После бурных событий 1917 года зихорники, как давным-давно называли картёжников-профессионалов, потихоньку приспосабливались к новой жизни эры «призрака коммунизма». Весьма наглядна в этом смысле получившая огласку благодаря архивным изысканиям исследователя «наследия НКВД» Евгения Лунина судьба картёжника И. Чоклина, дважды с позором изгонявшегося из грозной ЧК с беспощадной формулировкой — «за шкурничество». И опять надевавшего кожанку чекиста с благословения отходчивого начальства.

Ещё бы, таких оперов ещё надо было поискать: в Ашхабаде он чуть ли не в одиночку переловил всех англо-персидских шпионов, а в городе на Неве и вовсе развернулся. Даже ни в чём не повинный писатель Сергей Колбасьев оказался жертвой пройдохи, некогда по собственной инициативе переправившегося через Днестр и якобы углядевшего в Констанце британские и итальянские военные корабли.

Новые заслуги Изечки лаконично отражены в его аттестации:

«Тов. Чоклин, [...] работая в Ленинграде — проявил себя как опытный, энергичный, имеющий личную инициативу оперативник. Принимал активное участие в ликвидации резидентуры французского Генштаба в Ленинграде и лично провёл следствие по этому делу. В 1933 году принял активное участие в ликвидации контрреволюционных шпионских организаций эстонского и финского Генштабов. Благодаря активной работе тов. Чоклина и его исключительной способности по следствию — удалось разоблачить ряд крупных разведчиков».

Однако неумолимая система зажала в свои тиски и самого «шпионоликвидатора»: в конце 1937 года Чоклин окончательно вылетел из органов, а затем его арестовали и предъявили стандартное обвинение. Бывшего спеца по изобличению внутренних и внешних врагов вдруг «заподозрили» в том, что он — предатель, завербованный иностранной разведкой.

— Вы признаёте себя виновным в предъявленном вам обвинении? — напрямую спросил арестованного начальник отделения УНКВД по Ленинградской области Аксельрод, которому поручили «расколоть» двурушного отставного чекиста.

— Нет, здесь какое-то недоразумение. Я категорически заявляю, что являюсь советским патриотом и никогда никакой антисоветской работы не вёл! — почти искренне возмутился допрашиваемый.

— Никакого недоразумения нет, да и с «категорическими заявлениями» не спешите, — появился металл в голосе Аксельрода. — Мы сейчас разберём ваш «советский патриотизм». Кто ваш отец?

— Мой отец — служащий, — коротко ответил Чоклин.

— Это общо и неточно. Отвечайте конкретней и правдивей, — потребовал начальник отделения.

— Мой отец до 1920 года был владельцем небольшой гостиницы, — медленно подбирая слова, начал рассказывать Изечка. — В 1920 году он был осуждён на три или пять лет за соучастие во взяточничестве и в 1928 году был под следствием [по обвинению] в должностных преступлениях...

— Где находится ваш брат Григорий? — не давая арестанту передышки, задал Аксельрод следующий вопрос.

— Мой брат Григорий находится на излечении в Одесском доме умалишённых, — выдавил из себя Чоклин.

— На почве чего он заболел? — не без сарказма тут же поинтересовался кадровый энкавэдэшник.

— В 1918 или 1919 году брат Григорий был в Крыму мобилизован в белую армию генерала Врангеля, в рядах которой он прослужил полтора года, — припомнил Изечка. — На почве пережитых ужасов, в процессе этой службы он сошёл с ума.

— Следовательно, — вопрошающе уставился на подневольного собеседника Аксельрод, — ваш брат Григорий, «жертва интервенции», был попросту врангелевским белогвардейцем?

 — Да, это так, — потупился Чоклин, но тут же вскинулся. — Однако я хочу подчеркнуть, что лично моя политическая биография совершенно безупречна.

Конечно, с этим претенциозным заявлением подследственный явно погорячился. Кто-кто, а он мог бы усвоить, что на абсолютную безупречность вправе рассчитывать только вожди. Допрос достиг кульминации.

— Ваша хамелеоновская «безупречность» будет разоблачена. Следствию известно, что в своей биографии вы скрыли от органов НКВД факт своей шулерской деятельности, — выкинул собственный козырь начальник отделения.

 — Да, это я признаю, — вздохнул уличённый зихорник. — До 1920 года я систематически занимался шулерством в картёжной игре и на эти средства существовал...

— Для каких целей вы вводили органы НКВД в заблуждение?

— Я это делал из карьеристских целей...

Главное было сделано, и теперь Аксельроду осталась пустая формальность. Предстояло в заключение поставить допрашиваемого перед тем очевидным фактом, что хозяин кабинета тоже не лыком шит, и, значит, карта арестанта бита.

— Обвиняемый Чоклин, легенда о вашем «советском патриотизме» разоблачена. Дайте следствию показания по существу предъявленного вам обвинения.

— Агентом иностранной разведки я никогда не был, — не пошёл на поводу у начальника отделения допрашиваемый.

Следствие ещё не один месяц пыталось уломать Чоклина, однако он твёрдо стоял на своём, хорошо осознавая, что в противном случае подпишет себе фактически смертный приговор. Скрепя сердце, «карательные органы» смягчили удар, предъявив Изечке обвинение в том, что «он в 1921 г. нелегально перешёл гос. границу из Румынии в СССР и сообщил органам ГПУ ряд вымышленных фактов о военно-морском флоте Румынии, а также систематическом обмане органов ОГПУ–НКВД, куда обвиняемый Чоклин в 1924 г. проник на службу, в приписывании себе вымышленных революционных заслуг и сокрытии своего и своих родственников антисоветского прошлого».

Уголовное дело № 32235 подошло к завершающей стадии: его героя, избежавшего расстрела в силу своей непреклонности, постигла совсем мягкая кара. Согласно постановлению Особого совещания при НКВД СССР, подсудимого И. Чоклина, которому аукнулось-таки шулерство, признали социально опасным элементом и заключили в концлагерь на трёхлетку.

Александр ТАРАСОВ,

коллаж Николая РАЧКОВА