(ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО)

Я не пишу о Высоцком по его юбилеям, а лишь когда душа моя созвучна памяти, когда нахлынет. Сегодня Володе шёл бы 78-й. Сминусуешь 35 к тому жаркому июлю олимпийского лета, и такая тоска, такое сожаление охватывает: сколько им не написано!

Про общение наше — недолгое, но яркое, — я начну с первой встречи, досадной и обидной для меня, но что было, то было: дурная встреча состоялась.

В 1971 году мы с Эдиком Володарским построили, купили и заселили кооперативные квартиры в журналистском доме на Матвеевке. У Эдика за душой — ни хрена, кроме сценария средненького кинофильма «Белый взрыв», не было. Классиком советского кино он стал чуть погодя. А вот у Вадима Трунина был «Белорусский вокзал» (сценарий). К очень хорошему художнику и моему дружку Лёше Чарскому то и дело наведывался Саша Кайдановский. К балерине Большого театра Люсе Чарской в гости ходили Тамара Синявская и много замечательных, весёлых и молодых балетных подружек. Наш дом на Матвеевке был почти богемным, если учесть наши поздние посиделки.

Почти рядом снимал квартиру — с Мариной Влади  — Владимир Высоцкий, при этом он дружил с Володарским и дополнял весь этот театрально-киношный коллектив. Да, забыл ещё одно постоянное лицо в нашем доме: добрый, улыбчивый и светлый человек — актёр МХАТа и радио Сева Абдулов. Он хотя и центровой по месту жительства, но в Матвеевку наведывался постоянно. Это была неразлучная троица: Володя, Эдик и Сева.

Среди названных хороших людей в их театрально-киношной суете, душевных разговорах в отрыв уходила постоянная тройка: Володарский, Чарский и автор этих строк. Мы никогда не противоречили Булгакову и не чурались застолья. Суббота и воскресенье были наши. Эдик — мне: «Эдюша, сползаем в «Горку» (местное название бара)! А у меня уже нога в стремени.

Эдик всегда оставался барином. Все карманные деньги он отдавал барменшам — были там две сестрички: Валя и, кажется, Надя. Мы только поднимаемся на второй этаж, а от стойки вся шпана — прочь. Валя уже налила три стаканчика и приготовила три бутерброда, по бедности тех времён, с солёным огурцом. Эдик разгладит пшеничные усы — и залпом.

Однажды Эдик пошёл в «Горку» без меня и Лёшки и вышел из бара подпившим, да ещё с деньгами в кармане. Местная шпана взяла его в шоры. Чуя беду, сестрички сразу же позвонили Высоцкому. Тот — в машину и к «Горке». Как раз вовремя. Рассказывали, как он гонял по всей центральной площади щипачей. Да и кто б его посмел тронуть?

Но я никак не могу сделать поворот к нашей первой встрече с Высоцким. Он уже был тем самым Высоцким, о котором ходили легенды: дескать, он и лётчик, и лагерник, и альпинист. Каждый сопливый пацан, имея самый примитивный «катушечник», накручивал только Высоцкого, а кто повыше — старшеклассники и студенты — никакой возможности или надежды не оставляли приобрести билет в Театр на Таганке. Стояли у касс денно и нощно, в жару и стужу, писали чернильным карандашом номера на руках. Это был Высоцкий, уже сыгравший Брусенцова в фильме «Служили два товарища». Это был Высоцкий, имевший кличку Высота.

Мы с ним по первым денькам нашей соседской жизни ни разу не виделись, не знались. Только заочно. Вот тут-то ответственный секретарь газеты «Советская культура» Владислав Перфильев (один из сильнейших по тем временам советских журналистов) возьми да и скажи:

— Эдик, чего б тебе по соседству не взять интервью для нашей газеты у Высоцкого. Там тебе и Володарский в помощь. Будешь первым журналистом в стране, опубликовавшим с ним интервью. Главред Романов даёт тебе целую полосу. Только надо, чтобы Володя отбоярился от блатных песен, которые под него хрипят, ему же и приписывают.

Я позвонил Эдику, тот — Володе, и готово: день интервью назначен, встречаемся у служебного входа в театр. Идём мы с Володей какими-то подвальными-полуподвальными ходами, то влево, то вправо нас уносит мимо труб, вентилей; и не ведаю, одурение нашло, с чем я иду и что преследую вместе с этой, будь она неладна, «Советской культурой».

В артистической (кажется, Высоцкий в этом стеснённом пространстве старенького театра был единственный, кто имел отдельную гримёрную) Володя сразу же разделся и нахлобучил на себя рубище Хлопуши. В этот день давали «Пугачёва».

Я хотел было вкратце представиться, сказать, что я из милицейской газеты, но вот «Советская культура» хочет… Володя меня прервал, сказав, что знает обо мне через Володарского, времени до начала спектакля в обрез, поэтому валяй сразу, чего там у тебя есть. Ну я сразу, на одном дыхании, и вывалил предложение газеты.

Володя просто замер и побелел. Потом сказал негромко, но внятно:

— Значит, «Советская культура» публикует мои стихи и песни, и по ошибочке там что-то вкралось. Так, что ли? Чтоб ты знал, Романов вообще считает меня чуть ли не за врага народа. Люди знают, где мои песни и где не мои. Мне не от чего отрекаться и каяться не в чем. Тебя, Эдик, втащили в дешёвенькую и гаденькую провокацию. Любого другого на твоём месте я бы вышвырнул из театра, Володарский да и Сева Абдулов мне говорили, что ты отличный парень и умеешь постоять против неправды. Работаешь в милицейской газете? Вот в ней и работай, а в дерьмо не лезь. Оставайся на спектакль, я тебе сейчас билет в партер закажу.

Ну разве ж можно было отказаться от такого предложения? Попасть вот так запросто в театр, куда стремится вся Москва, да на «Пугачёва» с Высоцким, да в партер, да ещё из его рук билет? Нет, я не мог остаться.

Потом я много раз бывал в театре, и мне билеты заказывал он и только он, но это потом. А теперь я не мог, я был в дерьме. Я до сих пор не могу простить себе дурацкое желание быть первым опубликованным собеседником Высоцкого, но утратившим чутьё журналиста. Вяло пробормотав что-то о своей занятости, я ушёл.

Потом Эдик долго меня утешал, подливая в стакан водку, говорил, что Володя ни на грамм не обиделся. Дескать, со всяким однажды что-нибудь да бывает. Бывает…

Если Высоцкому что-то не нравилось, и он чувствовал фальшь, то говорил об этом сразу и в лицо. Вообще он был предельно прямой человек. И заступник. Хотя сам получал пинки. Да сапожищем! И всё же лез из кожи, вступаясь за слабого и обойдённого законом. Вот на этой-то взаимности мы и сошлись.

Высоцкий, Володарский и Абдулов дважды обращались в редакцию нашей газеты с просьбой разобраться в незаконных действиях милиционеров. В каждом из этих случаев были публикации и в каждом виновные были наказаны. Причём одна из двух публикаций разбиралась
на внеочередном заседании бюро МГК КПСС.

Однако надо поворачивать строчки к портрету Владимира Семёновича. Он был очень гордый, как сказано, прямой и честный как в песне, так и в жизни. Исследователи его творчества задаются вопросом: как он успел так много напеть, наиграть в театре и кино? В кино его, правда, пускали едва. Роскошных ролей только две: Брусенцов и Жеглов. Но зато какие! А когда же он успевал дать более полутора тысяч концертов? И все неофициальные. Пущать не велено было.

Мне кажется, что, кроме таланта и трудолюбия, в нём жил азарт. Вот этот его самого сжигающий азарт, при всех прочих данных, выводил Высоцкого в лидеры во всём и везде: в театре, кино, стихах и песнях, дружбе, в бабах, если хотите, даже в пьяном загуле. Не умаляя достоинств Юрия Гагарина, скажу, что песенная строка «Знаете, каким он парнем был!» относится к Высоцкому более чем к кому-либо.

Но если страсти в нём кипели, ужели он не был заядлым картёжным игроком или не имел страсть к рулетке? Нет, — я спрашивал многих его близко знавших, — игроком не был. И его школьный друг, сидевший с ним за одной партой, Володя Акимов и другие сказали: Достоевского здесь не ищи. Стало быть, игроком не был, но тогда как же быть с его стихами?

Помню, я однажды и в очко,

и в штос играл,

с кем играл — не помню этой стервы.

Я ему тогда двух сук из зоны

проиграл,

Эх, зря пошёл я в пику, а не в черву.

Кто нынче знает, что такое штос? Между тем, эта, по нашим дням редкая, карточная игра упоминается у Чехова в «Острове Сахалин»: «Майдан — это игорный дом, маленькое Монте-Карло, развивающее в арестанте заразительную страсть к штосу и другим азартным играм». Откуда бы Высоцкому знать про штос? Впрочем, он сам не раз рассказывал, как любит копаться во всевозможных словарях и энциклопедиях — вот, видимо, и выкопал.

Картёжная тема нет-нет и промелькнёт в его песенных строках: «Мы сыграли с Талем десять партий — в преферанс, в очко и на бильярде», «За меня ребята отдадут долги…». Не могло же быть так, чтобы в послевоенной коммунальной жизни всегда во всём азартный Володя, будучи пацаном, не познакомился с картами.

Вы вдумайтесь в простые эти строки,

что нам романы всех времён и стран!

В них всё — бараки, длинные,

как строки,

скандалы, драки, карты и обман.

Оттолкнувшись от стихов, я сделал первую свою находку. И даже не находку, а, скорее, открытие. На телефонный звонок откликнулся мой старинный приятель и первейший школьный дружок Высоцкого Володя Акимов:

— В карты? Конечно же, играли. В пору старших классов и ещё какое-то время по окончании школы мы частенько собирались в Лиховом переулке у Миши Горховера. У него была своя малюсенькая комнатка рядом с кухней — богатство для пацана по тем временам необыкновенное. Собирались и у меня дома на Садово-Каретной. Играли в рамс, этакий азартный и блатной покер, где есть все его признаки — прикуп, взятки и т.п. Денег нам откуда было взять? Играли по копеечке, и максимальный выигрыш мог обеспечить, ну скажем, пару порций мороженого. Карты стали для нас одним из способов общения. В компании — только свои: Игорь Кохановский, Володя Высоцкий, Миша Горховер, Витя Ратинов, Володя Баев, может, ещё кто-то, сейчас не вспомню, но все из нашей 186-й московской школы. Помаленьку, как умели, жулили и шулеровали: ну, лишнюю карту пальцем прижимали, старались незаметно сбросить ненужную. При этом вели разговоры о великих шулерах. Мне захотелось отличиться знанием дела, начитанностью, вот я и придумал легенду о якобы существовавшей в Варшаве международной школе шулеров. Удачная мухлёвка была для каждого из нас гордостью, а если она раскрывалась, то под общий хохот и наигранное возмущение её, в соответствии с моей легендой, называли «варшавой».

Потом это перешло в стихотворение. Вот он, секрет строки для исследователей творчества Высоцкого:

Вот раньше жизнь —

   и вверх и вниз идёшь без конвоира,

Покуришь «план», пойдешь на бан

   и щиплешь пассажиров.

А на разбой берёшь с собой

   надёжную шалаву,

потом за грудь кого-нибудь —

   и делаешь «варшаву».

По словам Акимова, играли они года три, потом повзрослели, забросили…

Эдуард ПОПОВ

(Продолжение следует.)