Всё началось с портрета Пушкина, который мне удалось разыскать и вернуть живописцу Ю.С. Павлову. Об этой криминальной истории было много публикаций. И вот новое обращение к образу поэта.

Пушкинская тема проходит красной нитью через всё творчество Павлова. Его картины, на которых запечатлён образ гения, приобретены Государственной Третьяковской галереей, другими музеями. В его мастерской я видел замечательный портрет поэта, который бы вполне мог быть логотипом Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Он очень много говорил о сложности передачи средствами живописи многогранного образа Пушкина. Когда я подарил ему бронзовую посмертную маску мэтра русской поэзии, хранившуюся в нашей семье, со словами: «Теперь тебе будет легче представлять поэта», он ответил, что для портрета такой личности, как Пушкин, простого сходства недостаточно, сложность написания полотна в невозможности передачи внутреннего мира этого гиганта. И всё же по моей просьбе он написал портрет по посмертной маске, который впоследствии, после долгих перипетий — кражи, замены подлинника копией, установления криминалистами авторства по отпечаткам пальцев Ю.С. Павлова, оставленных автором на холсте, — был возвращён художнику и затем подарен мне. Так что я располагаю самым правдивым изображением Пушкина, за что несказанно благодарен художнику. Пытаясь лучше разобраться в образе гения, художник постоянно изучал документы, связанные с жизнью поэта, часто читал мне воспоминания его современников.

Говоря о лице Александра Сергеевича, он подчёркивал, что оно было удивительно изменчиво. Вот пример двух мнений.

Графиня Фикельмон (внучка Кутузова) в первое знакомство с Пушкиным записала: «Пушкин, писатель, разговаривает очаровательно, без претензий, живо, пламенно. Нельзя быть безобразнее его — это смесь физиономии обезьяны и тигра. Он происходит от одной африканской расы, и в его цвете лица осталась ещё какая-то печать и что-то дикое во взгляде».

В дальнейшем, под впечатлением поразившей Фикельмон красоты жены Пушкина, появляется новая её запись: «Рядом с ней его уродливость еще более поражает, но, когда он говорит, забываешь, чего ему недостаёт, чтобы быть красивым, — он так хорошо говорит, разговор его интересен, безо всякого педантизма, сверкает умом».

Алексей Николаевич Вульф, приятель, собутыльник и сосед по имению, дополняет: «…Пушкин узнаёт женщин чрезвычайно быстро; женщин он знает, как никто. Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими большое влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного».

А вот воспоминания Анны Петровны Керн: «…Он был гениален в любви, быть может, не меньше, чем в поэзии… Трудно было с ним вдруг сблизиться, он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен; и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту… Он был неописуемо хорош, когда что-либо приятно волновало его».

По воспоминаниям брата поэта Льва Сергеевича, «…Пушкин был собою дурён, но лицо его было выразительно и одушевлённо… Женщинам Пушкин нравился, он бывал с ними необыкновенно увлекателен…».

Ю.С. Павлов зачитывал мне всё новые и новые строки из воспоминаний современников о великом поэте и вдруг задал вопрос: «Вот возьми и попробуй написать портрет, на котором изображена смесь физиономии обезьяны и тигра, но при этом очень красива и нравится женщинам, да каким женщинам, да ещё очень гениальна и гениальна до такой степени, что является непревзойдённым символом русской, да что там русской — мировой поэзии! Я последнее время всё чаще склоняюсь к написанию нимба над его головой. Другими средствами, к сожалению, не располагаю. А вообще, чтобы взяться за написание портрета Пушкина, помимо мастерства, необходимо обладать недюжинной смелостью», — подчёркивал Ю.С. Павлов.

Вот почему для всех нас очень ценны прижизненные изображения Пушкина и автопортреты поэта. Художник показывал мне в альбомах репродукции портретов Александра Сергеевича кисти В.А. Тропинина; ставший уже хрестоматийным — лучший портрет О.А. Кипренского, на который Пушкин отозвался благодарственными стихами: «Себя как в зеркале я вижу. Но это зеркало мне льстит»; рисунок Ж. Вивьена, литографию Г. Гиппиуса, акварель П.Ф. Соколова, рисунок и гравюру на стали Дж. Райта. Читал наизусть строки, адресованные английскому художнику Дж. Доу, который зарисовал однажды Пушкина на пароходе во время поездки в Кронштадт.

Зачем твой дивный карандаш

Рисует мой арабский профиль?

Хоть ты векам его предашь,

Его освищет Мефистофель.

Я спросил у Павлова, почему великий Карл Брюллов не написал портрета Пушкина, ведь они были современниками, более того, одногодками — оба родились в 1799 году. И их 200-летний юбилей отмечался одновременно. В Москве полгода в Доме художника, что на Крымском валу, проходила юбилейная выставка К.П. Брюллова. Не найдя ответа на мой вопрос, Павлов поначалу как-то стушевался, задумался. «Почему не нарисовал Брюллов портрет Пушкина?» — переспросил он. И как бы разговаривая с самим собой, продолжил: «И когда он мог нарисовать: ведь он всё время жил в Италии?!». Я возразил маэстро, который, как мне казалось, о Пушкине знает всё: «Брюллов вернулся в Россию в конце декабря 1835 года. Пути двух таких гигантов русской культуры обязательно должны были пересечься! А как быстро Брюллов писал портреты! Ведь именно портреты были его коньком», — наседал я на Павлова. Всем широко известен автопортрет К. Брюллова 1848 года. Я, безусловно, знал и высоко ценил эту работу. Более того, всегда перед ней останавливался и поражался тому, как она написана. Краски положены в один слой, в некоторых местах даже непрокрашенный картон выполнял необходимую работу и не нуждался в закрашивании. Потрясающее мастерство. Конечно, эта работа была односеансной, но не являлась этюдом к будущему портрету, а была законченным, гениально выполненным автопортретом, не нуждающимся в какой-либо доработке. Просто фантастика! Об истории написания этого шедевра рассказал ученик Брюллова Михаил Иванович Железнов, это он сопровождал художника в Италию в 1849 году. Он является автором воспоминаний о Брюллове и издателем писем Брюллова, но и у него я не нашёл ответа на поставленный мной вопрос.

Вот как в «Живописном обозрении» М.И. Железнов рассказал о написании этого автопортрета: «В тот день, как доктора позволили Брюллову встать с постели, он сел в вольтеровское кресло, стоявшее в его спальне против трюмо, потребовал мольберт, картон, палитру; наметил на картоне асфальтом свою голову и просил Корицкого (своего ученика) приготовить к следующему утру палитру пожирнее. Он был не уверен, что сделает что-нибудь порядочное, а потому с вечера отдал приказание не пускать к нему на другой день никого до тех пор, пока он не окончит работы. Впоследствии я узнал от самого Брюллова, что он употребил на исполнение своего портрета два часа». Ну чем не чудо?

Эта информация ещё больше убеждала меня, что великий художник, при такой скорости письма, был просто обязан написать портрет Пушкина, или должна была быть веская причина не сделать этого.

Павлов порекомендовал мне ещё раз, перед самым закрытием выставки Брюллова, сходить на неё и постараться там найти ответ на поставленный вопрос. Скажу сразу, что поход на выставку успехом не увенчался. Тогда я обратился за помощью к тем, кто знаком с письмами и документами из архива Брюллова и Пушкина. И сразу же удача! Конечно, они были знакомы, неоднократно встречались и очень хорошо относились друг к другу. В подтверждение привожу выдержки из писем и документов, предоставленных мне знакомым живописцем Георгием Плотниковым, работающим в направлении, которое называется неактуальное искусство, написавшим много портретов поэта. Вот первая выдержка из писем, подтверждающая, что они были знакомы.

А.С. Пушкин — Н.Н. Пушкиной, 4 мая 1836, Москва:

«…Я уже успел посетить Брюллова. Я нашёл его в мастерской какого-то скульптора, у которого он живёт. Он очень мне понравился… У него видел я несколько начатых рисунков и думал о тебе, моя прелесть. Неужто не будет у меня твоего портрета, им написанного? Невозможно, чтобы он, увидя тебя, не захотел срисовать тебя…».

А.С. Пушкин — Н.Н. Пушкиной, 14 и 16 мая 1836, Москва:

«…Зазываю Брюллова к себе в Петербург, но он болен и хандрит…».

А.С. Пушкин — Н.Н. Пушкиной, 18 мая 1836, Москва:

«…Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург скрепя сердце; боится климата и неволи…».

Из дневника художника-археолога Ф.Г. Солнцева (1801—1892 гг.):

«У Оленина я встречался с И.А. Крыловым, К.П. Брюлловым, А.С. Пушкиным, Гнедичем, Жуковским и с другими более или менее известными лицами…».

И ещё много-много свидетельств, которые нет смысла приводить из-за недостаточности места. Но почему же всё-таки Брюллов не написал портрета? Ответа я не находил, пока Георгий Плотников не заострил моё внимание на записи из дневника А.Н. Мокрицкого (1811—1871) — живописца, земляка и однокашника Гоголя по Нежинскому лицею, ученика Венецианова и Брюллова (1836).

Вот эта запись:

«25 января 1837. Сегодня в нашей мастерской было много посетителей — это у нас не редкость; но, между прочим, были Пушкин и Жуковский. Сошлись они вместе, и Карл Павлович угощал их своей портфелью и альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок «Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне», то восторг их выразился криком и смехом. Да и можно ли глядеть без смеха на этот прелестный, забавный рисунок? Смирнский полицмейстер, спящий посреди улицы на ковре и подушке, — такая комическая фигура, что на неё нельзя глядеть равнодушно. Позади него, за подушкой, в тени, видны двое полицейских стражей: один сидит на корточках, другой лежит, упершись локтями в подбородок и болтая босыми ногами, обнажёнными выше колен; эти ноги, как две кочерги, принадлежащие тощей фигуре стража, ещё более выдвигают полноту и округлость форм спящего полицмейстера, который, будучи изображен в ракурс, кажется оттого ещё толще и шире. Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слёз и просил Брюллова подарить ему это сокровище; но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать, обещал нарисовать ему другой. Пушкин был безутешен: он с рисунком в руках стал перед Брюлловым на колени и начал умолять его: «Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня; отдай мне этот». Не отдал Брюллов рисунка, а обещал нарисовать другой. Я, глядя на эту сцену, не думал, что Брюллов откажет Пушкину. Такие люди, казалось мне, не становятся даром на колени перед равными себе. Это было ровно за четыре дня до смерти Пушкина…».

Мне уже казалось, что я никогда не найду ответа на вопрос, почему Брюллов не написал (не захотел написать) портрет Пушкина, но тот же А.Н. Мокрицкий неожиданно даёт ответ на поставленный вопрос: «Брюллов не отдал Пушкину рисунка, сказав, что рисунок уже продан княгине Салтыковой, но обещал Пушкину написать с него портрет и назначил время для сеанса. На беду дуэль Пушкина состоялась днём ранее назначенного сеанса». Вот так, дня не хватило, значит, не судьба. Поделившись результатам своих скромных исследований с Юрием Павловым, я предложил ему написать картину по сюжету, описанному Мокрицким — Пушкин стоит на коленях с рисунком в руках перед Брюлловым и просит у художника понравившийся ему рисунок. Как бы звезда с звездою говорит! Так и назвать картину.

«Заманчиво, — ответил художник. — Вот бы только жизненных сил хватило».

Е.А. КОШКИН,

кандидат технических наук, полковник милиции в отставке