(Окончание. Начало в № 40.)

В предыдущем выпуске нашей рубрики было рассказано о последнем, пятом, покушении на министра внутренних дел Плеве.

Два слова о Вячеславе Константиновиче Плеве (1846—1904).

Крупный государственный деятель, он с 1902 года назначен министром внутренних дел России. Шеф отделения корпуса жандармов. Проводил политику разложения революционного движения изнутри, подавления стачек и крестьянских восстаний. Один из активных сторонников русско-японской войны 1904—1905 годов.

Бросив бомбу под карету министра на Измайловском проспекте, убив министра и кучера, террорист подверг ранениям ещё 12 человек, случайно оказавшихся поблизости. Сам тоже пострадал, получил контузию  и потерял сознание. Очнувшись, эсер Егор Сазонов дурным голосом закричал: «Да здравствует социализм!».

Его напарник по теракту эсер Шимель-Лейба Сикорский, увидев, что покушение удалось, решил избавиться от своей бомбы и, поехав на Васильевский остров, нанял лодочника якобы для прогулки. Недалеко от броненосца, стоявшего у Балтийского завода, Сикорский выбросил бомбу в воду. «Эй, стой, — закричал лодочник.  — Здесь место казённое, бросать ничего нельзя». Сикорский пробовал отговориться, но лодочник повёз его к пристани, сказав, что сдаст в контору завода. Сикорский предлагал ему сначала три рубля, потом десять, но лодочник позвал полицию.

Спустя месяц бомбу случайно выловили неводом рыбаки.

Шимель-Лейба Сикорский, этот двадцатилетний горе-террорист, был родом из ремесленников Гродненской губернии. Едва ли он толком осознавал, что творит и зачем.

На следствии он почти сразу во всём сознался. На суде признал себя виновным, но от каких-либо объяснений отказался. Ему просто нечего было сказать. Это был очередной скороспелый террорист, поддавшийся уговорам и давлению «волкодавов» эсеровского движения.

Сазонов же на суде говорил много. В основном это была речь патетическая, возвышенная, но малосодержательная. А по поводу убийства он сказал: «Я убил Плеве за то, что он прибегал к насилию. Партия приговорила его к смерти за то, что, став министром внутренних дел, заливал кровью русскую землю, приказывая расстреливать рабочих, и не наказывал губернаторов, так поступавших, за то, что он подвергал личность русского гражданина и членов партии величайшим унижениям».

Защитник Сазонова воспевал мужество террориста и выставлял Плеве чудовищем.

Защитник Сикорского говорил: «Борьба за идеи возвышает человека. Подсудимые разбили чашу жизни, когда она полная стояла перед ними. Сикорский — натура мрачная, загадочная, но всё же человек.

Сикорский — еврей.

Что казалось бы, ему до образа правления в России? Идея выхватывает человека из круга семьи, из круга понятий. Идеи, как боги: им верят, перед ними преклоняются. Сикорский родился в бедной еврейской семье в 1883 году. Это год повсеместных погромов. Москва приписывала эти погромы тогдашнему директору Департамента полиции фон Плеве. Еврейское простонародье бедствовало и голодало. Отсюда бесконечные разговоры о неравенстве. Всё было окрашено в оттенки недовольства и скорби. Молодёжь протестовала и не покорялась, подобно старшим. Всякое недовольство стремится вылиться в определённые формы. Познакомившись с учением социал-революционной партии, он встретился с готовыми формами и даже готовым приговором. Он вошёл членом в боевую организацию, как более самоотверженный, он взял на себя боевую роль, но другой его предупредил…».

Сазонов и Сикорский были посланы на убийство по сути не кем иным, как Азефом, который ненавидел Плеве лютой ненавистью. Он считал его виновником кишинёвского погрома. Но тогда, в Кишинёве, ненависть населения обратилась на еврейскую молодёжь, в которой обыватель видел революционера с револьвером. Губернаторы и полицмейстеры обращались к раввинам: если еврейские революционеры будут убивать людей, погромов не остановить.

С ликованием встретили убийство министра в местечках юго-западной России. А в Борисове и Минске даже прошли демонстрации. Несли красные флаги с надписью: «Смерть палачам». Горячо одобрили убийство финские и польские националисты. Социалисты Варшавы вывели людей на улицы: «Да здравствует независимая Польша!», «Долой русское правительство!».

Буржуазная французская газета писала:

«Плеве заметил на огромной поверхности Российской империи несколько болезненных пятен: агитацию армянскую, финляндскую, аграрную, рабочую, антисемитскую. Было два способа лечить эти болезни: уничтожить либо причины, либо следствия их — либерализм, или репрессия. Он взялся за последнее, полагая, без сомнения, что Россия не способна переварить западные лекарства и что, начавши хоть что-нибудь изменять, рискуешь быть увлечённым гораздо дальше, чем следует… Он особенное внимание обратил на полицию, которую довёл до совершенства. Он наблюдал за образованием… Свою реакционную политику он проводил всюду: в Финляндии, в Армении, он внёс её даже в школу… Наконец террористы покончили с ним».

Петербургская судебная палата приговорила Сазонова к бессрочным каторжным работам. Но по манифесту, изданному в связи с рождением наследника, бессрочная каторга могла быть заменена ему четырнадцатилетней каторгой, а Сикорскому — десятилетней. Для отбытия наказания Сазонова, а также Сикорского, приговорённого к 20 годам, отправили в Шлиссельбургскую тюрьму.

В Акатуевской тюрьме, куда потом перевели Сазонова, собралась довольно тёплая компания. Там уже были Гершуни, Мельников, Карпович. Позже появились и женщины: Спиридонова, Измайлович, Школьник…

«Пока живётся очень хорошо и вольготно, — пишет в письме к матери Сазонов. — Нас здесь ждали и приняли с распростёртыми объятиями. Товарищи готовились к торжественной встрече: делали подписку на грандиозный пир, собирались выехать на тройках навстречу… Мне доставляет радость видеть то уважение, которое окружает нашего дорогого Григория Андреевича (Гершуни): все, если не видят, то чувствуют цену этого человека, и нужно его видеть именно среди людей, чтобы по всей справедливости оценить различные таланты, но всё же приходится удивляться ему… Здесь он возвышается над всеми на целую голову. Нужна широкая арена, чтобы он развернул все свои силы…».

Гершуни вскоре бежал.

Значит, он всё-таки обладал той гипнотической дьявольской силой, которая толкала молодых эсеров на преступления, совершаемые с восторгом.

Несмотря на близкое по духу окружение, Сазонова мучает хандра. Он начинает подозрительно относиться ко всему. Получив письмо старика отца, сетующего, что из сына вырос болтун и бездельник, Сазонов оскорбляется: «Дурень я, дурень, я имел наивность думать, что нашёл в вас друга, который, если и не разделяет моих взглядов, то, во всяком случае, умеет понять их и отнестись к ним с уважением…».

Между тем порядки на каторге ужесточились. За неподчинение стали наказывать розгами. Каторжане решили ответить на это массовыми самоубийствами. Услышав неверную весть о том, что уже двое лишили себя жизни, Сазонов принял яд, оставив предсмертное письмо:

«Товарищи! Сегодня ночью я попробую покончить с собой. Если чья смерть и может приостановить дальнейшие жертвы, то прежде всего моя. А потому я должен умереть. Чувствую это всем сердцем так больно, что я не успел предупредить смерть двух умерших сегодня. Прошу и умоляю товарищей не подражать мне, не искать слишком быстрой смерти! Если бы не маленькая надежда, что моя смерть может уменьшить цену, требуемую Молохом, то я непременно остался бы ждать и бороться с вами, товарищи! Но ожидать лишний день — это значит, может быть, увидеть новые жертвы. Сердечный привет, друзья, и спокойной ночи!».

Главный организатор убийства Азеф находился в Варшаве.

Узнав из газет об удавшемся покушении, он явился в Женеву триумфатором. Даже «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская, недолюбливавшая Азефа, поклонилась ему до земли.

ЦК эсеров издал прокламацию:

«Плеве убит… С 15 июля вся Россия не устаёт повторять эти слова, два коротеньких слова… Кто разорил страну и залил её потоками крови? Кто вернул нас к средним векам с еврейским гетто, с кишинёвской бойней, с разложившимся трупом святого Серафима?.. Кто душил финнов за то, что они финны, евреев за то, что они евреи, армян за Армению, поляков за Польшу? Кто стрелял в нас, голодных и безоружных, насиловал наших жён, отнимал последнее достояние? Кто, наконец, в уплату по счетам дряхлеющего самодержавия послал умирать десятки тысяч сынов народа и опозорил страну ненужной войной с Японией? Кто? Всё тот же неограниченный хозяин России, старик в расшитом золотом мундире, благословенный царём и проклятый народом… Судный день самодержавия близок… И если смерть одного из многих слуг ненавидящего народ царя не знаменует ещё крушения самодержавия, то организованный террор, завещанный нам братьями и отцами, довершит дело народной революции…».

Как видите, Плеве обвинялся в сплочении самодержавия, но уж русско-японскую войну ему напрасно приписывали. Не он её затеял. Убийство Плеве совпало со съездом представителей заграничной организации партии эсеров в Швейцарии. Они так отмечали удачу, что явилась полиция утихомирить разбушевавшихся гуляк. Члены съезда разъехались.

В ЦК партии в то время входили Гоц, Чернов, Азеф, Слётов, Брешко-Брешковская, а также Потапов, Ракитников и Селюк.

Примечательна судьба Степана Слётова, Тамбовский уроженец, он учился в Московском университете, но за участие в послеходынковской демонстрации был арестован и выслан на родину. За агитацию среди крестьян снова арестован и сидел в Петропавловке. После освобождения бежал за границу, где опубликовал несколько статей по аграрному вопросу. Неоднократно возвращался в Россию, но однажды, выданный Азефом, опять оказался в Петропавловке, где просидел до 1905 года. Разочаровался в эсеровском движении, поняв, что гоцы и азефы никакого отношения к русскому народу не имеют. С началом войны он вступил волонтёром во французскую армию. Был убит немецкой шрапнелью под Аргонами.

В начале 1905 года директор Департамента полиции получил по городской почте письмо от Марии Селюк. Она написала, что ей уже невмоготу слежка филёров. Даже когда она моется в бане, филёр следит за ней с соседней полки. Поэтому Селюк просит поскорее её арестовать и сообщает адрес. Полиция не знала, что и думать. Приняли всё это за эсеровский розыгрыш, но на всякий случай послали проверить. Каково же было удивление, когда в квартире действительно увидели Селюк! Оказалось, она заболела, у неё развилась мания преследования…

Подготовил к печати Эдуард ПОПОВ

подписи:

В. К. фон Плеве. Портрет работы И. Репина (1902)

Площадь у Варшавского вокзала. Остаток кареты министра. Фотография Карла Буллы, 28 июля 1904 года.