Газета «Петровка, 38» продолжает публикацию специальных выпусков, посвящённых 100-летней истории Московского уголовного розыска. Они формируются из материалов книги об истории Московского уголовного розыска, создаваемой Советом ветеранов МУРа под общей редакцией Юрия Григорьевича Федосеева — начальника МУРа в 1991—1994 годах.

Александр АЛЁХИН сотрудник МУРа в 1920–1921 гг.

После революции выдающийся русский шахматист Александр Алёхин оказался в Одессе. В апреле 1919 года город заняли красные. Алёхина собирались расстрелять, и только счастливый случай помог ему избежать ужасного конца. Оказавшись на свободе, Алёхин перебрался в Москву и попал на работу в... Московский уголовный розыск.

Четвёртого чемпиона мира по шахматам Александра Александровича Алёхина знают все. Но это сейчас, а раньше даже энциклопедии о нём молчали. Почему? Выиграв 29 ноября 1927 года у Рауля Капабланки звание чемпиона мира, Алёхин во время своего чествования в каком-то парижском белоэмигрантском застолье произнёс неосторожное слово. Разнос чемпиону устроил будущий прокурор РСФСР, а в то время — руководитель шахматной организации СССР и редактор журнала «Шахматный листок» Николай Крыленко. В № 6 этого журнала за 1928 год появилась его статья «О новом белогвардейском выступлении Алёхина», в которой он писал: «Если были слухи после его победы над Капабланкой, что он якобы не прочь вернуться в СССР, то теперь ясна вся вздорность и необоснованность этих предположений. С гражданином Алёхиным у нас теперь покончено… Алёхин — наш политический враг. Талант талантом, а политика политикой, а с ренегатами, будь то Алёхин, будь то Боголюбов (чемпион СССР по шахматам 1924—1925 гг.), поддерживать отношений нельзя».

Это в наши времена никого не раздражают отъезды за рубеж учёных, писателей, шахматистов, а тогда это был смертный (в прямом и переносном смысле) грех.

Но одно дело, когда уезжает знаковая личность, взращённая и выпестованная Советской властью, и совершенно другое, если это сын действительного статского советника и один из наследников знаменитой «Трёхгорной мануфактуры», для которого Советская власть отнюдь не мать родная. Поэтому неудивительно, что Алёхин метался между обездоленной родиной и привычным для него укладом жизни. После революции Алёхин волею судеб (то ли он действительно собирался эмигрировать, то ли хотел принять участие в шахматном турнире) оказался в Одессе, занятой немцами. Однако в апреле 1919 года город заняли красные, и началась, как принято у победителей, политическая зачистка. Арестовали и Алёхина. По свидетельству известного историка шахмат Исаака Линдера, много лет изучавшего жизнь и творчество Александра Алёхина, он был доставлен в Одесскую ГубЧК, допрошен и приговорён к расстрелу. И только счастливый случай сохранил Алёхина для шахмат и шахматного мира. Если раньше только высказывалось предположение, кто мог быть олицетворением этого «счастливого случая», то в настоящее время это уже установленный факт — член Всеукраинского ревкома Мануильский, лично знавший Алёхина, и любитель шахмат Яков Вильнер, служивший в то время в одесской ЧК.

Оказавшись на свободе, Алёхин некоторое время работал в Одесском губисполкоме, а после начала наступления войск Деникина, вернулся в Москву.

Вот тогда-то он и стал сотрудником МУРа. Вряд ли выбор профессии советского следователя был добровольным. По всей видимости, его мобилизовали, как и других буржуазных специалистов, в соответствии с постановлением Совнаркома о регистрации «бывших» и всеобщей трудовой повинности. Другое объяснение появлению Алехина в рядах московской милиции трудно себе представить.

Каким он был следователем, и как долго ему пришлось работать в этом качестве, доподлинно неизвестно — ни мемуаров, ни архивных материалов. Сохранилась лишь легенда о том, как однажды сыщики вели допрос гражданина, задержанного по подозрению в совершении преступления. Задержанный, не имевший при себе документов, назвал вымышленное имя и фамилию. В это время мимо кабинета, в котором шёл допрос, проходил Алёхин. Через приоткрытую дверь он увидел лицо подозреваемого и услышал обрывок разговора. Пройдя несколько шагов по коридору, Александр Александрович остановился и, секунду поразмыслив, вернулся к месту допроса. Допрашиваемый тут же был уличён во лжи, следователь назвал его фамилию, все воровские клички и дело, по которому он когда-то проходил. Причём сам Алёхин то дело не вёл, а всего лишь мельком видел преступника и кратко знакомился с сутью обвинения.

Но легенда легендой, а работать следователем у Алёхина времени практически не было, так как, кроме всевозможных шахматных турниров, он работал ещё и переводчиком в Коминтерне. Но уровень любительских турниров, которые могли проводиться в воюющей стране, его не устраивал, ведь шахматист только тогда силён, когда имеет возможность помериться силами с достойными противниками, а они, эти «достойные», к тому времени почти все находились за пределами страны. Нужно было искать повод к выезду за границу. И он нашёлся благодаря браку со швейцарской журналисткой левых убеждений Анной-Лизой Рюэгг, находившейся в Москве по линии Коминтерна, к которой Алёхин был приставлен в качестве переводчика. Регистрация брака состоялась 15 марта 1921 года, а вскоре супружеская пара получила разрешение комиссариата иностранных дел на выезд в Ригу для проведения сеансов одновременной игры. Оттуда через Берлин Алёхин перебирается в Париж — как показали дальнейшие события, навсегда.

Александр Александрович свободно говорил на шести языках. Однако, находясь в эмиграции и зарабатывая на жизнь исключительно шахматной игрой, он не оставляет юриспруденцию, пишет научные труды, и в 1925 году Парижский университет Сорбонна присваивает ему учёную степень доктора права. Его диссертация была посвящена системе тюремного заключения в Китае, что ещё раз подчёркивало широчайшие кругозор и эрудированность Алёхина. Вероятно, мир получил бы крупного учёного в области права, не случись на его пути шахмат.

В течение первых пяти лет своего пребывания в эмиграции Александр Александрович принял участие в 20 крупных международных турнирах, в 13 из них победил. Это дало основание российским энциклопедистам назвать его выдающимся шахматистом, а самому Алёхину вызвать на матч за мировую шахматную корону Хосе Рауля Капабланку. Капабланка охотно согласился, но в договоре о матче он поставил условие о внесении на его организацию десяти тысяч долларов, что Алёхину тогда было не по карману. Чтобы собрать необходимую сумму, претенденту на шахматную корону пришлось давать платные сеансы одновременной игры на многих досках, но собранных средств явно не хватало. Тогда на помощь пришло правительство Аргентины, согласившееся оплатить расходы и предложившее свою столицу в качестве места проведения матча.

Предстоящий матч двух шахматных гигантов вызвал огромный интерес не только в Буэнос-Айресе, но и во всём мире. Капабланка считался явным фаворитом. В то время он сильно превосходил Алёхина по результатам личных встреч в предыдущих турнирах (5:0), поэтому специально к матчу не готовился. Мировая пресса, сравнивая скоростное мышление Капабланки с вычислительной машиной, не жалела эпитетов и сходилась во мнении, что он играет как бог. Было решено играть до шести побед. Очки за ничьи не присуждались.

По ходу матча интерес к нему рос от партии к партии. Знатоки и любители шахмат осознавали, что они являются свидетелями игры века. Гордый и самоуверенный Капабланка недооценил противника, его атакующий ураганный стиль и беспощадный эндшпилист. Признав поражение в одной из партий, восхищённый Капабланка воскликнул: «Я так выигрывать не умею!»

29 ноября 1927 года стал великим днём для русских шахматистов. Весь мир рукоплескал Алёхину, но только не его родина. Здесь он стал чужим, на него навешали ярлыки: белоэмигрант, белогвардеец, предатель и даже враг. Первое время, когда он пребывал в эйфории от победы, эти оценки его особенно не расстраивали, но потом его всё настойчивее тянуло в Россию.

В своём письме из Лондона от 1 сентября 1936 года в редакцию журнала «64» он писал:

«1. Для меня было бы огромной радостью вновь принять посильное участие в шахматном строительстве в СССР.

2. Надеюсь, что мои ошибки в прошлом, ныне вполне опознанные, не окажутся непреодолимым препятствием к названному участию. Ошибки заключались:

а) в непростительно-непротивленческом отношении к освещению моего политического лица международной противосоветской печатью, на протяжении многих лет привешивавшей мне выдуманный ею белогвардейский ярлык;

б) в неправильном и тенденциозном (главным образом за отсутствием прямых сведений) толковании шахматной общественности в СССР в статьях и частью словесных выступлениях.

Я тем глубже сожалению об этих ошибках, что за последние годы равнодушное отношение моё к гигантскому росту советских достижений превратилось в восторженное. Доказать это отношение на деле было бы, повторяю, мне величайшим удовлетворением».

К сожалению, история мучительного возврата на родину Максима Горького в случае с шахматным гением не повторилась. Пушкин как-то сделал следующую запись: «Чёрт меня дёрнул родиться с умом и талантом в России». Дёрнул чёрт и Алёхина, да ещё в такое страшное время. Он угодил в водовороты революции, двух войн, оккупации, политических передряг.

После войны он не прожил и года. Расстройство здоровья усугублялось бойкотом по отношению к нему со стороны крупнейших шахматистов мира, отказывавшихся играть в турнирах, если там был заявлен Алёхин. Первым и, наверное, единственным облегчением его положения стало письмо советского гроссмейстера Михаила Ботвинника, предложившего в частном поединке определить дальнейшую судьбу шахматной короны.

Смерть настигла действующего чемпиона мира по шахматам в воскресенье 24 марта 1946 года. В официальном заключении о смерти был поставлен диагноз: «Сердечный приступ». Вскрытие тела не производилось, поэтому мнение специалистов, позже ознакомившихся с некоторыми симптомами, сопровождавшими приступ, сводились к тому, что результатом смерти стал инфаркт.

В морге тело усопшего пролежало около трёх недель — не было денег на похороны. В конце концов их оплатила португальская шахматная федерация. Через десять лет прах гения был перевезён в Париж и захоронен на кладбище Монпарнас.

Эдуард ПОПОВ,

коллаж Николая РАЧКОВА