ПРИПЯТЬ СЕГОДНЯ

В сентябре прошлого года Григорий Суздалев побывал в «зоне отчуждения», там, где в ночь с 26 на 27 апреля 1986 года произошла крупнейшая в истории человечества радиационная катастрофа. Ныне попасть в Припять и Чернобыль легально можно одним способом — съездить на экскурсию. Контор, организующих поездки, немало, а любителей экстремального отдыха ещё больше.

— Сначала предвкушаешь погружение в атмосферу опустошённости и упадка, — вспоминает Григорий Суздалев. — Каково же было наше удивление, когда после прохождения двух КПП (первое расположено на границе 30-километровой зоны, второе — 10-километровой), перед въездом в Припять мы наткнулись на табун лошадей Пржевальского. Экскурсовод объяснил, что в начале 90-х несколько лошадей в качестве эксперимента были выпущены на территории зоны, с тех пор их популяция стремительно увеличивается. Вообще, мир флоры и фауны в Припяти довольно богатый, пару раз дорогу нам переходили еноты, здесь обитают волки, лисы, зайцы и кабаны. Город буквально поглощён природой. Уровень радиации не только не превышает нормы, в некоторых местах он даже ниже, чем в столице, хотя металлические предметы по-прежнему продолжают «фонить». Пожалуй, наибольшую опасность в Припяти представляют разрушающиеся здания, и жилые дома закрыты для посещения, но проводники разрешают заглянуть в школу, больницу, посетить спортивный комплекс и административные здания. В центральной части города встречаются необычные граффити, названные «Тени Припяти». Авторы их неизвестны. Эти картины изображают силуэты жителей мёртвого города и ничуть не уродуют его облик, а даже наоборот, дополняют общую обстановку.

В Припяти нельзя испытать чувство одиночества, людей здесь очень много, среди них искатели приключений «с большой земли», родственники или друзья кого-то из работников зоны, приехавшие полюбоваться заповедными местами. Мои фантазии, навеянные знаменитой компьютерной игрой «Сталкер», созданной по мотивам событий, произошедших в апреле 86-го, и просмотром нескольких художественных и документальных фильмов, не оправдались. Сегодня в Припяти вовсе не страшно, напротив — спокойно и пустынно. Этот уникальный город необходимо сохранить, он является памятником тем людям, которые, преодолев страх и опасность, спасли мир от смертельной угрозы. Их подвиг восхищает.

Как это было

Чернобыль располагается в 9,5 км от Чернобыльской АЭС, Припять же является городом-спутником, который строился специально для её нужд. На момент катастрофы история Припяти насчитывала всего 16 лет. Это место создавалось с большой любовью: один парк аттракционов с колесом обозрения, построенный в таком относительно небольшом городе, указывает на то, какое значение ему придавали. Город создавался с заботой о людях и учётом их потребностей, символизируя совершенную модель коммунизма. Просторные дворы, широкие улицы и проспекты были щедро украшены редкими прибалтийскими розовыми кустами.

В те роковые дни апреля 1986 года жители в спешке покидали ставшие родными места.

— 2 мая 1986 года министр внутренних дел сообщил начальникам управлений о том, что мы немедленно вылетаем на Украину ликвидировать последствия Чернобыльской катастрофы, — рассказывает Константин Павлович Соколов, возглавлявший в те годы ХОЗУ МВД СССР. — О масштабах аварии на ЧАЭС не было сказано ни слова. Едва ли эти сведения замалчивали, скорее, дать объективную оценку случившемуся специалисты сразу не могли. Мы выехали на Чкаловский аэродром, самолёт приземлился под Киевом. Было тепло, вовсю пекло солнце, не было ощущения, что случилась трагедия. На вертолёте мы направились в сторону атомной электростанции. Когда пилот пролетел на высоте всего в сотню метров над взорвавшимся реактором, мы в полной мере оценили масштаб разрушений — камня на камне не осталось. Необходимо было незамедлительно принимать меры по устранению очага трагедии.

Страшно подумать, но во время полёта и ещё на протяжении 10 дней ликвидаторы работали фактически без средств защиты.

— Нам выдали резиновые респираторы, но мы их редко надевали, так как начиналось сильное кожное раздражение. Дней через 10 каждому выдали счётчик Гейгера, который должен был фиксировать получаемое количество радиации. Его необходимо было подзаряжать, но аккумуляторов не было.

Первое впечатление, которое «город-призрак» производил на посетителей, было ошеломительным.

— В миг опустевшие дома Припяти напоминали декорации к спектаклю. Вывешенное бельё на балконах, оставленные во дворе игрушки, брошенные машины. Жизнь ушла из города навсегда. Его жители больше никогда не вернутся обратно. Лишь домашние животные — коровы, свиньи, куры, кошки да собаки не поменяли место жительства и остались в 30-километровой зоне отчуждения.

Константину Павловичу приходилось ездить во многие районы для осмотра и оценки степени заражённости местности. Его обязанностью было тыловое обеспечение личного состава всем необходимым, начиная с питания и заканчивая транспортом.

— Работа велась непрерывно, за сутки удавалось отдохнуть от силы 2-3 часа. Еду нам привозили с «большой земли» в термосах, в основном это была каша, ёмкости затем зарывали в землю. Всё, что попадало в 30-километровую зону, оставалось там навсегда, за исключением лишь тяжёлой техники, которая проходила обработку специальными растворами. Две бессонные недели, со 2 по 17 мая, и отсутствие нормального питания дали о себе знать, я сильно исхудал, а по возвращении почти трое суток провёл без сознания в госпитале.

Константин Павлович Соколов награждён двумя орденами и 14 медалями, удостоен почётного знака «Заслуженный работник МВД». Осенью этого года он готовится отметить два юбилея — 50 лет совместной жизни с супругой Натальей Петровной и своё 75-летие.

Второй пожар

— О взрыве на ЧАЭС в первые дни не объявляли, однако я узнал о катастрофе почти сразу, — вспоминает полковник милиции в отставке Владимир Яковлевич Романюк. — В то время я работал в пожарной охране МВД на атомной станции Ровенская, в должности инженера по охране Ровенской АЭС и города Кузнецовск. Хотя делать прогнозы о масштабах катастрофы пока никто не брался, мы — работники атомной электростанции, прекрасно представляли, чем чревата авария на одном из реакторов. На тот момент, когда был сформирован и направлен на ЧАЭС мой сводный отряд, до нас уже дошли известия о подвиге пожарных и о том, что многие из них либо погибли, либо находились при смерти. Была полная осознанность опасности, а вот страха не было. 18 мая мы прибыли на место катастрофы, в ночь с 22 на 23 мая поступило сообщение о новом возгорании в кабельных тоннелях 4-го атомного энергоблока, горели кабели высокого напряжения. Я был в штабе пожаротушения, которым руководил Владимир Михайлович Максимчук. Ночью на БТР в составе разведывательной группы мы проникли в зону возгорания. Уровень радиации был настолько высок, что стрелка дозиметра зашкаливала. Находиться в непосредственной близи от источника облучения можно было не более 5-10 минут, что значительно усложняло нашу работу. Разбившись на группы, мы по очереди чуть ли не на ощупь добирались до 4-й отметки, это занимало несколько минут. Требовалось время для того, чтобы освободить кабели электропроводки толщиной с мужскую руку от защитных коробов. Температуры были настолько высокими, что короба и кабели источали красно-белое свечение, а как только на них из рукава попадала вода, она немедленно нагревалась, и в разные стороны разлетались брызги кипятка. Счёт шёл буквально на минуты; чтобы не получить смертельную дозу облучения, мы бежали обратно, и на смену нам выдвигалась другая группа. В обычных условиях мы справились бы с подобным пожаром за полчаса, но тут понадобилась вся ночь. Для сводных отрядов был установлен лимит — либо 10-дневное нахождение в зоне отчуждения, либо получение 20 рентген, после чего люди могли покинуть зону. За эту ночь я получил 30 рентген, и это только по официальным подсчётам, которые производились «на пальцах» — в действительности доза облучения была гораздо выше. Нас подхватили медики, давали какие-то таблетки и витамины, тех, кто находился в сознании, отправляли обратно в гостиницу, меня без сознания увезли в Киевский республиканский госпиталь МВД. Страшно не было, да и можно ли вообще говорить о страхе в 23 года? Наоборот, было желание поскорее побороть невидимого врага. От радиации невозможно было защититься: несмотря на специальные костюмы, которые закрывали всё тело, она проникала и сквозь ткань.

Я заезжал в Припять, картина, представшая моему взору, напоминала кадры из фантастического фильма. Открытые форточки и двери балконов, бельё на верёвках, брошенные велосипеды, игрушки — и ни одной души, кроме солдат в военных робах. Казалось, что люди пропали в один миг, раз — и нет никого.

По собственному желанию

— Люди округляют глаза, когда узнают, что в Чернобыль я оправился по собственному желанию, — смеётся полковник милиции в отставке Владимир Иванович Бунь. — Известие о трагедии застигло меня в отпуске, я поехал навестить родителей и заодно заглянул к старому школьному товарищу, которого не видел много лет, он тогда служил в ГАИ. Во время обеда он спросил: «А ты слышал, что произошло в Чернобыле? Там вроде атомная станция взорвалась».

Позже я выяснил, что двое моих сослуживцев уже отправились на ЧАЭС, они не раз звонили мне и рассказывали о происходящем. Связь, надо сказать, была отменной, работала по типу междугородней: набираешь код, и тебя без промедлений соединяют хоть с Уралом, хоть с Сибирью, хоть с Москвой. Отпуск не успел кончиться, а я уже подал рапорт с просьбой отправить меня в Чернобыль. Ответ начальника отдела кадров был категоричным: на обратной стороне моего рапорта каллиграфическим почерком на всю страницу было дано подробное объяснение, почему я не должен уезжать. Второй рапорт был направлен вышестоящим руководителям, после чего меня уже никто не смел задерживать и через две недели откомандировали на Украину. В аэропорте Борисполя на меня смотрели как на ненормального, когда я пытался выяснить, как попасть в Чернобыль. Поездом добрался до посёлка Иванково, оттуда на машине до пункта назначения. Так в августе 1986 года началась моя служба на ЧАЭС. Работали мы ежедневно в три смены, я принимал участие в строительстве саркофага, и даже, любопытства ради, ходил смотреть через бронированное стекло на разбитый реактор. Я пробыл в зоне отчуждения 114 дней, то есть 4 месяца. Должен был уехать через два, но написал рапорт и остался на второй срок. Больше всего меня привлекала слаженность в работе и общая ответственность. Все ликвидаторы трудились как единый организм. Дозиметристы предупреждали о возможных опасностях и предостерегали от походов в чужие дома и фруктовые сады. Мы проверяли яблоки:с виду нормальные, а когда разрезаешь и подносишь дозиметр к косточкам — зашкаливает.

Владимир Иванович вспоминает, что самой большой опасностью была пыль.

— Асфальт поливали непрерывно, чтобы хоть как-то прибить пыль, но сотрудники ППС и ГАИ едва ли могли полностью защититься от неё. Я старался всегда носить респиратор «Лепесток», и пили мы исключительно минеральную воду «Боржоми» и «Оболонь». Губы щипало от «Лепестка», минералка ещё больше раздражала кожу, и через три месяца она настолько надоела, что я решил нарушить правило и попить из-под крана обычную воду — всё обошлось.

Бунь рассказывает, что Припять был красивейшим городом садов, и только колючая проволока, которой были обмотаны дома от мародёров, уродовала его облик. Один из местных жителей, чей дом находился в 2 км от места катастрофы, рассказал Владимиру Ивановичу, как он, услышав грохот, вылез на крышу посмотреть, что происходит, и увидел вдали яркое свечение. Радиация двинулась в сторону леса, оставляя за собой рыжую полосу.

Условия проживания и пропитания, по словам Буня, были не просто сносными, но зачастую превосходили самые смелые ожидания.

— Я разместился в Чернобыле на территории 30-километровой зоны, в Припяти никого не было, а вот Чернобыль был заселён. За зоной в селе Иванково и деревне Тетерево, в пионерских лагерях расположились шахтёры и часть солдат, другая часть обитала в огромном палаточном городке. Еда была отличной: один раз я макал хлеб в до краёв наполненный чёрной икрой эмалированный таз, нам подавали первое, второе и третье, и многие яства дома видеть доводилось редко. С «обмундированием» проблем тоже не возникало: если одежда начинала «звенеть», её просто скидывали в могильник, взамен выдавали новую форму.

Владимир Иванович Бунь как помощник начальника штаба (в последний месяц он был назначен комендантом) по долгу службы вёл наблюдение за порядком на территории. По его словам, редко кто осмеливался нарушить ставший привычным распорядок жизни, приехавшие на ЧАЭС занимались каждый своим делом и особых хлопот не доставляли.

На вопрос, зачем же он, рискуя собственной жизнью, поехал в Чернобыль, да ещё остался на второй срок, Бунь отвечает: «Это дело принципа — помогать товарищам». Наверное, за эту принципиальность его так полюбили в Южном округе, где он проходил службу в должности заместителя начальника МОБ после возвращения. Владимир Иванович вспомнил добрым словом своих коллег: наставника и друга начальника МОБ — заместителя начальника УВД по ЮАО генерал-майора Валерия Ивановича Карнаухова, своих заместителей и надёжных помощников подполковника Алексея Петровича Щербинина и полковника Валентина Николаевича Поповкина, а также всех сотрудников отдела, без которых он бы не справился с поставленными задачами.

«Кухня» Чернобыля

— Представь, что это большая кухня, — буквально на пальцах объясняет полковник милиции в отставке Николай Васильевич Крюков. — Общая цель — приготовить обед, каждый отвечает за одно блюдо. Так и мы выполняли поставленные задачи, а целью было устранение последствий катастрофы на ЧАЭС. Я был старшим инженером вертолётной части и должен был обеспечивать безопасность полётов во время любых заданий и следить за их своевременным исполнением. Мы занимались аэросъёмкой, вели наблюдение за рыжим лесом. Для удобства он был условно разделён на клетки, как шахматная доска. В случае возгорания эта система помогла бы быстрее сориентироваться и бросить все силы на проблемную зону.

В авиации термин «авария» используется лишь тогда, когда весь экипаж и пассажиры борта остались целы и невредимы, термин «катастрофа» означает гибель как минимум одного человека. В схватке с невидимым врагом в Чернобыле погибли сотни — это была настоящая катастрофа. В зоне отчуждения мы оказались примерно спустя год после той роковой ночи и, естественно, полностью владели информацией, осознавали степень опасности, в отличие от героев-первопроходцев мы действовали не вслепую и рисковали гораздо меньше. Тем не менее уровень радиации был по-прежнему велик.

Несколько лет назад меня приглашали в школу, чтобы я пообщался с учениками и рассказал им о службе в Чернобыле. Дети спрашивали, было ли мне страшно. Я был в Афгане, выполнял задания в Армении во время землетрясения, побывал в горячих точках, таких, как Ош и Карабах, когда вокруг всё грохочет, раздаются автоматные очереди и рушатся здания. Тогда — страшно. А в Чернобыле нас преследовала невидимая смерть, её невозможно было ощутить сразу, но иногда она напоминала о своём присутствии. Мы сидели на борту, ждали вылета, и тут неожиданно стрелка дозиметра подскочила до максимальной отметки и так же стремительно упала вниз. Дозиметрист сказал, что ничего страшного не произошло, просто ветер пронёс радиоактивную частицу мимо нас.

Экипажи менялись, а техника оставалась, поэтому её было необходимо тщательно обрабатывать, также большое внимание уделялось гигиене личного состава, постоянно менялась одежда и в первую очередь обувь. Кстати, вертолётчиков очень часто ругали за то, что они поднимают пыль при взлёте и посадке, а пыль была крайне опасна. Но поделать мы ничего не могли, ведь мы выполняли свои задачи.

Несмотря на то, что нас длительное время инструктировали и всячески готовили к поездке в Чернобыль, подготовиться полностью оказалось невозможно, на деле нам почти ежедневно доводилось сталкиваться с новыми проблемами и самостоятельно находить их решение. Реальная картина опустошённых населённых пунктов отличалась от моих представлений, составленных по чужим рассказам. По улицам ещё бегали одичавшие собаки, коровы и кошки. Мне запомнился крепкий деревенский деревянный дом, он совсем не походил на заброшенную развалину, занавешенные окна и верёвки с бельём во дворе создавали иллюзию обжитости. И только торчащая из форточки засохшая ветка какого-то растения говорила о том, что обитатели давно покинули своё жилище…

Юля ДАЛИДОВИЧ