории метода «разделяй и властвуй».

В общем, оперативная обстановочка была ещё та. Однако, несмотря на эти перипетии и многие другие сложности, Карпец, вступив в новую должность, как мог, старался сохранить кадры квалифицированных учёных, хотя на него постоянно строчились доносы и присутствовало предвзятое, но в тоже время какое-то трусоватое отношение со стороны руководства МВД. Помогли, по-видимому, сохранившиеся связи в ЦК, да и побаивались его трогать по другой причине – он умело справлялся с политически непростыми обязанностями председателя Международной ассоциации юристов-демократов.

Как и в уголовном розыске, доступ к нему в служебный кабинет был свободным. Лишь бессменный секретарь всех начальников ВНИИ, начиная с
1950-х годов, Лидия Петровна Агеева, тактично просила нас не занимать много времени у Игоря Ивановича своими проблемами.

Справедливо напомнить и другое. При профессоре Карпеце на базе МВД активизировались фундаментальные исследования в области криминалистики, и особенно – криминологии. Положительно отразилась эта продвинутая научная политика и на мне. Благодаря прозорливости и принципиальности Игоря Ивановича мне удалось завершить фундаментальное и первое в нашей стране научное исследование проблем организованной преступности — темы по тем временам крамольной.

На круги своя

Прошло три года, над Карпецом и без того густые тучи стали ещё темнее.

Поползли слухи, что его переводят в НИИ прокуратуры, где он когда-то давно начинал директором. Вскоре Игоря Ивановича действительно увольняют по возрасту и направляют возглавить упомянутое научное учреждение Генеральной прокуратуры СССР. Для меня это событие новостью не стало.

Как-то вечером, ещё задолго до приказа об увольнении, мы с ним неторопливо шли от улицы Огарёва до улицы Воровского  – там располагался наш институт. Делились впечатлениями о превратностях жизни. Карпец откровенно поведал о том вреде, который уже причинил и ещё причинит Федорчук своими странными реформами.

– Я только не понимаю, зачем подобное нужно Горбачёву, ведь он в курсе этих событий, всё знает, – в задумчивости рассуждал Игорь Иванович.

Потом заговорил о предстоящем увольнении. Сказал, что в стране успешно реализуется крайне неумная форма политики по правилу – чем в обществе больше насаждается тупости, тем легче людьми управлять. Поделился своими наблюдениями, как его прослушивают, как «топает» за ним комитетская «наружка». Для меня всё услышанное явилось шоком.

– Вы в чём-то виноваты? – воскликнул я. – Какие к тому есть правовые основания?

– Абсолютно никаких, но они упорно их стараются найти. Федорчук и его ближайшее окружение пытаются уличить меня в хищении денег, якобы растраченных в зарубежных командировках, – он саркастически усмехнулся и добавил: — При чём здесь «наружка», справедливо разобраться в этом вопросе – дело финансовых органов. Вот так, Саша, они страну и продуют!

 И я впервые за долгие годы общения услышал от него нецензурные слова.

– Но, Игорь Иванович, на дворе не тридцать седьмой год, должна же быть хоть какая-то причина! – возразил я.

– Она есть. Федорчук сам мне об этом прямо заявил. Виталий Васильевич сказал, что ему не нужны генералы, поучающие министра. Он не улавливает разницы между понятиями «рекомендация», «совет» со стороны специалиста, профессионала и высокомерным «поучением».

– А почему, отчего так? – вновь удивился я.

И тут Игорь Иванович поделился своими впечатлениями об исключительных юридических и редакторских способностях министра-Пришибеева (так я его потом назвал в своей книге «Красная мафия») .

Оказывается, Федорчук поручил начальнику ВНИИ подготовить какой-то закон (сейчас не вспомню его наименования), и когда Карпец принёс проект на утверждение, то министр начал править его казёнными словами, менять знаки препинания, причём ставил их в тех местах, где, согласно русской грамматике, они и быть-то не должны. (В этом месте рассказа Игоря Ивановича я сразу же представил на месте Федорчука образ упоминавшегося ранее уничтожителя мух Владимирова, докарабкавшегося-таки до поста министра.)

Игорь Иванович, видя подобное законотворчество, возьми да и скажи: дескать, так законы не пишутся, товарищ министр, тут особые, устоявшиеся в праве термины нужны, и каждая запятая имеет большой смысл. Вот тогда-то и оценил министр добросовестное усердие и профессиональные способности доктора юридических наук, профессора, заслуженного деятеля науки РСФСР.

…Наши сотрудники часто наведывались в НИИ Генпрокуратуры и обязательно заходили к И.И. Карпецу. Не раз и не два бывал у него и я. Многое мне удалось услышать за эти посещения о том, какие мощные силы задействованы внутри страны и за рубежом по развалу Союза ССР (кстати, все его оценки потом подтверждались многократно и в открытой печати, и из других, более достоверных источников). Нарисовал он и тягостную картину, как принято в криминологии, нашего среднесрочного и долгосрочного будущего…

Сегодня мне думается, что Игорь Иванович все же читал запрещённого тогда цензурой Ивана Ильина. А может, и нет. Личностью он был неординарною.

Великие не умирают

В середине 1990-х Игоря Ивановича не стало. Гроб с телом для прощания поставили в нашем клубе на Дзержинке. Народу пришло на похороны, несмотря на жару и отпускное время, очень много.

С его уходом из жизни оставалась без интеллектуальной опеки как бы целая эпоха, тектонический научный пласт в области криминологии, криминалистики, международного права, других юридических дисциплин и отраслей знания. Многое он осуществил полезного для развития службы уголовного розыска. Только в эти скорбные минуты начинаешь понимать, какого ценного человека теряет общество. Это был действительно настоящий демократ во всех своих помыслах и делах. Смертью своей, думаю, он обязан тем переживаниям, без которых не мог духовно существовать, глубоко осознавая происходящие в родной стране губительные для неё процессы.

К несчастью, после увольнения из МВД Игорь Иванович часто стал недомогать. Говорят, его сгубил бруцеллёз, которым он якобы заразился на конференции в каком-то институте, работая ещё в уголовном розыске. (Вроде бы в соседнем здании, биологическом НИИ, разбили колбу со штаммом и, как водится, никому об этом не сообщили.) Болезнь безжалостно давала о себе знать, но добили его, на мой взгляд, дурные реформы и откровенные издевательства В.В. Федорчука. 

История эта для нашей страны если не типична, то не единична – достаточно вспомнить судьбу академика Н.И. Вавилова: мировая научная общественность обвинила в гибели этого великого учёного «злого гения русской биологии» Т.Д. Лысенко.

Потом я видел, как умирали один за другим, уходя в безвестность, честные чекисты уже в результате бездумных реформ самого КГБ-МБ — и как там ещё семь или восемь раз переименовывали и последовательно уродовали важнейшую службу по обеспечению национальной безопасности.

А затем наступила пора расцвета правления Б.Н. Ельцина, и, как выразился бы известный французский философ и писатель Мишель Монтень (1533—592), пришло время последствий ещё большей государственной важности.

Несправедливость вообще, а граничащую с издевательством в частности, пережить трудно, тем более порядочному и доброму человеку, личности, способной мыслить масштабными категориями.

Именно таким остался навечно в моей памяти генерал и профессор Карпец.

В настоящее время – ФГУ «ВНИИ МВД России».